ТОЛЬКО С ЖАЖДОЮ ДОБРА
Горестная выдалась для меня и для всей нашей литературы весна 1989 года; 24 апреля скончалась Елена Александровна Благинина, через месяц ей было бы 86 лет... 2 мая ушел из жизни Вениамин Александрович Каверин... 25 мая умер Арсений Александрович 'Тарковский... 4 июня не стало Камила Икрамова... Это были мои дорогие друзья... Это были прекрасные писатели, честные, благородные люди с оттяжными сердцами...
С Еленой Благининой я познакомилась в 1933 году, когда работала в детской библиотеке. Елена Александровна тогда начинала писать стихи для детей и печаталась а журнале «Мурзилка». Редактором «Мурзилки» был интереснейший человек, старый 6ольшевик Моисей Павлович Венгров, который сумел организовать вокруг детской журнала большой круг писателей,
привлек разных бывалых людей. Здесь печатались Паустовский, Маршак, Барто, Михалков, Алексей Толстой…
Венгров часто привозил в вашу библиотеку своих авторов. Мы с читателями обсуждала новые книги и номера детских журналов, писатели читали свои произведения. Приезжала к нам и Елена Благинина, читала слои новые стихи. Ребята любили и се, и ее стихи—прелестные стихи о том, что близко и дорого детям; про ветер, про дождик, про радугу, про березки, про яблоки, про сад и огород и, конечно, про самих детей, про их радости и горести.
Мы сразу подружились. Мне нравилась се чистая речь, с простыми теплыми словами, которые вдруг становились высокой поэзией. Она умела весело играть словами, как любимыми игрушками, раскрывая их внутренний смысл, их таинственное звучание. Она прекрасно знала русскую поэзию—Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Некрасов, Фет. Очень любила Клока. Как-то она рассказывала мне, что Блок просто околдовал се, а его стихи научили лучше видеть, лучше слышать...
Как-то не сразу, а день ото дня раскрывалось ее лицо, ее суть, ее удивительное обаяние. Я знала, что он из-под Курска, ее отец был служащим да железной дороге, семья была тесно связана с деревней, и деревенские впечатления, жизнь тесной и дружной семьи были основным богатством ее души. Она окончила Литературно-художественный институт имени В. Я. Брюсова, сама зарабатывала себе на хлеб. Стихи ее печаталась изредка...
Она была старше меня на девять лет, но нам легко было вместе. В 1936 году почти одновременно вышли две ее первые книги—обе для детей поэма «Садко» — о подъеме затонувшего корабля и чудесный сборник «Осень». Обе эта книжки чудом сохранились у меня, однако без теплых надписей, сделанных ею, (Во время обыска и ареста во многих подаренных мне книгах были вырваны листы с надписями...).
Лена жила в самом центре Москвы—на Кузнецком мосту, во дворе, в подвале, в многонаселенной коммунальной квартире. У нее всегда было людно, уютно, радушно, гостеприимно, и хозяйкой была поэзия. Кроме поэзии, в этой комнате жило горе: любимый Лены, прекрасный поэт Георгий Николаевич Обалдуев. Егор, как звала его Лена, был в заключении, работал на Беломорканале...
Я много писала только о детской литературе, но в 1934 году, после ареста отца, меня почти перестали печатать. Не напечатали статью о творчестве Благининой...
