Проповедник Истины

 

... И слово мое и проповедь моя

не в убедительных словах человеческой мудрости,

но в явлении духа и силы.

(1 Кор. 2, 4)

 

Неотъемлемой частью богослужения отец Серафим считал проповедь и постоянно проповедовал в храме. Говорил он проникновенно и убедительно. Поучения его были глубоки по смыслу и, вместе с тем, доступны пониманию всех молящихся. Каждому открывалось свое, необходимое именно в эту минуту. В проповедях батюшки не было никакого привычного церковного красноречия. Говорил он весьма просто. Он не искал красивых слов, но проповеди его отличались необыкновенной силой.

Пишет в своих воспоминаниях М.Д. Гребенкин: «Вспоминаю батюшку во время богослужения. Проповедь Без слез он не говорил. Он говорил и плакал, а вместе с ним плакал и весь народ в храме».

Отец Серафим вспоминал, как однажды подготовил по всем академическим правилам свою первую проповедь, получил резолюцию «произнести в храме». И произнес... Потом у него никогда таких проповедей не было. Он не мог говорить от книг, от ума, а только в Духе, сердцем. Его проповедь была живая, нужная как дыхание, и потому она касалась сердец слушавших.

 

Он вел жизнь настолько чистую, что его сердце, по слову Иоанна Златоуста, «было исписано Духом». Он знал Бога всем своим существом, отдав Ему всего себя, говорил с Ним и о Нем из глубины души.

Однажды в проповеди батюшка сказал о Христе: «Его божественный голос проникал в человеческие души, потрясал умы и влек к нему сердца людей. Они отзывались на этот голос, шли ко Христу, несли к Нему свое горе, несчастье, скорби, страдания и болезни.

Любовь, которая сияла на пречистом лике Христа, горела в его очах — любовь, которая исходила при всяком дыхании Его. Эта Божественная любовь согревала всех приходящих к Нему, проникала в сердце, вносила покой в душу. И забывая обо всем, эти люди обретали мир и покой».

Простыми словами он рассказывал о жизни Спасителя, люди боялись пропустить хотя бы одно слово, потому что не только верили слышанному, но видели воплощение слов Иисуса Христа в жизни батюшки.

Это был живой голос свидетеля любви, голос сострадания ближнему. Духовные чада вспоминали, что, когда старец говорил проповедь, время как бы останав-

 

ливалось, и им казалось, что они лично присутствуют па казни Иисуса Христа, видят Голгофу, апостолов, Пречистую Матерь Господа.

А.М. Одынецкий из Сум: «Отец Серафим проповедовал за каждым своим богослужением. По содержанию его проповеди, казалось бы, мало чем отличались от тех, которые можно услышать от каждого семинарски образованного священника. Но, как сказал апостол Павел, «слово мое и проповедь моя не в словах человеческой мудрости, а в явлении духа и силы». Таковой и была сила проповеднического слова отца Серафима. Речь его была тихой и ровной, каждое его слово исходило как бы из самого сердца, преисполненного Божиим Духом и любовью к своей пастве, ищущей от него наставления и поучения.

Проповедуя, отец Серафим всегда плакал. Я не помню ни одной проповеди, которую бы он произнес без слез. Это были слезы умиления и сокрушения, слезы человека, глубоко осознающего свое недостоинство перед Святостью Божией. Чувствовалось, что, когда отец Серафим говорил о «грехах и беззакониях наших», а об этом он говорил постоянно с целью возбудить у слушающих покаянное настроение, он имел в виду не только грехи других, но и свои грехи. Он не отделял себя от своих собратьев и вверенных ему Богом духовных детей. Он не возвышал себя и не стремился господствовать над ними и высокомерно поучать, а плакат вместе с ними... Проповеди отца Серафима производили большое впечатление не внешней красивостью. Нет, в них не было того, что называют обычно красноречием. В них не было витиеватости, искусственной напыщенности и многословное™. Они действовали на сердца слушателей духовностью, глубокой искренностью и простотой, если угодно, жизненностью. Чувствовалось, что каждое слово, произносимое отцом Серафимом, глубоко им прочувствовано, пережито на личном религиозном опыте, что он говорит не «изученными словами внешней человеческой мудрости». Он словно раскрывай свою душу глубоко верующего человека. Многие, слушая проповедь плачущего отца Серафима, тоже плакали. Бывали случаи, когда плакала с ним почти вся

 

церковь, как это было, например, в днепропетровском Троицком соборе перед его уходом из епархии. Святитель Иоанн Златоуст сказал: «Священник только уста открывает, а Дух Святой говорит». К батюшке эти слова вполне приложимы. Пребывание в Духе Святом делало ею простую, смиренную, бесхитростную, но глубоко духовную речь поучительной, назидательной и вдохновляющей к покаянию.

Да, отец Серафим говорил не устами, а сердцем, не от себя, а живущим в нем Духом Божиим».¹

Михаил Корнеевич Баденко из Никополя: «Я знал батюшку с двадцатых годов. Много раз слушал его проповеди. Такой задушевности, поучительности, такой простоты и глубины знаний, такой веры, какую он в нас вселял, я мало у кого из священников встречал».

