«Господи, не доброе ли семя сеял

 Ты на поле Твоем» (Мф. 13, 27)

Где найти слова, чтобы рассказать о вас, Толмачи?!

Вспоминая жизнь под кровом вашим, вижу не только быт наш в двадцатые годы, не только перекресток в Замоскворечье, тенистые сады, заросшие бурьяном дворы, белый чудный храм или красный кирпичный дом. Вижу большее. Самое необыкновенное из всего, что выпало на мою долю.

И слова мне были бы нужны особые... Жизнь влачилась в скудости—и кипела богатством. Возрастало утеснение— и расширялись дали.

Оплакивались горькие потери — и радостно приобретались друзья. Все оборвалось разрушением, разлукой, рассеянием. .Но разрушение, разлука, рассеяние коснулись лишь внешнего.

Так происходил посев. Была раздача талантов. Можно было "их умножить, можно зарывать в землю. Однако нельзя вернуть, чтобы избежать отчета...

...В Замоскворечье из Сокольников мы переехали 5/18 июля 1919 г. в Сергиев день. Через десять лет, в конце июня 1929 года храм Сошествия Святаго Духа, попросту—Николо-Толма-чевский, был закрыт. Через полгода отец и мать вынуждены были перебраться на край Москвы, совсем. Вскоре арестовали отца. Он не вернулся. Мать переселилась к братьям, в комнатку, оставшуюся от прежней нашей квартиры, и прожила там тридцать пять лет на углу Большого и Малого Толмачевских переулков, напротив изуродованного здания — бывшего храма. Потом и она уехала в другой район Москвы.

Одиннадцать лет—с восьми до восемнадцати—были самыми длинными в моей жизни. И самыми большими. Для старших это были годы ломки, для меня—лепки.

 

Глава I. ХРАМ

«Дом Мой—домом молитвы наречется» (Мк. 11, 17)

 

1.

Прекрасен был наш белый храм!

Затерявшийся в тихих переулках, полуприкрытый крышами и деревьями, не привлекал он внимания прохожих. Пятиглавый

 

куб главного храма был украшен простыми наличниками и изящными раковинами под карнизом, как у Архангельского собора в Кремле. Сбоку прилепились приделы, а над всем высилась красивая стройная колокольня. Крутая темная лестница на нее, в толще стены, пугала, зато какой простор открывался из-под колоколов. Кремль был виден как на ладони. Золотая шапка храма Христа Спасителя, Донской, Симонов, Новоспасский монастыри. Зеленая излучина Нескучного и Воробьевых гор. Трубы, крыши, сады. Облака чуть не задевают. На колокольне был хорошо подобранный набор колоколов, начиная с самых маленьких и звонких и кончая главным — весом 300 пудов (4,5 т), обладавшим чудесным бархатным басом.

В стены храма кое-где вделаны полустертые плиты с древней вязью, погост зарос сиренью, а вокруг—простая решетка между каменными столбиками. На погосте—вросшая в землю оградка — могила старосты церкви, убитого наполеоновскими мародерами на паперти храма, заполненного спасающимися от огня и насилий женщинами и детьми.

Внутри храма — белизна и тишина. Пение, чтение и осторожные шаги не нарушали тишины. Они таяли в ней, как огоньки лампад и свечей, растворялись в благоговейном. сумраке.

Белизна ампирных приделов подчеркивала золото главного». исполненного в стиле московского барокко храма. А его праздничность придавала уют приделам. Главный иконостас был пятиярусным, уходящим ввысь, под своды. Иконы нижнего ряда после снятия массивных риз в 1922 году поразили силой красок. Глаза Христа смотрели внимательно, Богородицы-Одигитрии — сочувственно, а святителя Николая — грозно. В верхние рядах попарно, по золотому полю шествовали к Царю Христу чины ангельские, апостольские, пророческие. На стенах скромными красками были написаны новозаветные сцены — Сошествие Святаго Духа на апостолов, беседа Христа с самарянкой, ночной разговор с Никодимом. Между верхними окнами были: изображены святители, а ниже, в медальонах — преподобные;

