Г л а в а II

 

И вот мы приехали в посольство. Я никогда не видела такого дома. В спальне стояла кровать, квадратная и такая широкая, что на ней вдоль и поперек могли улечься 10 человек. В зале для заседаний из конца в конец можно было ездить на велосипеде, а банкетный зал был еще больше.

В посольстве все сотрудники были русские, а вся обслуга немецкая, оставшаяся от прежних хозяев. Главной домоправительницей была фрау Марта. Она приветствовала лично меня особым "спичем", смысл которого заключался в том, что "ребенок - это солнце в доме." Она же объявила мне, что прежнего посла называли "эксцеленц" (Ваше Высокопревосходительство),

 

нынешний посол, мой отец, запретил так называть себя, и его называют "герр ботшафтер" - "господин посол". Отцу было очень трудно. На него свалилась тяжелейшая, ответственнейшая работа, от успеха которой в какой-то степени зависела судьба государства. Ему было 35 лет, он был врачом по образованию, революционером по профессии, у него не было опыта дипломатической работы (если не считать переговоров в Брест-Литовске), а ему приходилось иметь дело с опытнейшими европейскими дипломатами.

Да еще "на ходу" осваивать правила дипломатического протокола. Здесь случались и курьезы. Однажды, отправляясь на прием в министерство иностранных дел, отец сказал шоферу, чтобы тот оделся поприличней» и шофер явился в ярко полосатой шелковой пижаме.

Русской школы в Берлине не было, ко мне ходил учитель. Учитель мне не понравился, училась я плохо. К счастью, в посольстве была прекрасная библиотека. Мое чтение никто не контролировал, и я читала вес подряд. И романы Достоевского, и бульварные романы в Ярких обложках. В посольстве, где я была единственным ребенком, все были очень добры ко мне, но я больше всех полюбила Леонида Борисовича Красина. Какой это был удивительный человек -умный, остроумный, сердечный.

Он уехал из России после крушения революции 1905 года, в которой он участвовал, будучи "финансистом" партии и начальником боевой дружины. Последние годы он работал, как инженер, в электротехнической фирме Симснс-Шукккерт. Очевидно, он и инженер был незаурядный, потому что занимал должность генерального директора этой фирмы.

Сразу после революции 1917 года он вернулся в Россию и активно включился в работу. В Берлин он был послан Лениным, возлагавшим надежды на его личный авторитет в деловых кругах Западной Европы. Очевидно, первое время Красин чувствовал себя в

 

какой-то степени инородным телом. Помню его разговоры с отцом. Если ему что-то не нравилось, он говорил" "Почему это у вас так делается?" Отец с улыбкой поправлял его: "У нас, Леониде Борисович, у нас." - "А, ну да, у нас." Через некоторое время опять: "Вам следует сделать вот так." Отец: "Нам, Леонид Борисович, нам." - "А, ну да, нам, нам."

С отцом его связывала не только общая работа, но и теплые дружеские отношения. Уезжая в отпуск, Леонип Борисович взял меня с собой. Его семья -жена и туя дочери, примерно моего возраста, жили в это время в Швеции, на курорте, который назывался Бостад. У них я и гостила все время его отпуска. Потом он очень смеялся, называя меня "развратительницей'' своих бедных дочерей". Я научила их не верить в Бога и не слушаться маму, в то время это было моим жизненным "кредо".

Не слушаться маму меня научил мой двенадцатилетний жизненный опыт, а в Бога я перестала верить после того, как он обманул мои ожидания. Пока мой отец сидел в одесской тюрьме, в ссылке - я жила у родственников, в Симферополе. Я очень любила пенку, которая образуется на киселе и однажды, забравшись в кладовку, съела пенку с целого блюда киселя. Я так молилась: "Господи, натяни пенку на кисель", но он не натянул, и мне очень попало. С тех пор я перестала в него верить.

Очень тревожные дни были в посольстве, когда в Москве убили немецкого посла Мирбаха.

Отцу сообщили об этом по прямому проводу. Сообщили, что убийца - левый эсер и работник ЧК. В то время левые эсеры входили в правительство. Отца предупредили, чтобы не принимал один на один незнакомых людей и не выходил на улицу без сопровождающих. Наверно, в этом был резон, потому что в посольстве появились письма с угрозами: "вы убили нашего, так мы убьем вашего". Отец не обращал на них внимания, но все это портило его отношения с немцами.

 

Очень осложняло его работу (не только в этот период, а вообще) отсутствие делового контакта с Чичериным, бывшим в то время наркомом иностранных дел. Как мне сейчас кажется, изначально причина была в несходстве характеров, в различном стиле работы. Отец был человеком очень организованным, может быть, даже педантичным. Он никогда не опаздывал, любил повторять, что когда он приходит на заседание, назначенное в б часов - часы бьют шесть. Чичерин же работал, в основном, по ночам, из-за этого и весь аппарат вынужден был работать по ночам. Он мог позвонить по прямому проводу в 5 часов утра, чтобы получить какую-нибудь справку, что вполне можно было сделать на несколько часов позже. Отца это очень раздражало. К тому же, они очень часто расходились и в принципиальных вопросах.

