Глава 33. Черная метка

 

В Красном уголке главного корпуса проходил митинг в честь пуска завода. В этот декабрьский вечер в просторном помещении было не протолкнуться. Люди стояли, плотно прижавшись друг к другу, вытягивая шеи в сторону президиума.

Из задней двери вышел и поднялся на помост новый начальник стройки Анатолий Александрович Севрук.

Косая сажень в плечах, статный, он прошел к самодельной, обтянутой красной бязью трибуне, положил на ее край стопку Почетных грамот ЦИК Казахской ССР и удостоверений Ударника пятилетки.

Вкратце обрисовав достигнутые успехи, Севрук громовым голосом призвал нас всемерно проявлять бдительность.

— Враги народа,— гремел он,— посягнули на любимца партии, ее ленинградского вождя! Ужасна и чудовищна цепь их преступлений! Но они не уйдут от заслуженной кары! Как паршивых собак, их постигнет собачья смерть! — тут Севрук отпил из стакана воды и продолжил: — Враги народа не смогут помешать нам строить новое социалистическое общество, наращивать темпы индустриализации! Здесь, в далеком Мерке, на краю Советской земли, на трагическую смерть и подлое убийство товарища Кирова мы ответим своим ударным трудом! Правильно, товарищи?

— Верна-а-а! — пророкотал зал.

— Я заканчиваю, товарищи,— Севрук поднял руку.— Должен с большой гордостью сказать, что славный ученик и сподвижник великого товарища Сталина, верный друг и соратник вероломно убитого товарища

 

Кирова еще по Баку, вождь большевиков и беспартийных трудящихся Казахстана товарищ Левой Исаевич Мирзоян поручил начальнику нашего главка товарищу Болтянскому, а он уже мне — передать вам пламенный большевистский привет, поздравить всех участников строительства и пуска завода.

Севрук нагнулся, подхватил с пола трехлитровую банку с первым, еще желтоватым сахаром и, потрясая ею, закричал:

— Этот сахар заключает в себе огромный человеческий труд, начавшийся с рытья колодца и установки юрт и окончившийся рождением крупного современного завода, выпуском важной продукции! Да здравствует ВКП(б)! Да здравствует вождь народов товарищ Сталин!

Гул и громкие аплодисменты перекрыли его голос. Когда люди немного успокоились и стало тише, Севрук начал по одному вызывать награжденных.

— Лейтман!

Меня, единственного здесь ссыльного, словно хлестнули бичом. Пробившись сквозь толпу, я подошел к трибуне.

— Как видите, родина, партия, лично товарищи Сталин и Мирзоян не держат на вас зла за допущенные преступления,— улыбаясь в густые пшеничные усы, сказал Сев- рук.— От имени ЦИК Казахстана вручаю вам Почетную грамоту и удостоверение Ударника пятилетки.

— Постараюсь оправдать оказанное доверие! — чет ко, по-военному, отрапортовал я.

Вернувшись на место, я внимательно рассмотрел грамоту в скромной обложке и помпезное, с портретом Сталина, удостоверение. В душной сутолоке пахнуло свежим ветром перемен. Тем более, я знал, что вскоре после встречи Нового года мне впервые предстояло ехать в командировку не за рабочей силой в мертвые раскулаченные кишлаки, а вместе с директором — в столицу, в Москву. Формаль-

 

но я занимал тогда должность заместителя главного инженера, а фактически был техническим руководителем стройки.

...Едва по командировочным удостоверениям мы устроились в ведомственной гостинице, как раздался звонок из наркомата. Нас торопят, нарком любит точность. Я внимательно оглядываю себя в зеркале. Пошитый меркенским портным костюм сидит на мне, как влитой. Чероватенко в отутюженной лучше обычного паре, отлично подобранной сорочке с узким галстуком, подпиравшим зашпиленный запонками воротник, передает мне тяжелый деревянный ящик с образцами продукции.

— Держи,— говорит он.— Покажем наркому.

И вот, перейдя по улице Разина в соседнее здание, мы поднимаемся в приемную. Нас быстро заводят через тамбур с двойными дверьми в просторный кабинет с большим, в рост, портретом Сталина. Вождь в кителе, в мешковатых брюках, заправленных в сапоги. В руках у него неизменная трубка. Портрет висит за спиной наркома, прямо против тамбура. Только теперь, изнутри, из кабинета становится ясно, что входной тамбур представляет собой не что иное, как большой книжный шкаф.

Микоян, как бы демонстрируя свою демократичность, встает из-за стола и крепко пожимает нам руки сухой жилистой ладонью. Приглашает за круглый столик в углу, усаживается сам и усаживает нас в глубокие кожаные кресла. Между окнами, закрытыми кремовыми шелковыми шторами, на подставке стоит бюст Сталина. Над ним под стеклом еще один портрет — Ленина. Он выглядит здесь сиротливо.

Я открываю ящик. Микоян быстрыми легкими движениями достает пробирки, образцы продукции. Чероватенко четко дает объяснения, говорит о перспективах завода. Увлекшись, он даже решается высказать свое мнение о развитии в Казахстане отрасли.

 

Живое лицо Микояна вмиг окаменело, застыло.

— Положи свое мнение в карман,— с усмешкой сказал он спустя секунду.