Иными выглядели приделы — Никольский правый и Покровский левый. Они были похожи. В обоих, на четырех белых: ионических колоннах, утверждалась полукруглая арка, с круглыми образами в золотом кружеве. Между колонн были почти гладкие золотые киоты с местночтимыми иконами и царские двери с воздвигнутой на них чашей. На чашу в серебряных лучах спускался голубь. На северных и южных дверях были написаны архангелы и архидиаконы. Совсем простыми выглядели белые киоты у стен. Некоторые из помещенных там икон; были в бархатных, выцветших от времени ризах, шитых тусклым жемчугом, канителью и фольгой. Вдоль стен тянулись приступочки, на которых можно было сидеть во время кафизм и проповедей. Своды и стены приделов и трапезной были

 

расписаны яркими, праздничными красками. Особенно хорош был центральный плафон, изображавший двадцать четыре старца, слагающих венны перед Сидящим на престоле, и грандиозная картина на западной стороне—Христос, изгоняющий торговцев из храма. Живыми были менялы, ползающие за рассыпанными монетами, и фарисеи, замышляющие недоброе...

Много дивного было в храме: икона Покрова, Николы Чудотворца, изящные паникадила, парчевые или вышитые старинные облачения, драгоценная утварь. Не одно поколение приносило в храм любовь и усердие... Но камни, золото, дерево, краски, как бы искусно ни сочетались они или были овеяны древностью, и прославлены — не главное в храме. Не ради них идут в него люди, несут горести и радости свои. Душа храма— молитва.

 

2.

Толмачевский приход испокон веку не был многолюдным. К нему .было приписано считанное количество особнячков, богатые хозяева которых — мануфактурщики Лосевы, рыбники Калгановы, книжники Ферапонтовы, фабриканты-меценаты Третьяковы умерли или уехали. В особнячках поселилась беднота.

После избрания отца в настоятели дьякон и псаломщик уволились... Хора не было. Дров тоже. И муки, и свечей, и церковного вина, и деревянного масла. Да не осталось и славных когда-то традиций. Они были нарушены предшественником отца, ученым протоиереем о. М. П. Фивейским, который все время отдавал науке, а церковные службы сократил до минимума.

Отец решил служить каждый день. Мама, имевшая музыкальное образование и хорошие слух и голос, стала постоянно читать и петь в храме. Мы с братом помогали в алтаре и забирались по праздникам на колокольню, учась звонить в колокола. В будни звонили снизу за длинную веревку в малый колокол.

Первую зиму храм искрился от инея. Богомольцы почти не приходили. Но всегда оказывалась нужная горсточка муки и на донышке масла, и служба не прекращалась, и мамочка вспоминала вдовицу из Сарепты Сидонской... Постепенно в храм стали заглядывать, приходить, приезжать. Появились помощницы и помощники. Слагалось общество людей, уважавших и любивших друг друга и привязанных к храму и к духовному отцу. Потом их стали называть толмачевцами. Они стали похожи на родню. Все хотели принимать участие в уборке и украшении церкви, в пении и чтении. Аналои с книгами спустились с амвона, стояли около клироса и не были отгорожены.

Пение в Толмачах повелось простое, обиходное, без вычурности. Употребляли «вятские», «владимирские», в торжествен-

 

ных случаях — «симоновские», «киевские» или «болгарские» напевы. Бортнянский казался светским и допускался редкое Чтение было неспешное, четкое, громкое. Папа довольно часто приходил к певчим, великолепно читал и учил этому других. Устав, по возможности, соблюдался. Жившие по соседству старообрядцы иногда заходили в наш храм.

 

3.

