СПРЯТАННАЯ РУКОПИСЬ
Мой старший брат Леня начал учиться еще в дореволюционной гимназии в Киеве. Мальчики, с которыми он там подружился, стали его товарищами на всю жизнь. Вася Гроссман, пожалуй, был самым близким другом брата.
Товарищи брата обычно жили у нас целое лето. Размещались они в маленьком деревянном домике-омшанике, где всегда изумительно пахло медом; зимой туда ставили ульи с пчелами, чтобы уберечь их от морозов. Спали на полу, на сене. Целыми днями занимались, готовились к экзаменам, а
по вечерам разводили костер, варили пшенную кашу, ели воблу, слушали рассказы отца. Вася слушал как-то особенно, он весь отдавался повествованиям отца, который был последователем Кропоткина. А отцу было что рассказать: полтора года одиночки в Петропавловской крепости, этап на ссылку в Сибирь, побег из Сибири, новый арест, четыре года заключения в Минской каторжной тюрьме, где он сидел в кандалах, но несмотря на это организовал там целую систему лекций для заключенных, с помощью пожертвований создал большую библиотеку, потом снова этап в кандалах на каторгу на Лену, в район Бодайбо, побег оттуда во Францию, жизнь в Париже, встречи с самыми различными людьми, изучение агрономии, изучение языков—ведь отец даже гимназии не кончил-Почти одновременно все окончили свои институты и университеты, Вася окончил химическое отделение физмата МГУ в 1929 году, а я в том же году окончила школу и поступила на литфак МГУ. Вася стал инженером-химиком, как его отец, и уехал на работу в Донбасс. Да почти и все остальные разъехались—кто на Риддерстрой, кто в Мурманск
В 1932 году, когда я окончила МГУ, Вася вернулся из Донбасса в Москву. Через два года почти одновременно появились в печати два Васиных произведения—повесть о шахтерах «Глюкауф», названную шахтерским приветствием, что значит: «Счастливо подняться», и небольшой рассказ «В городе Бердичеве».
Все свободное время Вася теперь отдавал литературе и бывал у нас не часто.
В декабре 1934 года моего отца арестовали, и я старалась не встречаться друзьями, чтобы не подвергать их опасностям.
Летом 1937 года всю нашу семью (кроме старшего брата, который жил отдельно) выслали из Москвы в Сибирь, но через два года я бежала из ссылки, и Фадеев добился полной нашей реабилитации, добился возвращения нашей квартиры и помог мне устроиться на работу. И Вася, и другие друзья брата помогали нам материально. С волнением я читала превосходный роман Васи «Степан Кольчугин»—о пути рабочего парня в революцию, узнавая в некоторых страницах эпизоды из отцовских рассказов. А самого отца уже не было—его расстреляли в 1937 году...
В конце зимы 1939 года было принято решение о ежегодных Сталинских премиях. На первое же награждение—за 1940 год—был выдвинут роман Василия Гроссмана «Степан Кольчугин».
В начале 1941 года уже отзаседали все комитеты по Сталинским премиям, были согласованы все кандидатуры, и мы узнали, что роман «Степан Кольчугин» прошел все этапы. Из газет, с радио к Васе стали приезжать корреспонденты, его фотографировали, интервьюировали, выспрашивали подробности биографии, готовили статьи о нем; очерки, корреспонденции.
Жилье у Васи было тесное, ресторанов он не любил, а ему хотелось отпраздновать это событие со всеми друзьями, и он купил на всех билеты в театр.
Вечером, накануне объявления в газетах списка лауреатов, Васе стали звонить из разных редакций и официально поздравлять: с его фотографий уже были сделаны клише, и списки набирали в типографиях.
Наутро, 16 марта 1941 года, в напечатанных списках имени Василия Гроссмана не было... Говорили, что Сталин сам вычеркнул его в последнюю минуту...
Друзья растерянно стали перезваниваться. Свое приглашение в театр Вася оставил в силе и подтвердил.
Унылые и поникшие, собрались мы у входа в Театр Революции на улице Герцена (ныне Театр имени Маяковского). Мужественный Вася встречал нас у входа и вручал билеты. Дул ветер, шел мелкий снег. Я все помню—и подъезд театра, полузасыпанный снегом, и встречу друзей, и клокочущее негодование наше, и спокойствие философического Васи, только одного не могу вспомнить: что за спектакль шел в тот вечер?
С самого начала войны Василий Гроссман был на фронте. Первый роман о войне—«Народ бессмертен» был написан им. Его нечастые корреспонденции и очерки запоминались. «Направление главного удара» стало классикой.
Вскоре после войны Вася взялся за главное дело своей жизни—за роман о войне, о Сталинграде, о людях на войне. Хотел назвать его «Жизнь и судьба».