Мы быстро попрощались. Пожав нам руки, Микоян повернулся и пошел, даже не оглянувшись, через огромный кабинет к своему столу. Директор мгновенно исчез за дверью книжного шкафа, я же с тяжелым ящиком в руках замешкался.

— Оставь ящик,— раздался за спиной голос нар кома.

Я поставил ящик на круглый столик и через шкаф вышел в приемную.

...Уже в поезде, мчавшем нас в Казахстан, директор сказал:

— По-моему, ты наркому понравился.

Знал ли Микоян, что принимал в своем кабинете ссыльного? По-моему, директор просто обязан был предупредить наркома об этом: иначе выходило, что враг Советской власти тайком пробрался к вождю.

В 1957 году 1-й заместитель председателя Совета министров СССР Микоян в сопровождении большой свиты и эскорта кремлевской охраны приедет осмотреть выстроенный мною уникальный завод со шведским оборудованием. Потом, за неофициальным чаепитием, Микоян станет рассказывать о своей только что завершившейся поездке по Скандинавии. При этом высокий гость станет угощать нас... маринованными огурчиками. Словно фокусник, будет он доставать запаянные в полиэтилен огурчики из кармана, который покажется мне бездонным. Внезапно Микоян задержит на мне пристальный взгляд и спросит:

— Мы где-то раньше встречались с вами?

— Да,— отвечу я.— В начале тридцать пятого года я привозил вам образцы продукции Меркенского сахарного завода.

 

Министр Василий Петрович Зотов восхищенно щелкнет пальцами, воскликнет:

— Ну и память, Анастас Иванович! Феноменально! Скажу вам прямо, по-русски, не видел бы сам, не поверил.

— Ладно, ладно,— удовлетворенно хмыкнет Микоян. И засобирается уходить... А еще позже, прочитав воспоминания Микояна в журнале «Юность», я узнаю, что он был заключенным Красноводской тюрьмы, но на восемь лет раньше меня. Может, нам с ним запомнились стены одной и той же камеры?

...Вскоре по возвращении из Москвы меня вызвал к себе оперуполномоченный райотдела НКВД Звонников, ОГПУ упразднили незадолго до этого, в 1934-м.

— На ваше имя из политического Красного Креста получена шифс-карта, Саул Михайлович,— сказал он.— Вот, вручаю. Как видите, туда вписаны ваши дочь и жена. Боюсь, однако, что воспользоваться этим документом вы не успеете. До окончания срока ссылки вам попросту не хватит времени на формальности. А потом и замена ссылки на высылку в британскую Палестину станет невозможной. Там затянули с оформлением...

Звонников указал пальцем на потолок. Так чекист дал мне понять, что шифс-карту прислали с задержкой именно для того, чтобы я не смог ею воспользоваться.

Бумага жгла мне руки. Душили нахлынувшие воспоминания, звучал в памяти голос Нахмана Флейшера, с которым мы сидели в сыром подвале ГПУ и который уже несколько лет жил в Палестине. «Осторожней, он тебе не друг!» — напомнил я сам себе. Проглотил застрявший в горле комок.

— Все, что ни делается, к лучшему,— объявил я.— Планы мои поменялись. Я не собираюсь покидать СССР. Вместо шифс-карты я с большим удовольствием получу советский паспорт.

 

— Вы имеете на это полное право,— сказал на прощание чекист.— На основании нашей справки об окончании ссылки вы сможете получить паспорт здесь же, в Мерке.

...И вот настал день, когда я, размахивая новеньким паспортом, ворвался домой. Я не обратил тогда внимания на одну лишь мелкую деталь. То была пометка, что паспорт выдан именно на основании справки НКВД. Так органы помечали свои жертвы, чтобы иметь возможность в любой миг взяться за нас снова.

— Куда? — спросил я.

— Только в Баку,— ответила Ася.— Лучше рядом с близкими...

Перед самым отъездом, прощаясь, я обошел в последний раз заводские корпуса. В их сложных и изящных железобетонных конструкциях осталась и часть меня самого. Я прошагал по всей цепочке — мимо центрифуг, в бешеном вращении которых сироп превращается в кристаллы сахарного песка, мимо автоклавов и выпарных аппаратов, мимо диффузоров. У свеклорезки вспомнил, как растерялся, когда размеры щелей стандартного оборудования оказались малы для выращенных на поливных целинных землях гигантских корнеплодов. Пришлось перезаказывать...

Смотрю на кагатные поля с сетью гидравлических транспортеров, по которым вода несет свеклу на завод, останавливаюсь у огромных жомовых ям, куда сбрасываются отходы производства и откуда щедро черпают жом на откорм скоту. На месте старого колодца раскинулся аккуратно обвалованный пруд с артезианской скважиной. В нем, как в зеркале, отражается высокое здание теплоэлектроцентрали. Даже не верится, что все это создано за неполные три года.

Аллеей, которая по моей инициативе была засажена тополями и названа Лейтмановской, я прошел к поселку.

 

Вместо юрт и палаток выстроились прямыми линиями одноэтажные, чисто выбеленные саманные домики с цветущими палисадниками.

За ними до горизонта тянулась степь, нежно-зеленая, с алыми россыпями ранних маков. Легкий ветер клонил траву, по ней, как по морю, бежали волны.

Порывистый гудок вывел меня из раздумья. Укрываясь облачками пара, по заводской ветке паровоз тянул несколько вагонов. Я направился им навстречу, заорал во все горло:

— Здравствуй, свобода!