Вместо предисловия

 

То, что здесь рассказывается – по сути дела хроника или, скажем, строгое изложение фактов, хотя временная последовательность событий не соблюдена. Ни единого факта я не выдумал и не приукрасил, кроме застольного разговора друзей через много лет после событий – законный литературный прием. Но и в этом разговоре я лишь свел людей, не все из которых встречались между собой в действительности; а в остальном же и тут нет никаких отступлений от истины: они изображены такими, каковы они есть. За десятилетия я не удержал в памяти имена всех встреченных на долгом лагерном пути, поэтому в нужных случаях прибегаю к вымышленным, не оговаривая этого. Лишь изредка я употребляю вымышленные имена намеренно, когда к тому есть достаточные основания.

 

* * *

 

Вопрос: В различных кругах на Западе часто задается вопрос: преодолены ли в Советском Союзе остатки сталинизма?

Ответ: "Сталинизм" – понятие, придуманное противниками коммунизма, и широко используется для того, чтобы очернить Советский Союз и коммунизм в целом.

(Из интервью М.С. Горбачева
газете "Юманите" 4.11.1986 г.)

 

… Некий историк Анри Рок написал научную работу, в которой заявляет, что газовые камеры, придуманные фашистами для массовых убийств, вовсе и не существовали, что, мол, все это выдумки склонных к излишней драматизации истории людей.

"Пускай мертвые остаются с мертвыми", – повторяет Рок. Такие как он, метят в правду и стреляют в историю. Они хотят, чтобы простили и забыли все, что ни забыть, ни простить нельзя. Из заметки "Предательство замученных" Д. Якушкина.

(Сов. Россия. 05.06.86 г.)

 

 

Случай свел за дружеским столом полдюжины завзятых спорщиков. Человеку со стороны показалось бы забавным, что их профессии не имели никакого касательства к предмету долгого и горячего спора; таким образом, он имел бы полное основание счесть разговор дилетантским. Правда, один из двух спорщиков-профессоров не сразу выбрал ремесло физика-теоретика, которому остался верен на всю жизнь; одно время он серьезно подумывал стать историком. Может быть поэтому, чувствуя себя в некой мере причастным, он высказывал свои мысли наиболее категорично. Перед его более пожилым коллегой такой выбор не стоял, но широта его натуры побуждала к экскурсам в самые различные области интеллектуальной деятельности; он даже писал стишки, ничуть не скрывая этого.

Хозяин квартиры, инженер, разбрасывался всю жизнь и, может быть именно поэтому, ни в чем высоких степеней не достиг: в молодости он не стал летчиком лишь по слабости зрения. Гуманитарная линия его устремлений осуществлялась в дочери: она занялась историей искусства. Из двух присутствующих дам одна была филологом, другая – хозяйка – экономистом. Их участие в споре ограничивалось отдельными замечаниями, главным образом, скептического свойства. Вообще, дружелюбный скептицизм был другой примечательной чертой этого спора, удивительным образом совмещаясь у более молодого из физиков с энтузиазмом.

– Дорогой мой, – говорил своему коллеге физик постарше, посмеиваясь и поблескивая огромными черными еврейскими гла-

 

зами, – пока вы доказали только, что чем туманней предмет, тем категоричней мнения. А история – она вроде бинокля другой стороной: слона еще разглядишь, крысу – нет. Вы ведь не считаете, что крысы играли меньшую роль в истории нашего мира?

– Но вы не так ставите вопрос! – воскликнул его коллега во весь голос, и будто бы даже сердясь, хотя его широкий рот, делавший его схожим с лягушонком, весело и скептично улыбался.

 – В самом деле, как раз наоборот! Подлинные свидетельства истории, черепки, оружие, берестяные грамоты, – разве это не крысы, которых мы и сегодня можем разглядеть в упор? И разве их свидетельства не однозначны? Скорее уж слоны теряют ясность очертаний в зеркалах официальных летописей. Нет, Юрий Борисович, вы кругом не правы, сознайтесь. Вы согласны, А.А.?

– Никоим образом.