Не только за обедней, но и за каждой службой произносилась проповедь. Иногда это была импровизация на прочитанный текст, приуроченная к теме дня или высказанным нуждам слушателей. В таких случаях отец, не готовясь заранее, приникал на несколько минут головой к святому престолу — и выходил на амвон. Говорить папа мог и час, и полтора. Речь его лилась ясно и свободно... В другое время было чтение бесед Иоанна Златоустого о нравственной ответственности человека за себя, за других, за полученные им блага: здоровье, имущество и прочее. Или творений пустынных отцов: аввы Дорофея, Иоанна Лествичника, Исаака Сирина и других, парящих на высочайших вершинах духа или проникающих в темнейшие уголки души. Как отдых предлагались повести из Лавсаика или Луга Духовного—яркие, чуть наивные рассказы о людях, отказавшихся от собственности, удобств, семейных радостей и забот ради желания найти Бога. Они также страдали от неудовлетворенности, голода, холода, несправедливостей, царивших во все времена, но своим примером показывали, что победа духа над низменным доступна каждому. Для них было счастьем отдавать себя' другим — братьям отшельникам, заблудшим еретикам, темным язычникам, даже бесстыжим комедиантам, лишь бы помочь им обрести или сохранить Бога.

Читались произведения и более близких нам по времени духовных писателей — святителей Димитрия Ростовского, Тихона Задонского, Игнатия Брянчанинова и Феофана Затворника.

Перед праздниками и постами шли беседы о предстоящем событии, его значении, для внимательного прочтения раздавались тексты предстоящих служб, а потом разбирались с амвона. Отмечалось главное, а попутно разъяснялись непонятные места славянского текста, подчеркивались его красоты. Вследствие этого церковную службу ожидали с радостью, слушали с пониманием, она становилась знакомой и, вместе с тем, выявлялось ее своеобразие, необычность. Потому что каждая служба в храме—особенная, неповторимая.

 

4.

Случайному посетителю кажется, что все время в церкви; что-то бормочут, тянут «Господи, помилуй!», или поют красиво,

 

но абсолютно непонятно. Однако, поняв произносимые слова, видишь, как весь год переливаются, играют красотой церковные службы.

Каждый день года посвящен какому-нибудь событию земной жизни Спасителя, Его Матери и их благодеяниям, оказанным во все века разным народам — избавление от войн, междоусобиц, болезней.

Ежедневно вспоминается живший давно или недавно мужчина, женщина, ребенок, достигшие высшей почести — признания святыми. Одни — преодолевая страх мучений и смерти — до последнего вздоха отстаивали свои убеждения. Другие отличались сострадательностью. Третьи, во глубине раскаленных пустынь или в сумраке дремучих лесов, никем не видимые, пламенно молились Богу за грешный мир, а их находили страждущие души, селились около и из неведомых ранее мест текли потоки, духовно обогащавшие мир. Четвертые в трудные эпохи убеждали 'своим словом и примером долг перед Богом, отчизной и ближними ставить выше собственной участи...

Для всякого события и каждого святого в храме находятся особые слова, и эти же слова обращены к каждому из нас. Они заставляют одуматься, пока еще не поздно, не осуждать, не возноситься, а смиренно просить помощи... «Не имеем иной помощи, не имеем иной надежды, кроме Тебя, Владычица. Ты нам помоги, на Тебя надеемся!..»—этот вопль обращен к Богородице.

«Мы исполнены грехами, а твоя молитва как кадило благоуханное! Умоляем, иссуши море злого неверия, затопившее страну нашу, и испроси от Господа спасения душам нашим!»...—это читается преподобному Серафиму.

А пострадавшему за веру и отечество от хана Батыя, князю Михаилу Черниговскому говорится: «Ты, мученик Михаил, оставил царство земное, отказался от любви жены и ласк детей и, взирая на высоту, до конца твердил: будь всегда благословен, Бог отец наших!..»

Когда Церковь отмечает свой Новый год—1 сентября, она молится: «Тихий легкий круг подай, щедрый Христос, и насыщай меня всегда Твоими Божественными словами...».

Под праздник Преображения Господня мы слышим такие необыкновенные слова: «Встаньте, ленивые, всегда поникшие, души моей помыслы, возвысьтесь, присоединитесь к апостолам, чтобы достичь с ними Фаворской горы, увидеть славу Божию и услышать небесный голос...»

Дней в году — 365, и каждый день — неповторимая россыпь драгоценных слов.