Наталья Игнатова из Воронежа: «Его проповеди мы очень любили. Говорил он тихо, для всех доступно. При этом в храме наступала глубокая тишина. Люди всегда подходили к нему так близко, что было видно, как слезы катятся из его глаз».

По слову святителя Григория Богослова, отец Серафим «нуждался лишь в немногих словах потому что достаточно было самой жизни его для назидания». Проповедь отца Серафима была не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы (1 Кор. 2, 4). Эту тайну любви Божией, которая учит без слов, познало сердце старца, и через него все приходящие люди приобщались к Ней.

Валентина Шушляпина, из Белгорода, рассказывает: «Батюшка говорит проповедь и сам плачет, вслед за ним начинают плакать все слушающие его. Однажды приехала к батюшке в Ракитное из Львовской области молодая женщина. Головные боли не давали ей покоя, врачи были бессильны помочь. Стоит в храме, вытирает платком слезы, непрерывно текущие из глаз, и говорит мне: «Ничего понять не могу. Приехала издалека с надеждой исцелиться, успокоиться, а тут и батюшка, и все плачут, вот и я плачу, не могу

 

удержать слез, что происходит, понять не могу. Мне еще хуже стало. Стоять в храме тяжело, еще сильнее болит голова». Я ей отвечаю: «Посидите на скамеечке, отдохните и почаще приезжайте к батюшке, Господь поможет». — «Да, да, мне говорили об этом...» Она стала часто бывать у отца Серафима, исцелилась и уже не удивлялась, почему ста и все слушающие проповеди отца Серафима плачут. Ибо через слово отца Серафима душа воспринимала Духа Святого, приходила в смирение и очищалась через слезы покаяния». Сила пастырского слова отца Серафима была так велика, что ни одно слово, ни один звук не пропадали даром: все, что батюшка говорил в назидание, имело прямое отношение к тому человеку, с кем он беседовал. Отец Серафим читал душу человека, видел все душевные изгибы, раны, скорби. Его слово, согретое отеческим участием и любовью, было целительным бальзамом для больной измученной души. Никто от него не уходил неутешенным, неободренным. У него для всех хватало отеческой любви, внимания и ласки, а главное — он горячо молился за всех.

 

Любовь Андреевна Колядина рассказывает: «Я была у батюшки на вечерней молитве в келлии. Он стоял на коленях, мы читали кто как, запинаясь, с ошибками. Батюшка никого не исправлял, тихо так стоял, склонив голову. Все продолжалось до часа ночи. Часто он молился до утра. Часа в четыре-пять - подъем и на общую молитву, и мы с ним».

«Мне посчастливилось быть у батюшки в келлии на утреннем правиле, — вспоминает Ольга Удалова. — Во время молитвы он стоял, и тело его было совершенно неподвижно. Такое впечатление, что старец как бы покинул его. Лицо, обыкновенно бледное, пламенело».

Батюшка как-то сказал, что хотел бы принять высший ангельский образ — схиму, самое лучшее, что мог бы желать для себя, ибо, возлюбив всем существом своим Господа, уже был человеком не от мира сего, но тут же прослезился и добавил, что ради своих духовных чад и страждущего в духовных болезнях народа он не может себе это позволить, потому что схима требует уединения ради непрестанной молитвы.

«Размышляя о духовном подвиге, — писал он епископу Хризостому. — благоговея пред ним и соразмеряя свои и душевные и телесные силы, пред собой поставил вопрос: смогу ли достойно понести свой подвиг?

Сознавая свое недостоинство, я пришел к решению: с благодарностью Вашему Преосвященству свято хранить в сердце преподанное Вами святительское благословение на принятие мной схимы во время, когда почувствую потребность и решимость на сей подвиг. Как всегда, так и в сем полагаюсь на волю Божию».

Любовь и сострадание к ближнему не могли позволить отцу Серафиму оставить людей и уединиться в со-

 

зерцательной молитве. Не затвор, а отвор благословил ему Господь до конца жизни, чтобы его сердце всегда было доступно любому страждущему, приходящему к нему. Он уподобился преподобному Захарию монаху, который за свое особое попечение о нищих странниках был прозван «отверстым»: «всем у него дверь отверста бяше». Он принял старчество как послушание и крест, зная, сколько страданий оно принесет ему.

Итак, отец Серафим всего себя отдавал ближним, чтобы спасти по крайней мере некоторых (1 Кор. 9, 22), которые услышат голос Церкви и покаются в своих грехах. Он пребывал в подвиге и до конца своих дней не оставлял креста, который возложил на него Господь: принимал людей, разрешал недоуменные вопросы, неопустительно служил в храме или келейно, вычитывая положенные по уставу службы, иноческое правило, читал Священное Писание. Часто, особенно накануне двунадесятых праздников, он пребывал в молитве всю ночь. Один Бог ведает, как он мог в преклонных летах нести такой подвиг и когда он отдыхал.