А в 1937 году весной всю нашу семью выслали о Сибирь. В 1939 году я бежала из Тобольска в Москву, Фадеев добился нашей реабилитации, но квартира наша была занята сотрудниками НКВД, и жить нам было негде, Фадеев продолжал свои хлопоты. А мы ночевали у друзей, но все жили тесно тогда. Осенью Лена уехала в Коктебель, и мы—мама, три моих брата и я—стали жить у асе в подвале,,,
Через несколько месяцев Фадеев отхлопотал пашу квартиру, а весной 1940 года (я уже работала в редакции журнала «Мурзилка», куда меня устроил Фадеев) ко мне уже стали приезжать друзья. Не помню, именно когда приехала Лена. Привезла всякие необходимости—посуду, белье. Протянула еще два подарка; на кусочек белого картона наклеена пушистая серенькая вербочка, а около той крохотной веточки, которая прикрепляет серенький пушок к большой ветке, на картоне были нарисованы две черные точки,—получилась симпатичная мышка! А кроме того, она привезла чудесную дымковскую игрушку «Няню»—красавицу в пышной юбке, с нарядным
кокошником и с ребенком на руках. На обороте беленькой картонки с мышкой было написано:
Расти, Таратута,
Без лишних затей.
Эмблема уюта
Эмблема детей!
Как запомнилась мне весна 1941 года! Никто из родных и друзей не болел. С продуктами стало полегче, карточек уже не было. В день рождения Лены, двадцать седьмого мая, у нее в подвале собралось множество друзей. Был и вернувшийся Егор Николаевич...
Сколько было цветов! Пирогов! Читали стихи, пели песни. Сколько было веселья и смеха! В шкафу у нее висела нарядная меховая шубка, первая! А между тем Молотов целовался с Риббентропом и заключались тайные договоры, а к нашим границам ползли немецкие танки.
Лена уехала в эвакуацию на Урал, все мои три брата ушли на фронт, редакция «Мурзилки» работала, мы отмечали столетнюю годовщину гибели Лермонтова... ... В ночь на 16 октября я дежурила на крыше здания издательства. С начала войны мы из домика в Чертольском переулке переехали на Новую площадь. Утром мне показалось, что выпал снег: перед Политехническим музеем весь асфальт был покрыт обрывками белой бумаги — по распоряжению начальства рвали все рукописи, дела, адресные книги. Жечь их было негде, канализация вся уже была засорена и бумаги выбрасывали на улицу.
По радио передавали полонез Огинского, вторую часть Первого концерта Чайковского и распорядок работы парикмахерских и прачечных... Редакцию закрыли, нам выдали зарплату и по десять килограммов муки.
Один из моих братьев, который служил под Москвой, велел мне увезти больную мать из Москвы, достал литер, посадил в поезд. Мы скитались, осели в Куйбышеве. Увидела там Льва Квитко, которого переводила Лена, с которой он очень дружил. Встретила также Егора Оболдуева, любовь к Лене объединяла нас. И Лев Моисеевич, и Егор Николаевич читали свои новые стихи. Мы имели сведения от Лены, о том, как ей тяжко живется, как она мечтает о своей московской комнате.
Мечта сбылась осенью 1942 года. С Урала Лена привезла много новых стихов...
В начале 1943 года я вернулась в Москву. Моя комната была занята семьей из разбитого бомбой дома. Я позвонила Лене, и она позвала меня к себе. Мы вспоминали веселый день ее рождения перед самой войной.
В доме топили, шла вода, горел газ. Лена много работала, приводя в порядок написанное в эвакуации, переводила. Я стала работать в редакции вещания для детей Всесоюзного радиокомитета. Вскоре моя комната освободилась, и я переехала к себе... У Лены поселились другие друзья, в домах которых не топили. Иногда я приходила к ней, приходил Лев Квитко, вспоминали отсутствующих друзей. Лена всегда была бодра, готовно делилась последним кусочком хлеба. И стихи жили с нами.
Лена рассказывала о своей нелегкой жизни на Урале. Горевали о погибших друзьях. В самые тяжкие дни она не теряла мужества и не уставала творить добро. Переводила стихи полюбившегося ей молдавского поэта Ливиу Деляну. Читала нам свои переводы его стихов:
Освежи меня, ветер!
Я вижу родимые хаты,
И меня окружают родимые,
кроткие лица... Распрямляйтесь, дубы!
Вы грозой не прибиты,
не смяты,
Пойте, птицы!
Звените, криницы!
Сияйте, зарницы!..