– Не согласны? С чем? С тем, что Ю.Б. не прав, или...

– Не правы вы оба. Берестяные грамоты подбирает для нас его величество Случай. Да уцелей они все до единой, вы получили бы искаженное временем представление о неких обрывках событий, к которым они относятся. А ваше представление об Истории так или иначе складывается и из подлинных крысиных останков, и из туманных слонов, очертания которых летописцы изображают в угоду очередному императору. Ни то, ни другое не приближает к истине, ее надо угадывать, и тут вы, хотите, не хотите, а вносите еще один фактор: свою левую ногу, свое собственное предубеждение, сегодняшнее, зависящее от ваших личных склонностей и от того, что вам внушали всю жизни.

– Ого! Вы даже не допускаете, что человек может быть объективен?

– Человек не может быть объективен. Спасибо, если хоть старается. Вам приходится считаться с этим и в точных науках. А история? Через одно поколение всякое мало-малъски крупное событие, особенно переломной эпохи, вы видите в кривом зеркале.

– Зачем так преувеличивать!? Через поколение!

– Да, через одно. А то и в пределах одного, даже когда еще живы очевидцы. Чем больше клянется историк уникальной правдивостью, тем больше он лжет. Такой единственной точки зрения просто нет. И его желания отражают отнюдь не объективную историческую истину – такой тоже нет, в идеале, почти недостижимом, удается достоверно установить лишь какую-то цепочку фактов – а политику момента, того момента, в который он, историк, живет и той партии, к которой он, историк, принадлежит.

 

– Он может быть беспартийный, – не без ехидства ввернула дама-филолог.

– Беспартийность – тоже проявление определенной партийной позиции, Ада. Вы-то, конечно, партии Игоря.

– Вы спорите некорректно! – завопил Игорь. – В одной семье могут быть представители разных партий. Но серьезно – вы же знаете мою книжку о Ньютоне. Где вы можете уличить меня в уклонении от правды?

– Прекрасная книжка, все забываю вас поздравить. Вот о точности судить не могу, не образован. Хорошо, если вы там попадаете в цель с вероятностью 0,2. Это высокая вероятность.

– Вот как!? Ну, здесь я вас поймал. Знаете ля вы, этот эпизод, который я описывал, как предполагаемый – помните в книжке – потом – потом! был подтвержден документально, новыми архивные материалами!?

– Игорь, вы умница, уж в этом я никогда не сомневался. Конечно, наука лишь тогда чего-то стоит, если она не только фиксирует, но и предсказывает. Одно попадание из пяти – блестящий результат для газообразной науки.

– Какой, какой? – раздался тихий голос из угла.

Хозяин повернул к нему смеющееся лицо. Он любил этого молодого – единственного среди них до сорока – болезненно застенчивого человека, взирающего на всех кругом с робким почтением. Сам тому не веря, чуть не боясь, он открыл в себе способность рифмовать, но не смел читать свои стихи никому, кроме хозяина, это могло бы показаться странным тому, кто знал резкость суждений этого человека.

– Науки, Дима, бывают твердые, жидкие и газообразные. Это великое открытие, увы, не мое. Его давным-давно сделал профессор Чеботарев, который учил нас в Казани. Твердые – математика и теоретическая физика. Жидкие – технические науки и, почему-то, химия...

– Просто он ее не любил.

– Возможно. Ну, а газообразные – все гуманитарные науки и медицина. Тут у нас, видите, несогласие с Игорем: я считаю историю одной из самых газообразных наук, имманентно. И предлагаю пример – за ним недалеко ходить – мгновенного искажения истории в угоду власть имущих, искажения, сквозь которое нынешнее поколение так и не видит правды, хотя одно время другие власть имущие пытались ее раскрыть... А, может быть, исказить по-своему...

 

– И это искажение?

– То, что Сталин выиграл войну.

На некоторое время наступило молчание.

– Позвольте, а кто может сказать, что это не так? – на этот раз в голосе Игоря не было иронии, он даже вскочил с места.

– Разве Сталин не победил Гитлера на глазах у всего мира?