..Летом 1951 года, после десяти месяцев пыток в Бутырской тюрьме, когда от меня требовали показаний о моих друзьях—Льве Кассиле и Льве Квитко, что якобы они изменники и собирались покинуть Родину и уехать в Америку, а я не давала этих показаний, я оказалась в инвалидном лагере в Коми АССР, чуть южнее Полярного круга. А срок мне дали 15 лет. В лагере было полторы тысячи женщин-инвалидов, только политических, от школьниц до дряхлых старух Неподалеку, я узнала, находился еще один такой же женский лагерь и четыре мужских лагеря.
Первыми, с кем я познакомилась в лагере, были две пожилые партийные деятельницы. Одна из них назвалась Верхотурской. Я понимала, что вижу ее впервые, но что-то знакомое возникало в памяти. Она это заметила, засмеялась и сказала:
—Вы, наверное, вспомнили рассказ Василия Гроссмана «Четыре дня»? И действительно, я вспомнила этот прекрасный Васин рассказ, где главным героем был красный комиссар Верхотурский.
—Так вы взяли себе псевдоним в честь героя этого рассказа?—спросила я.
—Да нет,—ответила Верхотурская,—в рассказе описан мой отец под своей настоящей фамилией, а я—его дочь...
За время моего заключения роман Василия Гроссмана уже был напечатан в журнале «Новый мир»—несколько номеров попало к нам в лагерь, и мы читали его с восхищением. Только название заставили изменить, роман был опубликован под названием «За правое дело»... Этот прекрасный правдивый роман подвергся чудовищным нападкам.
Вернувшись в Москву, я узнала, каким длинным и тяжким был для Васи этот путь на Голгофу. Фадеев, вначале восторженно принявший роман Василия Гроссмана, затем выступил с разгромным докладом. Он предлагал Васе отречься от романа, на что тот, конечно, не согласился. Твардовского заставили каяться за опубликование романа. Доклад Фадеева я прочитала еще в лагере, уже после смерти Сталина, кажется, в том же номере газеты, где был опубликован указ об амнистии...
Вскоре после возвращения я встретилась с Васей. Он ничего не рассказывал о себе, а только расспрашивал и расспрашивал. Особенное впечатление на него произвел мой рассказ о том, как партийные дамы рыдали, узнав о смерти Сталина. Ведь каждая из них считала, что только она одна попала в заключение по ошибке, а все остальные сидят за дело, являются настоящими врагами народа...
За весь вечер, что я была у него, ни разу не зазвонил телефон.
Вася показал на него и сказал: «Молчит... И опять молчит...»
Его не печатали, о нем не писали, к нему не обращались...
А он писал. Работал неустанно. Писал второй том романа. Много читал. Как-то, когда он был у меня, долго рассказывал о романе Дюма «Граф Монте-Кристо». В жизни каждого человека, говорил он, есть затаенная обида, жажда расплаты, ощущение необходимости справедливого возмездия. И Дюма своим романом утверждает эту необходимость, ее законность.
Я вспомнила строки Пушкина: «...и мщение, бурная мечта ожесточенного страдания». Вася живо подхватил их. Подчеркнул поразительную точность Пушкина: именно ожесточенное страдание рождает такую мечту, делает ее неотступной. У Льва Толстого отмщение имеет совсем иной смысл. Оно как бы не от человека, не зависит от человека, а и Дюма, и Пушкин именно утверждают активную позицию самого человека, личности...
В августе 1955 года я была у Фадеева, мне нужна была его помощь. Он расспрашивал меня о тюрьме и о лагере, обещал помочь во всем, что я его просила. А потом стал рыдать, просить прощения за Василия Гроссмана. А он ведь вовсе не знал о нашей давней дружбе.
—Что я наделал! Что я сделал с Василием Гроссманом!.. И ведь это уже не нужно было... Ведь это—замечательный писатель! Настоящий талант! Мудрый, чуткий человек! Что я наделал...
Он долго говорил о Василии Гроссмане, о своей статье в апреле 1953 года с нападками на роман «За правое дело». Снова плакал.
Ему нужно было, необходимо было покаяться. Очевидно, я была подходящей слушательницей...
После XX съезда стали возвращаться из лагерей мои знакомые. Некоторым очень трудно было. Вася приносил мне деньги для них.
Он напряженно работал над вторым томом романа. К концу I960 года книга была закончена. Вася передал рукопись в редакцию журнала «Знамя».
С волнением ждал решения редакции. Нервничал.
В середине февраля 1961 года разразилась катастрофа. У него забрали все экземпляры рукописи романа, все черновики, даже все листки копирки. Забрали все бумаги у машинистки. Вася абсолютно не мог себе представить такого разгрома. Ведь в 1961 году такого уже не было, не могло быть... Было.