Кончилась война. Лена подарила моей маленькой дочке книжку-игрушку «Приключения куклы». Дочка не расставалась с этой книжкой. Новые и новые книги стихов дарила нашим детям Елена Благинина. В 1948 году Детгиз выпустил нарядное издание ее стихов «Радуга» В конце февраля 1949 года Лена привезла эту книжку нам. «Дорогой Жене Таратута со чады» - надписала она, и, мы радовались вместе.
В августе 1950 года меня арестовали, как шпионку, которая похищала секретные документы и продавала их иностранным разведкам. Меня приговорили к 15 годам лагерей. Многие тогда отшатнулись от моей семьи. Но детские писатели были благородны и отважны. Лев Кассиль, Агния Барто, Яков Тайц не верили в мои «преступления» и постоянно помогали моей матери, посылали дочке подарки, билеты на елку, в театр.
А это было опасно и страшно...
Лена Благинина постоянно помогала моим. Как свидетельство ее мужества и отважной доброты берегу книжечку «На приволье», вышедшую в Детгизе в 1951 году- Елена Александровна приехала к нам домой под Новый год, привезла разные подарки и свою книжку, надписав: «С Новым годом, милая Танечка! Желаю тебе здоровья и пятерок. Тетя Лена. 31/ХП 51».
Весной 1954 года, когда я была реабилитирована и вернулась домой, Лена сразу приехала ко мне, а потом мы всей семьей поехали к ней. Она с Егором жила уже в новой квартире в новом доме возле метро «Сокол». Кроме этого, приобрела полдачи в Голицыне, звала меня туда, но я болела и не могла к ним поехать. Лена с Егором часто приезжали к нам. Егор Николаевич любил возиться с Таней, играл с нею. Но не суждено... Двадцать седьмого августа Егор Николаевич скончался. Так он и не увидел своих стихов в печати... Его памяти Елена Благинина посвятила прекрасные поэтические циклы.
Первая книга стихов для взрослых вышла только в середине 60-х годов—«Окна в сад», даря мне которую, она надписала: «Дорогой Жене Таратута на память о нас с Егором». Лена. 17/Х б6».
Первая для взрослых. А ей уже шестьдесят три года... Настоящие дивные стихи. Я почти все их помню наизусть. Но некоторые ее стихи для взрослых известны были и раньше, только ни в книгах, ни в журналах они не печатались...
Зимой 1954 года состоялся второй Всесоюзный съезд писателей. Открывался он в Кремле, а остальные заседания проходили в Колонном зале Дома союзов. Друзья дали мне гостевые билеты. Еще подготовка съезда сопровождалась многими происшествиями. Большое волнение вызвало то, что Николай Грибачев, не выбранный делегатом, все же получил делегатский билет свыше. Кроме того, перед началом съезда он выступил со статьями о современном положении в литературе, где дал довольно субъективную оценку современной литературе.
В фойе Колонного зала висела стенная газета, посвященная съезду, редактором ее был Александр Безыменский. Постоянно большие группы писателей и гостей толпились вокруг этой стенгазеты. Лена Благинина была одним из самых активных ее авторов. В самом начале газеты, в левом углу можно было прочитать:
Его не выбрали на съезд,
А Васька слушает да ест!
Лена рассказывала мне, что она написала «А Колька слушает да ест!», но не разрешили...
Где-то посередине можно было прочитать такую эпиграмму:
Лишь мы твои стихи успели позабыть, Как ты статьею нас тревожишь.
Поэтом можешь ты не быть,
Но критиком ты быть не можешь!
Конечно, все понимали, что эти строки посвящены тому же Грибачеву. Эти стихи, как и многие другие эпиграммы, написанные Леной, в газете были без подписи, но я-то знала, что они написаны ею. ...
На одном из заседаний с большой речью выступил Михаил Шолохов. Его встретили громом аплодисментов, но речь писателя многих разочаровала. На следующий день с репликой выступил Гладков и высказал свое резкое недовольство выступлением Шолохова.