Службы каждого дня года заключаются в двенадцать больших томов и называются Минеями месячными. Если древнейшие службы в Минеях имеют полуторатысячелетнюю давность,

 

 

то другие составлены в наши дни и будут составляться и дальше, так как святость на земле, слава Богу, не иссякает.

 

5.

Помимо ежедневных памятей святых, каждый день недели имеет свои особенности, свое посвящение. После торжествующей воскресной службы — «Днесь спасения миру бысть, поем Воскресшего из гроба, и Начальника жизни нашей, разрушил бо смертию смерть, победу даде нам и велию милость!»...— поются покаянные песнопения понедельника и тут же славятся ангельские силы, помогающие нам в борьбе со злом. Во вторник вспоминается величайший из рожденных женами святой— Иоанн Предтеча. В среду—Крест Господень и Матерь Божия. В четверг — апостолы и родной нам Никола-угодник. В пятницу опять поются службы Кресту, Богородице и мученикам. А в субботу—всем святым: мученикам, святителям, преподобным и возносится молитва за всех умерших. А потом вновь воскресное торжество.

В восьмом веке, когда накопилось в разных местах православного мира множество песнопений и возникла пестрота церковных служб, зависевшая от местных традиций и вкусов, философ, поэт, музыкант, великий визирь Дамасского халифа, удалившийся в монастырь, Иоанн Дамаскин собрал эти гимны, распределил по дням недели, очень многие написал сам и положил на музыку—на восемь напевов или гласов. Напевы он выбрал старинные, религиозные, издавна употреблявшиеся в богослужении в разных частях эллинского мира, возможно, со времен дохристианских мистерий. Эти гласы-напевы и присвоенные им песнопения чередуются каждую неделю восемь недель, от первого гласа до восьмого, а потом опять первый и т. д. Недели становятся непохожими одна на другую, и красота службы обретает новые грани.

В понедельник, когда поется 4-й глас, мы слышим: «Хотел бы смыть слезами список моих прегрешений, Господи, и в оставшееся время жизни моей угодить Тебе покаянием, но враг обманом побеждает меня, о Господи, пока я окончательно не погиб, спаси меня!...

А в понедельник 7-го гласа слышим: «Посмотри на свои беззаконные дела, душа моя, и удивись, как тебя Земля носит, как не разверзлась под тобой до сих пор! Как еще не растерзали тебя дикие звери, как солнце не перестало светить тебе! Встань, покайся, возопи ко Господу: согрешил пред Тобою, согрешил, помилуй меня!...»

На эти восемь гласов поются почти все песнопения всех церковных служб. Книга, в которой собраны службы дней недели, называется Октоих. Она умилительна от первой до последней страницы. В ней есть, например, неожиданные слова,

 

обращенные к суровому проповеднику покаяния, Иоанну Крестителю: «Прекрасная ласточка, чудный соловей, добрый голубь, пустыннолюбивая горлинка, Креститель Господень, возросший в пустыне, душу мою пустую и бесплодную сделай способной приносить плоды добрые...»

В Октоихе находятся гимны Божией Матери, в начале которых написано: «Канон, поемый при всякой скорби душевной». Он начинается так: «Многими одержим напастьми, к Тебе прибегаю спасения иский, о Мати Слова и Дево, от тяжких и лютых мя спаси!». Только сама Матерь Божия знает, какое неисчислимое множество людей за столетия получило облегчение, произнося или слыша слова этого высокого произведения.

Современный человек немеет перед лицом смерти. Он что-то лепечет несуразное, стоя над гробом, о каких-то наградам и достижениях, как будто это важно для покойника. А Церковь знает слова нежные и грозные, утешительные и полезные, которые смягчают боль родных, оберегают от отчаяния и подают надежду: «Как житейская сладость пребывает печали? не причастна? Кая ли слава стоит на земле непреложна? Вся сени (тени) немощнейша, и вся сна прелестнейша (обманнее): в един час вся сия смерть приемлет. Но в свете, Христе, лиц» Твоего, и в наслаждении Твоея красоты, их же избра, упокой, яко человеколюбец!...».