Казалось, второй том романа «Жизнь и судьба» пропал окончательно. Ни у родных, ни у товарищей не было ни одного экземпляра рукописи...
Так мы думали. Телефон молчал. Денег не было Договорился о переводе одного романа с армянского. Языка Вася не знал. Переводил с подстрочника. Чтобы удобнее было работать, поехал в Армению. Плохо, очень плохо стало со здоровьем.
В декабре, ко дню его рождения, послала ему письмо в Ереван.
Пятнадцатого декабря получила от Васи письмо. Он писал:
«Дорогая Женя, получил Ваше письмо, большое спасибо Вам за все хорошее, что написали мне, за все хорошее, что пожелали.
Рад Вашим достижениям—и кандидатству, и вступлению в Союз. Все это и для души приятно, и важно для материального благополучия
Меня порадовало, что Вы пишете о Степняке-Кравчинском.
Я купил его двухтомник и до отъезда из Москвы по вечерам читал.
Вот я старею, голова белая делается, а чувство мое к народовольцам—не стареет, такое же, как в шестнадцать лет. В них, хоть и занимались они кровавым страшным делом—есть божье, святое
А я тут перевожу книгу с армянского на русский, скоро уже закончу работу.
Желаю Вам, маме, дочке—всего самого хорошего.
Вася
10 декабря, 1961 г.»
Тяжко мне было читать это письмо. От родных я знала, что он плохо себя чувствует. К Новому году послала ему поздравление.
Шестого января 1962 года получила от Васи коротенькое письмецо.
«Дорогая Женя, спасибо за новогодние пожелания
Примите и от меня сердечный новогодний привет—желаю Вам быть здоровой, счастливой и богатой.
Я из Еревана отбываю. По дороге в Москву остановлюсь в Сухуми, хочется немного отдохнуть.
Передайте мой новогодний привет маме и дочке
Крепко жму руку.
В.Г. 2.1.62 г. Ереван».
За время пребывания в Армении Вася очень полюбил эту страну. Новые впечатления властно захватили его. Вернувшись в Москву, восторженно рассказывал об Армении. Стал писать свои заметки об Армении. Они привели его на новую Голгофу...
Твардовский взял эти «Армянские заметки» для «Нового мира». Они очень понравились Твардовскому. Однако понадобилось убрать несколько строк. Вася покряхтел и согласился, хотя не видел никакой крамолы в вычеркнутых словах.
Затем потребовалось убрать еще несколько мест. Вася долго сопротивлялся, но Твардовский так хотел опубликовать эти «заметки», что уговорил Гроссмана.
Наконец рукопись пошла в типографию. Уже была верстка. Вася был очень рад. Много своих заветных мыслей вложил он в эту работу...
И вдруг цензура потребовала сократить еще и то, и то. Вася больше не мог и категорически отказался.
..Я была у Васи на его временной квартире на Аэропортовской. Стол был накрыт газетой. В шкафу лежали причудливые заморские раковины, которые друзья привозили ему их из разных стран. Вася очень любил эти раковины.
Вася показал мне верстку «Армянских заметок» из «Нового мира». Рассказал, что накануне был у него Александр Твардовский. Умолял согласиться на новые изъятия.
Вася не согласился. Не мог. Он не говорил мне об этом, а писал на листочках бумаги—он знал, что его комната прослушивается...
Они жестоко поссорились с Твардовским. Вася сообщил об этом как о тяжкой трагедии... Лицо у него было серое.
Вася уже знал, что болен безнадежно. Потом уже врачи установят, что начало болезни возникло в те роковые дни февраля 1961 года, когда у него отобрали рукопись его романа...
Вскоре Вася попал в больницу. В одну, потом в другую.
Болел он тяжело. Умирал тяжело. Друзья дежурили возле него. Одно время он лежал по соседству с Михаилом Светловым. Подбадривали друг друга.
Бывшая сотрудница «Нового мира» Ася Берзер самоотверженно ухаживала за Василием Семеновичем. У нее на руках он и скончался 14 сентября 1964 года. Светлов пережил его на две недели.
Семнадцатого сентября 1964 года мы похоронили Василия Гроссмана. Герцен записал бы Василия Гроссмана в свой мартиролог... К счастью для нас, для нашей литературы, для нашего народа, второй том романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» найден и опубликован. К счастью для нас, Вася сумел спрятать в разных местах два экземпляра рукописи, а «Армянские заметки», или, как Вася их назвал, «Добро вам!», опубликованы целиком. Уверена, что выйдет новое издание «Степана Кольчугина», что будет издано наконец собрание сочинений Василия Гроссмана.