Дима чуть заметно покачал головой. Вставить слово он не решался.

– Ты, Игорь, будешь точно прав, если скажешь, что Советская Россия победила гитлеровскую Германию, несмотря на Сталина, – сказала хозяйка и ушла на кухню мыть посуду.

Игорь слегка раскрыл рот от неожиданности, и хозяин воспользовался паузой, чтобы легко вставить:

– Вы куда образованнее меня, Игорь, и не мне вам говорить, что "после – не значит потому". Сталин втянул нас в войну в самый неподходящий для того момент, Сталин пренебрег ясными указаниями на готовящееся нападение, Сталин катастрофически ослабил руководство промышленностью и армией накануне войны...

Атмосфера в компании продолжала оставаться дружеской; полярность мнений накалила ее, но не вносила ни капли враждебности: это был спор людей, хорошо сознающих, что общее единомыслие равнозначно бессмыслию. Все это не мешало Игорю горячиться всерьез.

– Ну уж нет! – вскричал он. – Александр Аркадьевич, Вы просто не умеете истолковывать исторические факты!

Ирония в голосе хозяина достигла степени сарказма.

– Это понятно. Человеку, не знающему фактов, не может не показаться, что их толкуют превратно!

– Как, не знающего фактов? Кто же не знает фактов?

– Все ваше поколение. И добрая часть моего – потому что не хочет их знать. Ю.Б. Румер точно сказал, что события переломной эпохи вы видите в кривом зеркале. Но, в самом деле, все обстоит еще хуже. События переломной эпохи фальсифицируются намеренно, систематически и беспощадно. Давайте говорить прямо. События эпохи Сталина фальсифицировались особенно тщательно и, судя хотя бы по вас, умело.

– Вы пристрастны. Вы пострадали при Сталине, пострадали, согласен, безвинно. Это не могло не наложить отпечаток... Впрочем, об этом уже говорили. Ведь уже в зубах навязло, что Сталин был тираном, самодуром, что все решения принимались

 

единолично... Какое единолично, когда, вот, моего отца – вашего тезку, Ю.Б. – он не раз вызывал для бесед о науке! И войну выиграл без таких полководцев, как Тухачевский, которых ныне вознесли до небес...

– Замечательно! – теперь уже взорвался хозяин. – Значит войну мы выиграли благодаря замене Тухачевского на бездарного Тимошенко? Что вы за чепуху говорите! Сталин советовался с вашим отцом! Вы как тот человек, который увидел белую ворону и с тех пор уверял, что черных не существует. Конечно, среди тех, с кем он советовался, оказались достойные люди, да не могли не оказаться – это исключено! И среди военных возникали такие, как Жуков, которого подняли, когда жареный петух клюнул, и задвинули сразу после войны… А кто был в числе главных и постоянных советников Сталина? Лысенко, погубивший сельской хозяйство страны, а заодно и сотни талантливых людей? Молотов, которого еще Бухарин называл чугунной задницей? Каганович? Берия, кровавых дел мастер?

– Но позвольте...

– Нет, уж, на сей раз позвольте вы. Об этой стороне нужно поговорить особо. Я встречал горячих поклонников Сталина, которые объясняли мне, что он-де был человек хороший, но вот с репрессиями у него того... Ну вам-то, разумному человеку, не надо объяснять, что так не бывает? Все хорошо, а вот – репрессии! Вы, надеюсь, понимаете, что эти безумные, губящие страну зверства, зачем-то нужны были хорошему человеку? Даже если, испытывая наслаждение от хруста костей, он, попав на государственный пост и обладая каплей ума, всячески воздерживался от этого. Не так ли?

– Не знаю, к чему вы ведете... Но, в общем так.

– Превосходно. Вот видите, как мы быстро двигаемся вперед! Осталось выяснить, для чего. Согласны? Вот как здорово! Давайте вспомним Честертона. Помните "Сломанную шпагу"? Нет? Ну, коротко, генерал Сант-Клер совершает одно преступление, чтобы прокрыть им другое. Сталину было нужно, чтобы летели головы, оправдывая его многочисленные провалы, голод, разорение деревни, распоряжения безграмотных руководителей – все это отлично под маркой вредительства. Ваш-то отец, наверно, давал хорошие советы, а вы хотите сделать его соответчиком за этот бедлам. Не надо, право.