Из неисчерпаемой сокровищницы Октоиха во все времена черпали и черпают авторы служб, входящих в Минею. И рядовые песнопения Октоиха иногда становятся торжественным» гимнами праздника.

 

6.

Вершиной религиозной поэзии является цикл служб перед Пасхой, на Пасхе и после нее, до дня Всех Святых, через неделю после Троицы, т. е. на время, равное примерно четырем месяцам. В эти недели наряду с Минеями употребляется Триодь—до Пасхи Постная, а после нее—Цветная. А Октоих почти отставляется. Начинается Постная Триодь Неделей о мытаре и фарисее: «Не помолимся фарисейски, братие, всяк бо вознесяй смирится, смирим себе пред Богом...». Потом Неделя О блудном сыне: «Объятия Отча отверзти ми потщися, блуд-но бо мое иждих житие...». Неделя О Страшном суде: «Егда поставятся престоли и разверзятся книги, о каких страх тогда...». Неделя О грехопадении Адама: «Рай, прекраснейшее сокровище, бесконечное веселие, святых жилище, шумом листьев своих умоли Создателя отворить мне врата, которые я сам затворил преступлением...». Это воскресение еще называется «Прощеным», потому что после вечерней службы каждый из находящихся в церкви, начиная со священника, должен просить у всех прощения и сам забыть и простить все обиды...

 

—«Господи и Владыко живота (жизни) моего, дух праздности, уныния, любоначалия (любви командовать другими) и празднословия не даждь ми (мне)!...»

— «Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему!...»

—«Ей (да), Господи Царю, даруй ми зрети (постоянно видеть) моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко (так как) благословен еси во веки веков, аминь (истинно)!...» (св. Ефрем Сирин, IV в.) ^*

Эти слова, читаемые в воскресный вечер, уже начинают службы следующего дня—«Чистого понедельника»—первого дня Великого поста, времени покаяния, когда нужно ограничивать себя не только в пище, сколько в словах лишних, поступках необязательных и мыслях суетных. Когда нужно сосредоточиться на самом главном.

—«Откуда начну плакати, окаянного моего жития деяний?! Кое ли положу начало, Христе, нынешнему рыданию? Но яко благоутробен, даждь ми прегрешений оставление!...»—это первая строфа из наиболее грандиозного памятника православной гимнографии Великого канона преподобного Андрея Критского, жившего в VII веке. В каноне около двухсот пятидесяти строф я каждая из них настойчиво стучит в душу, требует открыть ее двери, прогнать грешное безразличие, духовный сон.

—«Душе моя, душе моя, восстани, что спиши, конец приближается и имаши смутитися! Воспряни убо, да пощадит тя Христос Бог, везде сый и вся исполняяй!...»

Великий канон читается постом дважды: на первой неделе, разделенный на четыре части, от понедельника до четверга {это называется «мифемоны») и на пятой неделе поста, в среду—за один раз. Эта трудная продолжительная служба называется «Стояние».

Покаянным настроением проникнуты все службы сорока дней поста, утренние и вечерние. Неповторимы по красоте «Литургии Преждеосвященных Даров», которые совершаются по средам и пятницам шести недель поста и первые три дня седьмой недели — Страстной. Рассказать о них невозможно!

А потом ликование Вербной субботы.—«Днесь благодать Святаго Духа нас собра и вси вземши Крест Твой глаголем: благословен Грядый во имя Господне, осанна в вышних!...». Но восторг сменяется скорбными днями последней седмицы.

— «Чертог Твой вижу, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам да вниду в онь: просвети одеяние души моея, Свето-давче, и спаси мя!»

Каждый день особенный. В один—вспоминается грешница, яе пожалевшая драгоценных благовоний, чтобы помазать ими

 

ноги Христа, и тут же—ближайший ученик, продавший Его за жалкие сребренники... В другой — смоковница, осужденная за бесплодие. Потом — Иосиф, проданный братьями в рабство и через это достигший царского величия. Нам преподносится величайший пример смирения, когда Сам Бог умыл ноги ученикам, даже предателю Иуде, и сказал: «И вы поступайте так же. Кто хочет быть выше всех—будь всем рабом!...»