Вот примерный распорядок дня старца, когда не было службы в храме (из воспоминаний Димитрия Тяпочкина, внука отца Серафима).

4.00-7.00 — подъем, келейная молитва.

7.00-9.00 — общая молитва.

9.00-10.00 — завтрак.

10.00-12.00 — отдых.

 

12.00-13.00, иногда до 15.00 — прием паломников и духовенства.

13.00-16.00 — келейная дневная молитва.

16.00-17.00 — обед.

17.00-19.00 — отдых.

19.00-21.00 — прием паломников и духовных чад.

21.00-22.00 — ужин.

22.00-23.00 — отдых.

23.00-01.00 — вечерние молитвы.

01.00-04.00 — ночной отдых.

В богослужебный день после келейной молитвы отец Серафим вместе со всеми людьми с 6 часов утра до 15.00 часов дня молился в храме, затем до 17.00 часов были обед и отдых, до 20.00 снова молитва в храме, затем — ужин и вечернее правило.

Когда батюшка сильно переутомлялся, то ложился ненадолго на кровать, не снимая сапог. Подремлет пятнадцать-двадцать минут и — на молитву. Часто так и спал, не снимая сапог. Батюшка не исполнял молитву как долг, она была для него внутренней потребностью.

«Он сидит в садике в кресле, — вспоминает внук Димитрий, - цветут яблони, акации, аромат в саду. Смотрю на дедушку, вроде бы спит. На лице никаких признаков жизни, весь белый, опускаю глаза и вижу, что четки в его руках движутся. Я все еще в оцепенении, притронулся к его руке, а он открыл глаза и, как ни в чем не бывало, говорит: «Хорошо как в саду». И заплакал».

«Какое благо выше всего — прилепляться ко Господу и пребывать непрестанно в соединении с Ним», - пишет преподобный Иоанн Лествичник.

Отец Серафим так и жил перед Тем, в Ком была вся его жизнь. Он имел навык и потребность в непрестанной молитве, весь был благодарение и хвала Богу. «Утром дедушка, — вспоминает внук Димитрий, — выходя из кельи, громко пел: «Слава в вышних Богу и на земли мир». Это он так меня будил». Казалось, что молитва покаяния была ему не нужна.

Оставаясь в миру и живя в гуще народа, отец Серафим стяжал дух молитвы. «Это был святой отец, —

 

говорил о нем архимандрит Трифон (Новиков), — о каких написано в древних патериках».

«Когда я впервые увидел отца Серафима, — пишет в своих воспоминаниях архимандрит Виктор (Мамонтов), у меня было впечатление, что он только что вышел из египетской пустыни, где жил с великими духовными мужами, такими, как Антоний Великий, познавая тайны вечной жизни. Казалось, его место только там, в мире библейской тишины, там, где ничто не нарушало его глубокого созерцания Бога. У него был вид безмолвника, посвятившего себя полностью молитве. От него исходил мир и покой.

Он брал тебя в этот покой, когда благословлял, произнося едва слышно и очень медленно, как дуновение тихого ветра: «Б-o-г бла-го-сло-ви-т». Ты выходил в этот момент из времени и погружался в вечность, в покой Господа. Для меня это была встреча с реальностями уже не материального мира, а с душой, ставшей светом».

Священноначалие Русской Православной Церкви высоко оценило пастырские труды отца Серафима. В 1970 году он был удостоен сана архимандрита и правом служения литургии с отверстыми царскими вратами до пения «Отче наш...». В 1974 году получил право ношения второго креста с украшениями. В 1977 году награжден орденом Святого равноапостольного князя Владимира III степени, в 1980 году — орденом Преподобного Сергия Радонежского III степени, а также Патриаршей грамотой к 60-летию служения в священном сане. Старец с благодарностью принимал эти знаки внимания со стороны священноначалия, хотя не придавал самим наградам большого значения. Звания, должности, награды его никогда

 

не интересовали, хотя он был удостоен всех наград, положенных пресвитеру, но больше всего он дорожил своим призванием. Внук Димитрий вспоминал, как однажды матушка Иоасафа укорила его за то, что он забыл поздравить отца Серафима со званием архимандрита и вторым крестом. Тогда, улучив момент по дороге из храма в келлию, он сказал: «Дедушка, поздравляю вас с новым званием и наградами!» Отец Серафим тихо ответил: «Митенька, Господь давно дал мне священный сан. Это и есть та высшая награда, которой я удостоился до конца своей жизни у Господа. Архимандритство, митра и прочие награды меня мало интересуют. Ведь я «поп-тихоновец»¹, как было написано в моем уголовном деле, и это настолько для меня драгоценно, что заменяет все награды». И добавил: «Слава Богу, что я не благочинный». От звания благочинного отец Серафим отказался».

Как-то внук Димитрий спросил у батюшки: «После архимандритства бывает епископство?» Он медленно ответил: «Да, епископство. Но не для тихоновца». Самыми лучшими наградами для отца Серафима были любовь к нему народа и горячая молитва верующих.