– Да бросьте, А.А. Все, что вы говорите – беллетристика, цифры говорят другое. В целом-то пятилетки были выполнены!

 

– Другое говорят те цифры, которые сообщают для общего обозрения. Конечно, слов нет, построена громадная промышленность, это мы все знаем. Не все знают частично другое. Мало кому известно, гомерические затраты ресурсов на это строительство – не говоря уже о зря загубленных людях. Но совсем уж немногие знают, что ряд важных контрольных заданий первой – первой! – пятилетки, официально законченной за 3,5 года, фактически были выполнены к началу войны.

– Это еще откуда?

– Прочитайте исследование Роя Медведева... если достанете, – его, конечно, не напечатали. Дорогой мой, разве вы не знаете, что фальсифицировано все: история партии, история революции... теперь фальсифицируется история второй мировой войны. Вам едва ли доведется читать книгу Некрича^[1] – а я читал и ее, и стенограммы дискуссии о ней в Институте Маркса-Энгельса-Ленина. И то, и другое скрыто от народа. Кто теперь знает, что перед самой войной долговременные укрепления на западной границе были демонтированы до окончания строительства новых? Кто помнит, что Великий игнорировал все предупреждения о готовящемся вторжении, а было их ой как много! Что несколько часов шли немецкие войска по нашей земле к тому моменту, когда он наконец, разрешил отвечать на огонь! Что 1200 наших самолетов были разбиты на земле, а в 12 часов Великий дал щедрый приказ бомбить тылы противника. Что чуть не вся оборонная промышленность – во всяком случае авиационная – была расположена на западе страны, в результате чего пришлось совершать чудеса геройства, перебазируя ее под огнем на восток. Что... да что там! Как только вы на волос отклонитесь от официальной фальсифицированной версии в глаза вам кинутся такие шедевры бессмыслицы и бестолковщины, что ахнешь. Вот уж права Лена, что не благодаря, а вопреки...

Он задохнулся, полез в карман, вытащил маленький стеклянный тюбик. Хозяйка, словно учуяв недоброе, вернулась из кухни, беспокойно обвела глазами спорящих.

– Ничего, Ленуся, ничего, – произнес хозяин, морщась от боли, – уже отпускает.

Она покачала головой.

– Зачем ты заводишь такие разговоры! – громко упрекнула она. – Всякий раз – приступ. Зачем это? Было – прошло. Не сокращай себе жизнь…

 

– Было, да не прошло! Тридцать лет страной правил преступник, подчинявший все жажде личной власти, а мы еще через 30 лет ищем у него таланты и добродетели. Обыватель, конечно, скажет, что во мне говорит обида. Да, моя жизнь была покалечена, и мои друзья убиты – как и миллионы других – но разве в этом дело? Не эти миллионы жизней, главное преступление Сталина. Куда горше то, что он развратил десятки миллионов, – вот что живо до сих пор. Со времен Сталина подозрительность, подлость и предательство стали моральной нормой. Он научил бояться ответственности – а мы по сегодня удивляемся, откуда это взялось.

– Да, да, да, да – бормотала Лена, хлопоча вокруг него, – только ты успокойся, Бога ради.

А.А. вдруг улыбнулся почти застенчиво.

– Ладно, не буду. Только ради смеха: когда я отдыхал в "Лесных полянах" некая Людочка на мои рассказы о сталинских зверствах строго спрашивала: "Вы что, имели доступ к архивным материалам?" Я отвечал: – Людочка, я сам 16 лет хранился в архивах. "Ну и говорите только о себе!" – изрекала она приговор. Я и хочу рассказать только о себе – не бойся, Ленуся, меня это уже не взволнует, – а Игорю, может быть, станет яснее и кое-что вокруг. Вот только с чего начать – с начала, с конца, с середины?