Мы присутствуем при первом Таинстве Евхаристии (пресу-ществления), когда Христос, подавая хлеб ученикам, говорит, что это — «Тело Мое», а вино — «Кровь Моя, проливаемая во оставление грехов»...— наших грехов! Помните это! У Христа единственного своих грехов не было, Он наши взял на себя!

— «Вечери Твоея Тайныя днесь, Сыне Божий, причастника-мя приими, не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзание-Тн дам, яко Иуда, но яко разбойник исповедаю Тя, помяни мя, Господи, во Царствии Твоем!»

Надо .самому прийти и понять текст читаемых Евангелий, чтобы почувствовать службу Великой Пятницы — утреню с чтением 12 Евангелий. Перед потрясенной душой происходит прощальная беседа Господа с учениками, и мы не только слышим, но и как бы видим все: вкрадчивый поцелуй Иуды — «радуйся, равви!»—испуг и растерянность усталых и сонных учеников, орущую, разъяренную толпу с кольями, напавшую на беззащитного, несопротивляющегося Человека. Чтение каждого отрывка Евангелия сопровождается, комментируется пением только для этого дня написанных песнопений—антифонов, которые многократно говорят об одном, но разными словами, делают рассказ выпуклым, стереоскопичным. Мы становимся очевидцами того, как схватили Иисуса, как допрашивали его первосвященники, как били и измывались слуги. Как озябшие стражники, а вместе с ними и апостол Петр, грелись во дворе у костра и как самый ревностный из учеников, лишь час назад. обещавший умереть вместе с Учителем, тут, на глазах Учителя, трижды отрекается от Него и уходит, рыдая.

Мы наблюдаем, как колеблется между укорами совести и инстинктом вельможный скептик Пилат.— «Что есть истина?» — восклицает он, и умыв руки, отдает предпочтение выгодной неправде.

Мы знаем, что в отчаянии повесился Иуда.

Мы стоим у подножия Креста, слышим издевательские реплики представителей сливок общества и его подонков, которых объединила ненависть. Но мы слышим и кроткие слова Христа:

«Отче, прости им, не знают они, что творят!...» и видим, как луч света проник в сердце мучительно агонизирующего разбойника, пойманного с поличным во время грабежа и убийства, и он, забыв о собственных страданиях, потрясен несправедливостью в отношении Невинного и Его величием даже в час:

 

предельных мук, самый первый из людей поверил в Распятого как в Бога, обратился к Нему с просьбой и получил ответ:

«Сегодня же будешь со Мной в раю!»

—«Разбойника благоразумного во едином часе раеви сподобил еси, Господи! И мене  древом Крестным просвети и спаси мя!»

Но венец—Великая Суббота. В благоговейном изумлении

Церковь поет: «Да молчит всякая плоть человеча, и да стоит со страхом и трепетом, и ничто же земное в себе да помышляет!... Царь бо царствующих и Господь господствующих приходит заклатися и датися в снедь верным... Предходят же сему лики ангельстии, многоочитии херувими и шестокрылатии серафими лица закрывающие и вопиюще песнь: аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа!...»

А на следующую ночь после полунощницы вынималась Цветная Триодь и начинался Светлый Праздник—Пасхальная неделя—торжественным трезвоном, крестным ходом с огоньками и пением: «Воскресение Твое Христе Спасе Ангели поют на не-беси...» Затем при входе в храм, богато украшенный цветами и иллюминацией, залитый светом, и с уже распахнутыми на целую неделю Царскими вратами, всепобеждающее многократное: «Христос Воскресе!...» и всегда горячий отклик: «Воистину!..»

На Пасхальной заутрене часто повторяется тропарь: «Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!» Затем поется, а не читается, как обычно, удивительный канон, приводивший наши детские сердца в подлинный восторг: «Воскресения день, просветимся лю-дие, Пасха Господня, Пасха!.. Праздников Праздник и Торжество из Торжеств... Радосчию друг друга обымем, о Пасха!» и другие строфы канона, такие же торжествующие. При этом после каждой песни священнослужители меняют облачения одно другого краше. Заутреня завершается ликующим словом Иоанна Златоуста: «Аще кто боголюбив и благочестив да насладится сего Святого Торжества», которое в эту ночь произносится во всех церквах православного мира вот уже более тысячи пятисот лет. Это слово отец произносил с особым подъемом звенящим голосом.

