ЗАПРЕЩЕННЫЙ ПРОФЕССОР
Эти две старенькие книги я протянула автору в день его 85-летия, а куплены они были мною 37 лет назад, когда я была студенткой Московского университета, на сбереженные от завтраков гривенники.
И он надписал их мне неровными, прыгающими буквами.
...В 1929 году я окончила школу, подала заявление в университет, причем колебалась, подавать ли на астрономическое Отделение физмата или на литературное отделение историко-этнологического факультета (так он тогда назывался)—мне одинаково хотелось и туда и туда. Подала на литературное, сдала экзамены, прошла по конкурсу—17 заявлений на одно место!—и меня приняли...
Среди девушек-студенток, сплошь стриженых, я одна—на весь курс—была с косами. Обуви у меня не было, ходила в старых отцовских ботинках. Вместо куртки носила старое детское пальто. Такой я и сохранилась на фотографии в журнале «Советское студенчество»...
Университет! Я сидела на всех лекциях, не пропуская ни слова, стараясь все записать, все запомнить. Иногда занятия проходили в обычных маленьких аудиториях, а иногда—в огромной, многоярусной Коммунистической аудитории, бывшей Богословской.
Обычно лекции начинались с того, что лектор разоблачал и ругал предыдущего преподавателя, обвиняя его в схематизме, в идеологических извращениях, обрушивая целый шквал разоблачительных тирад.
Недели через три после начала занятий, когда у всех у нас головы шли крутом, назначили первую лекцию по русской литературе XIX века. Это было 21 сентября.
* * *
...Когда я вошла в Комаудиторию, она была полна. Пришли студенты с других курсов, с других отделений, с других факультетов.
Друзья поманили меня и потеснились. Мы были ряду в шестом.
Курс лекций русской литературы XIX века читал профессор Валериан Федорович Переверзев. Один из руководителей Комакадемии, один из редакторов Литературной энциклопедии, только что начавшей выходить, автор монографий о Гоголе, о Достоевском.
Невысокого роста, совсем седой, с одним слегка прищуренным глазом, профессор Переверзев говорил очень просто. Чистая русская речь. Без всяких ораторских фокусов. Слушали его, замерев.
Сразу почувствовали, может быть, и не отдавая себе отчета, что с нами говорит не только лектор, не только профессор, знающий свой предают, перед нами—Личность- Личность с большой буквы...
Переверзев говорил нам о величии русской литературы.
Захватывало дух, хотелось знать, искать, понимать, постигать... На каждой лекции мы ощутимо понимали, что растем, становимся умнее, сильнее. На все лекции Переверзева, как и на первую, приходили студенты разных курсов и факультетов. Потом закидывали вопросами, провожали. Спорили между собой.
Переверзев читал нам о Пушкине, Не все было понятно. Не со всем мы соглашались. Но все было интересно, значительно.
Я мечтала приобрести его книги о Гоголе я Достоевском, которые пока брала в библиотеке. Но у меня не было денег...
* * *
А жизнь шла кипучая. Мы бегали зайцами на концерты в Консерваторию, в Художественный—на Качалова, в Колонный зал—на Обухову, на Козловского, в театр Мейерхольда на «Клопа» и «Баню», в Политехнический—на вечера поэтов, на выставку Маяковского «Двадцать лет работы», в кино, и студию Малого театра, в студию Завадского... Но лекции Переверзева были самым главным событием, ради них откладывалось все.
Однако зимой, в середине года, стали появляться статья о «переверзевщнине», в Комакадемни была назначена дискуссия о его работах, которые уже называли «механистическим литературоведением»,
...На открытие дискуссии мне достала билет одна студентка старшего курса, муж ее: был деканом нашего факультета. На другие заседания пролезала в форточку женской уборной.
Честно говоря, в жарких выступлениях на дискуссии я понимала далеко не все. В Комакадемии ученики Переверзева говорила совсем не то, что они говорили нам в университете накануне. Это даже и не было похоже на диспут, а скорее на улюлюканье.
Несколько дней Переверзев сидел в зале и слушал. И вот настало заседание, на котором он должен был отвечать своим оппонентам.
Я сидела близко. Медленными шагами профессор поднялся на кафедру, разложил перед собой бумаги. Начал. Сказал несколько слов. Пошатнулся. Замолчал. Сидевшие в президиуме повернулись к нему. Он стал медленно падать. Упал. Сидевшие в президиуме не шелохнулись.
Из зала вскочил на ступеньки, ведущие к кафедре, ученик Переверзева н поднял его.
Люди в зале вскочили с мест. В президиуме сохранялось безразличное спокойствие. Председатель объявил заседание закрытым в попросил очистить дал.
* * *
Лекции Переверзева возобновились у нас через месяц, но ненадолго. Его учение было объявлено ложным, меньшевистским. Самые яростные обличительные статьи писали его ученики. Покаявшись и перекрасившись, они продолжали вести занятия в университете,
Осенью 1030 года я купила книгу Переверзеаа "Творчество Гоголя», изданную а Иваново-Вознесенске в 1926 году. Через полгода смогла купить книгу «Творчество Достоевского» выпущенную Госиздатом в Москве в 1928 Году. И тогда же приобрели его небольшую книжку «Достоевский».