Отец был человеком очень независимых взглядов, проводил ту линию, которую считал правильной. Как тогда говорили, "перенес Наркоминдел в Берлин".

В сборнике ленинских писем, в числе других, имеется письмо Ленина к Иоффе, написанное в этот период. Ленин упрекает отца в нежелании установить контакт с Чичериным. Он очень положительно отзывается о Чичерине, далее пишет: "...его (Чичерина) слабость - отсутствие "командирства", но это не беда, мало ли людей с обратной слабостью на свете!"

В это же время Ленин посылает телеграмму с грифом "секретно" Леониду Борисовичу Красину. Очевидно, Красин просил его поддержать отца в его конфликте с Чичериным.

В телеграмме он настоятельно требует, чтобы Иоффе держал себя, как посол, выше которого нарком иностранных дел, соблюдал приличия, не ругаясь и не третируя других, запрашивал обо всем важном наркома иностранных дел.

В октябре 1918 года в посольстве появился Карл Либкнехт. Мне кажется, он пришел к нам прямо из тюрьмы, потому что его появление сопровождалось

 

многолюдной, дружественной демонстрацией перед зданием посольства.

В посольстве был устроен банкет, на котором меня посадили рядом с Мерингом. Он был самым старшим из присутствующих, а я - самой младшей. (Меринг - один из старейших немецких социал-демократов -спартаковец. В это время ему было, должно быть, за семьдесят). После этого официального приема Либкнехт часто бывал у нас со своей женой Софьей Борисовной и тремя детьми.

В посольстве появились новые люди - очень интересные - Христиан Георгиевич Раковский и Николай Иванович Бухарин.

Раковский родился в Болгарии, вырос в Румынии, образование получил во Франции, и... русский революционер. Говорил одинаково хорошо и на румынском, и на болгарском, и на русском языке, и еще на нескольких европейских. И неизвестно, какой язык для него родной. Помню, я спросила его однажды - на каком языке он думает? Раковский подумал и сказал: "Наверное, на том, на котором в настоящий момент говорю."

Бухарина сразу полюбили все, ласково называли «Бухарчик», недаром Ленин назвал его любимцем партии.

Мое 12-летнее воображение он потряс тем, что в день своего рождения, принимая поздравления, он вскочил на длинный банкетный стол, пробежал его до половины и ... встал на голову. И с Бухариным и с Раковским мне довелось встречаться и позднее.

В 1919 году я вступала в комсомол. Мне было тринадцать лет, а в РКСМ по уставу принимали с 14, но желающих вступить в то время было немного, устав, в этом случае, соблюдался не очень строго. Я, может быть, не решилась бы попросить рекомендацию у Николая Ивановича, но разговор о комсомоле был при нем, и, со свойственной ему доброжелательностью, он сам предложил мне ее.

А Раковский в дальнейшем сыграл большую роль

 

в моей жизни. Но это уже другая тема, и разговор об этом впереди.

Вскоре после покушения Каплан, которое всех нас очень взволновало, в посольстве появилось новое лицо - высокий, худой, бородка клинышком, по фамилии Даманский. Помню, как я удивилась, услышав, как отец говорит ему: "Как же это могло случиться? Как вы допустили?" Я никак не могла понять, почему какой-то Даманский должен отвечать за покушение на Ленина. Это был Дзержинский. Он приехал в Берлин с поручением и под другой фамилией. Он пробыл у нас недолго, помню, что много разговаривал с нашим генеральным консулом Менжинским.

Вячеслав Адольфович Менжинский по возвращению в Москву работал в ВЧК, сначала членом коллегии, с 1923 года - заместителем Дзержинского, а после смерти последнего и до своей собственной смерти в 1934 году - начальником ОГПУ. Значит, в период самых страшных репрессий его уже не было, однако, массовые ссылки старых (и молодых) членов партии и комсомола в 1928-1929 гг., появившиеся политические изоляторы для оппозиционеров - это уже его "нерукотворный" памятник.

Насколько я его помню, человек он был малоразговорчивый, мрачный и необыкновенно вежливый - даже со мной разговаривал на "вы".

В это время я начала интересоваться политикой. Читала газеты - и немецкие, и русские, - приставала к отцу со всевозможными вопросами, Надо сказать - он никогда не говорил мне "тебе этого не понять", "подрастешь - узнаешь" или еще какие-нибудь подобные фразы, которыми взрослые часто отделываются от не в меру любознательных детей и подростков. Нет, отец всегда отвечал на все вопросы, и мне казалось, что я все понимаю. Мне вообще казалось, что я все понимаю - и в политике, и в жизни.

Однако не поняла я тогда самого для меня главного: я не поняла, что там, в доме на Унтер ден Линден, кончилось мое детство.