Глава 40. «Смотри, Паша, во-он птичка...»

 

Отзыв с воронежской стройки, видимо, был неплохим. Меня включили в номенклатуру Общесоюзного строительного треста и направили на курсы инженеров скоростных методов работ при только что открывшейся Постоянной строительной выставке. Москва с непривычки показалась другой планетой: потоки машин, по-городскому одетые люди, огромные магазины, роскошное метро...

Однако на курсах я неожиданно открыл для себя еще одну «планету» — Нью-Йорк. Нам показали американский учебный фильм о строительстве знаменитого небоскреба «Эмпайр стейт билдинг» на Манхэттене. В центре густонаселенного города с интенсивным автомобильным движением возводилось высочайшее здание Земли. Территория, которую мы привыкли называть стройплощадкой, почти отсутствовала, а разгрузка непрерывно прибывающих грузов велась прямо с улиц, на углу которых росло здание. Диспетчеризация осуществлялась настолько точно, что грузовики не скапливались в очередях — и это притом, что в строительстве принимало участие множество узкоспециализированных фирм.

Фильм прокрутили неоднократно, и каждый раз я смотрел его, забывая обо всем на свете. Съемки велись почти десять лет назад, и я мог только догадываться, каких новых высот достигли за эти годы американцы в деле возведения небоскребов! Пожалуй, это было самое интересное кино в моей жизни.

Новый 1940 год я встретил в должности начальника строительства Ферганского гидрогенизационного завода. Гидрогенизацией, или гидрированием, называют насыщение водородом непредельных растительных жиров с

 

получением твердых жиров, напоминающих по структуре животные. Из этих насыщенных жиров, в частности, производят маргарин.

Семья моя пока осталась жить под Москвой, а я поселился один в большой трехкомнатной квартире. Однажды утром я рассказал своему заместителю Д.И.Сидельникову:

— Представляешь, Дмитрий Иванович, прихожу вечером с работы, а в квартире ни одной вещи! По-видимому, все мое нехитрое барахлишко кто-то аккуратно сложил в мой единственный чемодан и вынес вон!

В глазах заместителя замелькали веселые искорки:

— В милицию не сообщил, Саул Михайлович?

— Какая милиция, я же приплелся без задних ног! Кое-как устроился на ночлег, ведь исчезло даже постельное белье. Ладно, об этом потом, сейчас некогда...

Тут дела меня подхватили и закружили, а спустя пару часов на пороге кабинета вновь возник Сидельников. Из-за его плеча выглядывало встревоженное усатое лицо человека в военной форме.

— Опишите украденные у вас вещи,— попросил Сидельников.— Ну, и как все произошло...

— За начальником строительства закреплена квартира на втором этаже,— усмехнулся я.— Балконную дверь начальник строительства запирать перед уходом на работу не привык. Вот так все и произошло!

Усатый человек в военной форме был начальником лагеря, филиал которого размещался на нашей стройке в специально выделенной зоне. Мой зам Сидельников отвечал за использование дармовой рабсилы и за связь с лагерным начальством. Контингент лагеря состоял исключительно из уголовников, сперва только женщин, а затем и мужчин. Режим был не очень строгим, зекам запрещалось лишь выходить самостоятельно за пределы зоны, но и этот запрет они частенько нарушали,— безусловно, с ведома

 

охраны, у которой имелся тут какой-то свои интерес.

На другой день первым, кто вошел ко мне в кабинет, был начальник лагеря. Козырнув, он доложил:

— Саул Михайлович, все пропавшие у вас вещи на месте!

— Как на месте? — удивился я.— Полчаса назад я вышел из квартиры, где нет даже запасной пары носков!

Усач развел руками и виновато произнес:

— Такой уж контингент, не обессудьте. Но вещи вам уже вернули тем же путем, через балкон, это точно. Виновные понесут наказание по всей строгости. Ведь они нарушили блатной закон, запрещающий красть у собственного начальства.

Я неплохо представлял себе жестокость, с какой урки умеют измываться над людьми, в том числе и друг над другом.

— Поверьте, я не хочу раздувать это дело,— заверил я.— Вернули, вот и ладно. Не нужно никого наказывать, ведь ничего страшного не случилось.

Начальник лагеря помрачнел:

— У контингента свои понятия...

— Но, в конце концов, кроме воровских понятий, есть еще и наши советские законы. Ущерб мне не причинен, заявление я в милицию не подавал. Прошу вас, как начальника этого самого контингента, проследить, чтобы обошлось без ненужных зверств.