Лена написала: «Начали гладковато, кончили шолоховато». И еще: «Шолохов принял пальму Первенцева».
Затем Лена написала еще эпиграмму на Шолохова, она была помещена в газете за ее полной подписью. На следующий день газета была снята и запрещена...
Чтобы понять это, надо сказать, что Шолохов начал свое выступление так: «Старая народная поговорка, давно родившаяся там, где бурлят стремительные горные потоки, говорит: «Только мелкие реки шумливы». (Я специально недавно просмотрела стенографический отчет Второго всесоюзного съезда и точно выписала начало речи Шолохова, выступавшего вечером 21-го декабря).
Лена написала:
«Тебе в молчании влюбленном Внимал народ, дохнуть не смел.
Но ты на этот раз не Доном,
А мелкой речкой прошумел...».
К сожалению, я после заключения много болела, потом целиком ушла в розыски материалов о Войнич и о Степняке-Кравчинском. Мы виделись редко. Но на ее день рождения я всегда старалась приехать. Бывала и на даче, Лена тоже много болела, но иногда приезжала к нам. Тесная душевная связь никогда не обрывалась.
Лена завела такой порядок—каждый четверг, когда жила в городе, собирала у себя друзей. Мы читали стихи, слушали музыку. К этому дню она пекла пироги, дарила свои новые вышедшие книги. Это было настоящее тепло.
Новые стихии... В 1973 году вышла еще одна ее книжечка для взрослых в издательстве «Советский писатель»—«Складень». Она написала на этой книжке: «Старому верному другу—Жене Таратута—любящая Лена. Февр. 1974».
Я читаю и перечитываю эту книжечку, не перестаю удивляться ее чудесным стихам. Своим творчеством, самим своим существованием она постоянно творила добро. Разумные сотрудники издательства детской литературы без всяких ее напоминаний издавали для детей стихи Елены Благининой.
А дома она не переставала удивлять и радовать друзей своими простонародными острыми словечками. К сожалению, я запомнила лишь немногие:
—Открылись шлюзы—поперли музы...
—ГУМ—хорошо, а два—лучше!
Сестра Лены Антонина Александровна завела особую тетрадку, куда записывала ее слрвечки. Назвали .эту тетрадку—«Домашняя муза», но кто-то унес ее и не вернул…
Автор книги о ее творчестве Владимир Приходько привел несколько речении Елены Александровны:
—Не все то молодо, что свистит!
—Кто гудит—не убедит.—Береги челюсть смолоду.
О кошках, которые она очень любила:
—Высшее техническое урчилище.
—Тихоокаянские кошки.
Говаривала и так:
—Нахожусь в состоянии невезомости...
К 70-летию писательницы вышла очень нарядная книга ее стихов—«Журавушка»—с прекрасными иллюстрациями, большого формата, в красивой суперобложке. Лена привезла книжку к нам, надписав: «Бабушке Жене для внука Сашеньки, от бабушки Алены с любовью. Март-74. Москва». Мой внук долго; не расставался с этой книгой.
А к 80-летию издательство «Малыш» выпустило книгу ее стихов тоже в роскошном оформлении. Я была на юбилее, и она подарила мне экземпляр «Улетают—улетели» с такой надписью: «Дорогому верному другу Жене Таратута с неизменной любовью. Лена 27.V.83».
Не все ее книги сохранились, но эти я берегу.
А ноги болели, глаза плохо видели, сестра скончалась—и Лена стала жить одна, на дачу уже не ездила. Радовалась, что стихи Егора появлялись то в одном журнале, то в другом, верила, что выйдет и сборник его стихов. Племянник Саня самоотверженно ухаживал за нею, собирал новую книгу ее стихов.
…Я так осиротела этой весной.
Ставлю на стол стопки книг Вениамина Каверина, Камила Икрамова, Арсения Тарковского, Лены Благининой—ими подаренные, ими написанные.
Мои друзья не ушли от меня. Они—здесь. С нами...