Уже о «переверзевщине» говорили мало, обличали самого Переверзе-ва. Курс русской литературы XIX века так и остался у нас незаконченным, а на следующий год Переверзев вел небольшой семинар в одной из групп. Только раза два или три мне удалось попасть на этот семинар—расписание было так построено, что эти часы были у меня решительно заняты.
Один раз я попала на занятие, когда Переверзев говорил о «Капитанской дочке». Анализируя образ Гринева, он спросил слушателей: а кто в повести был антагонистом Гринева? Все молчали. Он объяснил понятнее: противником, соперником. Все молчали.
Лицо Переверзева выразило такое огорчение, такую тоску, что я не выдержала и сказала: «Швабрин». Сказала тихонько—меня вообще могли выставить оттуда в любую минуту.
Он облегченно вздохнул и далее продолжал говорить, обращаясь уже ко мне в первую очередь. Никогда не забуду выражения его лица: тоска, печаль, обида, недоумение, растерянность.
И этот семинар вскоре прекратился.
А однажды—хорошо помню, это было весною 1932 года, через несколько дней после ликвидации РАППа,—придя в институт, мы увидели на доске объявлений списки наших групп: считать досрочно окончившими. Без дипломных работ, без экзаменов. А по программе мы должны были учиться еще целый год!..
Распределили нас на работу в разные книжные магазины продавцами. Кого в Саратов, кого в Минск. Мне надо было ехать в Тамбов. Никто никуда не поехал, все остались в Москве, устроились на работу в разные издательства, редакции. Меня взяли на работу в только что возникший оргкомитет Союза писателей, в кабинет рабочего автора.
Доходили слухи, что Переверзев выслан, арестован. Книги его были изъяты из библиотек, уничтожены. В домашних библиотеках их тоже не хранили.
* * *
В 1954 году, вернувшись из заключения, я беседовала с двумя девушками, только что окончившими филфак МГУ. Ни та, ни другая никогда не слыхали имени Переверзева.
Я расспрашивала друзей. По слухам, он был жив. После XX съезда Валериан Федорович, полностью реабилитированный, вернулся в Москву. Он поселился в своей прежней квартире, где жила его жена Клавдия Александровна, на улице Грановского, недалеко от университета.
Это была огромная, многокомнатная, многонаселенная квартира с длинным-длинным коридором. Тогда я впервые была у него. Валериан Федорович изумлял своей незлобивостью, мудростью. Он каждый день ходил в Библиотеку имени Ленина, которая была рядом, и работал. В 75 лет, с подорванным здоровьем, он интенсивно работал над изучением древней русской литературы.
Несмотря ни на что, он по-прежнему был Личностью—работа сохраняла его дух, а дух помогал продолжать работу.
От моей приятельницы, тоже бывшей ученицы Переверзева, я узнала, что она сберегла и вернула профессору его книги—их не осталось в его доме.
В 1967 году Переверзеву исполнилось 85 лет. Друзья собрались у него дома. Я уже знала, что все его книги были у него. Я нашла у себя книги моего учителя, чудом сохранившиеся после всех передряг, и тогда-то и осмелилась попросить Валериана Федоровича надписать их мне. Он был очень
взволнован. Попросил оставить книги—он сразу не может. В тот день, 18 октября 1967 года, было много гостей, много подарков, шума, суеты...
Прощаясь, он снова взял книги, подержал их и предложил мне позвонить через несколько дней.
...Через неделю, 25 октября, я пришла к нему днем. Валериан Федорович, слабый, усталый, несмотря ни на что, был весел. Он протянул мне обе книги.
На томе о Достоевском я прочитала:
«Пусть эти строки напоминают вам день 85летия вашего учителя и автора этой книги, попавшей в index librorum prohibitarum, заботливо сбереженной на вашей книжной полке.
19 18/Х 67 В. Переверзев».
—А вы латынь-то знаете?—спросил он меня.
—Конечно, не знаю, но эти слова разобрать могу: список книг запрещенных,—ответила я.
На книге о Гоголе было написано также на форзаце, синими чернилами, теми же немного неровными буквами:
«В день моего 85-летия вы принесли мне трогательный подарок—выражение радости по поводу того, что это гонимое творение моего пера нашло спасение от губительной руки Пришибеева на одной из полок вашей библиотеки.
Сердечно тронутый, крепко жму руку своей ученице.
В. Переверзев».
Он долго и тяжко болел. 5 мая 1968 года умер.
Это был один из самых значительных людей, которых я знала. В 1982 году, к 100-летию со дня его рождения, издательство «Советский писатель» выпустило сборник работ, куда вошли труды Переверзева о Гоголе, о Достоевском и еще ряд исследований. Название издательства с тех пор давно изменилось. Он свое имя—сохранил.