Глава 20. Неожиданное знакомство

 

Каждый вечер, торопясь за падающим в пески солнцем, я спешил мимо разбитых на окраине Кунграда юрт кочевников в свою хижину. В конце мая я выставил топчан во двор и спал на воздухе, укрытый листвой абрикосовых деревьев. Урожай с них в один из июньских дней снял мой хозяин, но листья остались и шептались со мной по ночам.

Усталый, разбитый за день, я торопился ополоснуться и забраться на свое ложе. Ночное звездное небо переливалось над головой. Считая дни ссылки, я старался не думать о ней самой.

И в этот накаленный августовский вечер я, как всегда, решительно шагнул через пролом. В густеющих сумерках мне открылись два ясных девичьих лица. Я присел от неожиданности.

— Не пугайтесь,— прозвучал в тишине девичий голос.

С топчана поднялись два небесных создания. Мне казалось, они не шли, а плыли по двору. Одна — с короткой стрижкой, другая — с пышной копной волос. Обе — в одинаковых кофточках с отложными воротниками, в серых, из плотной материи, юбках, в самодельных веревочных сандалиях.

— Здравствуйте,— протягивая маленькую загорелую руку, сказала та, что была с копной волос.

Я не мигая смотрел на нее. На удлиненном смуглом лице светились огромные зеленые глаза. Верхняя губа, вздернутая к маленькому острому носику, открыла в улыбке ряд влажных блестящих зубов.

— Меня зовут Густа Курш, я ленинградка,— она показала на стоявшую рядом девушку с короткой стриж-

 

кой,— Это моя подруга Ида Вулф. А вас мы уже знаем — Саул. Правда?

Она повернулась за подтверждением, и Ида согласно тряхнула головой.

— Вы в ссылку? Тоже? — растерянно выдавил я.

— Напротив,— распахнув свои круглые, как вишни, глаза, ответила Ида.— Мы из Чимбая, из ссылки. Получи ли разрешение на выезд в Палестину. Должны подождать, пока здесь, в райотделении, оформят документы.

...Я вскипятил чай, достал овечий сыр, лепешки, виноград, дыни, бутылку мутной и вонючей виноградной водки.

— Ничего,— опрокинув стаканчик, сказала Ида. — В Иерусалиме будем пить кошерную.

Втроем улеглись под моим одеялом поперек на топчане. Я мысленно поблагодарил Тимофея Ивановича за этот подарок и вскоре сладко уснул.

Проснулся я от теплого дыхания в щеку. Густа лежала свернувшись калачиком, и ее голова покоилась на моем плече. Гладкую матовую кожу на переносице перерезала морщинка, у свежих приоткрывшихся губ лежали горькие складки.

Взмахнув ресницами, она вдруг открыла глаза — словно ощутила мой взгляд. Провела губами по моей колючей щеке и снова уснула. Я лежал, боясь пошевелиться. На светлеющем небе догорала утренняя звезда.

А перед уходом на работу я написал под диктовку Густы заявление на имя начальника областного управления ГПУ и копию в Москву, в Красный Крест, с просьбой заменить ссылку высылкой за пределы страны — в Палестину.

— Вот это разрешение пришло к нам в Чимбай всего через три месяца,— размахивая конвертом у меня под носом, говорила Густа.— В Одессе ты нас догонишь. Правда, Ида?

 

Ида кивнула стриженной головой.

— Пароход раз в два месяца,— своим низким голосом сказала она.— Может быть, догонишь...

— Нет! — воскликнул я и ловко выхватил из рук Густы плотный конверт.— Это вы меня будете догонять!

— Отдай сейчас же!

Густа подпрыгнула, пытаясь дотянуться до конверта, поднятого высоко над головой. Отступая, я оказался перед топчаном. Густа толкнула меня, я опрокинулся на топчан, и в мгновение ока она наконец выхватила свой драгоценный конверт.

На какую-то долю секунды она прижалась ко мне полной грудью, сердца наши ударили вместе. Безмятежные зеленые глаза ее потемнели. Ребячество сняло, как рукой. Густа новым, удивленным взглядом смотрела на меня. И я увидел затаенное смятение в ее глазах, матовую прозрачность кожи, осиную талию, перехваченную широким черным поясом, распустившиеся мне навстречу губы... Испугавшись, я опустил голову.

— Проводи нас до отделения,— сказала Ида.— Тебе все равно заявление надо сдать.

Вечером, после ужина, Ида ушла спать в комнату, Густа устроилась на топчане. Я же принялся разводить поблизости костер, чтобы дымом отогнать мошкару и комаров. Они изрядно донимали нас, и борьбу с ними я считал своим рыцарским долгом.

Наконец я улегся рядом с Густой, потянул на себя край одеяла и... обнаружил нагое женское тело. Маленький пальчик прижался к моим устам, как бы прося: «Тихо, не разбуди подругу!» Дальше все было как в сказке. Плоть наша, юная и обнаженная, слилась в одно целое, и мне хотелось остановить навечно этот миг ни с чем не сравнимого блаженства.

Просунув руку под мою голову и поворачивая к себе,

 

девушка прошептала:

— Сначала я думала, что ты сегодня не придешь с поля. Потом казалось, что ужину не будет конца. А еще я боялась, что Ида не уйдет спать в комнату...

Вздернутая ее верхняя губа вздрогнула и поползла под моим пальцем. Сквозь ветки абрикосовых деревьев на нас не мигая смотрели звезды... Когда девушка соскользнула с топчана и удалилась, я остолбенело смотрел ей вслед, продолжая обнимать место, на котором она лежала.

Днем Леонтий Аркадьевич прислал на канал рабочего с запиской. На тетрадном листе в косую линейку округлым женским почерком было выведено: «Саул, пароход в пять. Мы уезжаем. Постарайся успеть. Ида». По капелькам мелких клякс я сразу узнал скрипучее почтовое перо.

К пароходу я успел. Еще издали я увидел Густу, одиноко стоявшую возле чугунного кнехта. Глаза ее были полны тревоги. Заметив меня, девушка бросилась навстречу. Она поднялась на цыпочки и с силой поцеловала меня в губы. От нее пахло землей и солнцем. На лице лежала черная тень от пароходной трубы.

— Это тебе мой подарок на счастье, помни о нем всегда...

Потом я долго смотрел на реку, вслед пароходу. Под ногами бурлила шоколадная вода, несла клочья сухой травы, полузатопленную бутылку. Пароход уже исчез из виду, но облачка дыма еще виднелись над горизонтом, да ветер доносил слабеющее пыхтенье. Вот и оно исчезло. Только глухо шумит река...