Усатое лицо оживилось:

— Хорошо, Саул Михайлович. Виновных накажут, но не очень сильно. Учитывая ваше заступничество...

Понимал ли этот человек, что подневольный, рабский труд не бывает ни творческим, ни производительным? Или он не обременял себя подобными размышлениями? Гораздо лучше лагерного начальника я знал, что расходы на содержание и охрану заключенных намного превосходят ту

 

пользу, какую они приносили своим трудом. Впрочем, поговорить с этим человеком я хотел о другом и потому решил воспользоваться случаем.

— Спасибо вам, Павел Федотович,— сказал я, сердечно пожимая руку лагерному начальнику.— С меня причитается. После работы милости просим на огонек, адрес мой вы теперь знаете... Нет-нет, не отказывайтесь, не обижайте меня.

...Водку я наливал ему до краев граненого стакана. Стол был завален чудесными ферганскими фруктами, и складывалось впечатление обильной закуски. Но закусывать сочными фруктами — все равно что запивать, быстрее развозит. После его второго стакана мы перешли на «ты». Свой стакан я ставил за тарелку с огромными гроздьями винограда, и мой гость полагал, что я пью с ним наравне. Я осторожно спросил — как бы между прочим, любопытствуя:

— Интересно, все ли лагеря организованы так же, как твой? Или есть другие лагеря, где и порядки совсем другие?

Сквозь пьяную пелену в его глазах мелькнули опасливые молнии.

— Система одна, и лагеря примерно одни,— промямлил начальник лагеря.— Ты, Шура, думаешь, я во многих лагерях побывал? Брось! На одном месте, считай, лямку тяну.

— Но вот у тебя, Паша, одни урки, так? — сказал я и нетрезво ударил по столу ладонью.— Так! А ведь есть лагеря с политическими или как их там, с врагами народа. Они-то работники совсем никудышные, как ты думаешь? Ведь враги!

Тут начальник лагеря задумался. Мне показалось, что он и в самом деле не знает о других лагерях.

— Черт его ведает, как эти враги работают,— он

 

пожал плечами.— Они же в основном все раскаявшиеся, во всем сознавшиеся. Должны трудиться ударно, на совесть — искупать вину, значит.

Наполняя его стакан в третий раз, я через силу усмехнулся:

— Значит, когда твой контингент политическими пополнят, ты не сильно расстроишься?

Он опять пожал плечами:

— Как-то не задумывался об этом. Но тебя, как начальника строительства, понимаю. Ты, Шура, не беспокойся, не захотят работать — заставим.

— Будь здоров, Паша,— я поднес стакан к губам и сразу спрятал его за блюдо с виноградом, пока мой гость мощно двигал кадыком.— А вот если, допустим, из лагеря особого режима без права переписки тебе зеков пришлют, а? Там ведь самые отъявленные враги сидят...

Начальник лагеря дико закашлялся, побагровел.

— Смотри, Паша, во-он птичка полетела! — кричал я и колотил его кулаком по спине, чтобы выгнать водку из дыхательного горла.— Во-он там птичка летит...

Наконец успокоившись, он заговорил поразительно трезвым голосом.

— Из лагеря особого режима без права переписки на твоей стройке никто работать не будет. Это совсем другой лагерь, и охрана там совсем другая, и никого оттуда никуда не направляют,— тут начальник лагеря нагнулся к моему уху и горячо задышал перегаром: — Вообще никто еще не встречал людей из такого лагеря. Ты меня понял, Шура?

Внутренности мои похолодели.

— Понял, Паша. Кажется, я тебя понял...

Мы не подозревали, что примерно в это самое время был расстрелян главный исполнитель Большого террора — Ежов. На его самого и его опричников Берия ловко свалил львиную долю сталинских преступлений. Тогда же

 

стали возвращаться из лагерей люди. В сравнении с человеческим потоком, который два—три года назад вкатывался, бурля, в лагерные ворота, это были жалкие ручейки. Но в народе немедленно сформировался миф о хорошем наркоме Берии, который исправляет ошибки нехорошего наркома Ежова.

Опытного хозяйственника Воронеля, всей душой преданного сталинскому режиму, терзали два года тюрьмами да этапами, а в том же 1940 году выпустили на свободу и даже восстановили в партии. Предсказание наркома Зотова сбылось! Вот почему, несмотря на страшный намек начальника лагеря, я не терял надежды, что однажды увижу еще Изю с Ривой.

А от филиала лагеря я в конце концов избавился. О, это было непросто: мне помог директор соседнего завода, влиятельный человек и член бюро райкома. И на стройке сразу стало легче дышать...