Глава 32. Время собирать камни

 

— Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и дух божий носился над водою,— Ася звонко рассмеялась, собирая перед осколком зеркала пушистые волосы в узел.— И сказал Бог: да будет свет. И стал свет... И был вечер, и было утро: день один...

Я с любовью смотрел на ее округлившуюся фигуру и думал, как мало надо для счастья. Убранная до блеска комнатушка, вышивки на выбеленной стене, стол, скамья, швейная машинка, металлическая кровать, теплый бок русской печи...

— Хватит твоих рассказов,— продолжала Ася.— Я сама наконец хочу посмотреть, что там у тебя на этой сумасшедшей стройке.

— Тебе будет тяжело. Оставайся. Я всегда так спешу с работы к тебе, домой.

— Ну, во-первых, дом-то не мой. А во-вторых, я хочу до родов увидеть, с кем или, вернее, с чем мне приходится делить мужа.

...С невысокого холма за извивом бегущей от станции гравийки, открывался вид на четко очерченную площадку, будто вырванную из робко зазеленевшей в эту пору степи. Внизу, у подножия холма, люди столпились у колодца. Кланяется длинный журавль, таская ведра, в которых под холодными лучами утреннего солнца ослепительно сверкает вода.

Чуть поодаль дымил старенький движок. Еще не погашены электрические лампочки на столбах возле котлованов, где работала вчера вечером вторая смена. Перед гравийной площадкой, которой заканчивается дорога, аккуратно сложены штабеля бревен. Они перевезены сюда из лесных эшелонов, регулярно поступающих на станцию.

 

Постепенно стройка, обросшая подмостями, стрелами укосин и мачтовых подъемников, начала оживать, зашумела, загремела камнем и железом. Заработали бетономешалки, камнедробилки, лесопильная рама, из котлована по некрутому серпантину потянулись повозки грабарей с грунтом. Мелькнула честолюбивая мысль, что я, словно полководец, наблюдаю за сражением, план которого определил сам. Я невольно расправил плечи, вдыхая пронизанный лессовой пылью воздух стройки.

По склону к нам неторопливо поднялся главный инженер Петр Федорович Земляков. Невысокий, плотный, с непомерно большой головой, клонившейся книзу под тяжестью крупного мясистого носа, он, прежде чем поздороваться, скользнул взглядом по Асиной фигуре, выпирающему животу.

— Вот, Александр Михайлович, глянь одним глазом,— сказал он, разворачивая прямо на земле рабочие чертежи и техническую документацию.— Вчера только Чероватенко из Москвы с оказией прислал. Давай прикинем очередность.

Я уже привык к тому, что с легкой руки Чероватенко меня стали звать Александром. Все реже жгла мысль, что со старым именем ушла часть меня самого. Да разве это имело тогда значение?

Сидя на корточках, низко склоняясь над чертежами, мы намечали график работ, определяли, что можно сделать на тех участках, где технической документации еще не было. Увлекаясь, мы спорили, повышая голоса, пока не находили согласованного решения.

— Толково,— послышалось за спиной.— Недаром ваш тандем так хвалил Кирилл Антонович.

Мы вскочили на ноги, обернулись. Высокий плечистый человек в потертой кожаной куртке пристально смотрел на нас. Коричневые ботинки на кнопках и краги были

 

густо припудрены пылью. «Со станции шел пешком»,— сразу определил я. Встретился взглядом с Петром Федоровичем и понял, что он подумал о том же.

— Есть грех, люблю появляться неожиданно,— улыбнулся человек в куртке, хотя взгляд его широко раскрытых карих глаз на смуглом лице остался строг и внимателен.— Давайте знакомиться. Новый начальник строительства Даниил Яковлевич Болтянский.

И он протянул узкую в кисти руку сначала Землякову, потом мне. Мы механически пожали его руку, да так и остались стоять столбами, не зная, что предпринять, как ответить.

— Эх, вам бы в «Ревизоре» немую сцену играть,— звонко рассмеялся Болтянский.— Давайте пройдем по площадке.

— Извините,— вышел я из оцепенения.— Только до возка жену провожу.

Даниил Яковлевич круто повернулся к Асе, наклонил голову, а затем не оглядываясь, крупным шагом пошел вниз по склону. Земляков, собрав в охапку чертежи, поспешил следом за ним.

— Послушай, дай я тебя поцелую,— сказала Ася, притягивая горячими ладонями мое лицо к себе.— Ведь он, как и Петр Федорович, знает, что ты ссыльный, политический, что жизнь твоя и копейки не стоит, а разговаривает, держится с тобой, как с равным. Да что разговаривает — он думает и считает, что ты ничем не хуже его!

— Спасибо,— я с трудом оторвался от Асиных губ.

— Ты меня любишь?

— Ты что? — возмутился я.— Еще как!

— Ты никогда не забудешь эту стройку,— Ася сложила руки на круглом животе.— Сегодня я впервые увидела тебя не ссыльным, а как их, свободным. Иди вниз, иди к ним...

 

Она подтолкнула меня. Обернувшись, я увидел, как она тыльной стороной руки вытирает слезы.

...Вместе с заводскими корпусами рос и жилой городок. Вскоре мы получили отдельную большую квартиру в «директорском» доме. Правда, пользовались мы лишь одной комнатой да кухней, а прочие комнаты служили для приема гостей.

Схватки, как часто случается, начались ближе к ночи. Сломя голову, я помчался на конный двор, буквально на себе выкатил телегу, навалил в нее по борта подсушенного, чуть пахнущего свежестью сена, запряг самую смирную нашу кобылу.

— Н-но, Машка, выручай! — огрел я ее вожжами. Кобыла понесла по тряской дороге. Оставив телегу у ворот, я на руках вынес Асю из дома, бережно уложил на упругую подстилку.

— Н-но, выручай, Машка! — повторил я опять. Кобыла резво взяла с места.

— Шура! — услышал я сквозь стоны.— Придержи немного, качает...

Пришлось Машке умерить прыть. Насколько позволяла звездная ночь, я пытался угадать и объехать колдобины на дороге. Нескончаемо тянулись шесть километров до больницы.

Выбежавшая на мой отчаянный стук заспанная акушерка приняла Асю.

— Девятнадцать лет, первые роды,— скороговоркой произнес я.

Спустя час акушерка поздравила с дочкой.

— Ну, угадал, милок,— улыбка озарила ее лицо.— На-ка, держи теперь.

Она протянула мне уже спеленатое крошечное тельце. И вместе с младенческим запахом и теплом уплывали в мерцающую звездами летнюю ночь мои заботы и тревоги. Уходило время разбрасывать камни. Всем своим существом я жаждал собирать их.