На следующей затем Литургии Евангелие читается на нескольких языках. Отец всегда читал на греческом. Пасхальная служба завершается чтением Праздничного послания Патриарха.

Раньше всю Пасхальную Неделю в колокола трезвонили и днем между службами. На колокольни поднимались все любители и знатоки этого искусства.

Древнейшие песнопения Триоди восходят к четвертому и пятому векам. Окончательный вид она приняла в четырнадцатом веке и с тех пор неизменна.

 

Говорил отец и о том, что поэтические строфы Минеи, Октоиха или Триоди — это драгоценные камни, вставляемые в не менее драгоценную оправу неизменного строя повседневных служб. Повседневные службы изложены в книге, именуемой «Часослов». Когда-то обучение русского человека начиналось с чтения Псалтири и Часослова — настолько эти книги признавались важными для воспитания. Первыми прочитанными словами были: «Блажен муж, иже не идет на совет нечестивых...» Часослов и в церкви самая необходимая книга: он при нужде может заменить остальные. Службы Часослова начинаются с вечерни, затем идет повечерие, полунощница, утреня, часы. Эти службы могут справляться как в церкви, так и дома, даже в лесу и в тюремной камере архиереем, священником, монахом, мирянином (мужчиной, женщиной—кем угодно), наедине с Богом или группой людей. В Часослове нет одной лишь службы, притом важнейшей—обедни или литургии. На ее совершение имеет право лишь духовное лицо, а простые люди, не имеющие благодати священства, совершать ее не могут. Часослов—древнейшая из богослужебных книг. В него входят ветхозаветные песни и псалмы, а также молитвы, содержащиеся в Евангелии: «Отче наш», «Богородице Дево, радуйся», «Ныне отпущаеши», «Слава в вышних Богу», «Величит душа моя Господа», созданные христианами первых веков.

Вечерня — первое богослужение праздника (все дни — праздники в церкви)—начинается псалмом царя Давида, жившего три тысячи лет тому назад, говорящем о гармонии мира и о нашей благодарности Творцу: «Вся премудростию сотворил еси!... Слава Ти, Господи, Сотворившему вся!... Вся вечерня пронизана светом Бога, отражение которого мы видим в природе и ощущаем в людях: «Свете тихий, Святыя славы... пришедше на Запад солнца, видевше свет вечерний, поем Отца, Сына и Святаго Духа, Бога!...» и кончается словами мирного расставания с жизнью земной в надежде на Жизнь Вечную: «Ныне .отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром, яко видеста очи мои спасение Твое...»

Начало утрени переносит в мир человека падшего, угнетенного грехом. «Шестопсалмие» — шесть псалмов, которые читаются в середине храма почти в полной темноте, их полагается слушать стоя, опустив глаза вниз, не шевелясь, не рассеиваясь мыслями, чувствуя, что держишь ответ перед Самим Богом. В псалмах говорится о невыразимых страданиях грешников, о. том, что наши пороки отделяют нас от Бога,— не только от Него, но и от самых близких людей, обрекают на одиночество. Но горечь сменяется раскаянием и надеждой и словами благодарности Богу, не до конца прогневавшемуся, милосердному... В центре утрени, после чтения Евангелия, что бывает

 

не всегда, читается канон—главный гимн дня. На Пасхе он даже поется ликующим напевом. Греки писали каноны стихотворным размером, чаще ямбом, славяне переводили прозой» но красота его от этого не умалилась. После канона, после слов священника: «Слава Тебе, показавшему нам свет!» поется Великое славословие. Это—древнейший гимн, драгоценное наследие первых гонимых христиан, которые на молитву собирались ночью в пещеры, катакомбы, укромные места и встречали рассвет этими словами. Что бы их ни ожидало днем—труд» издевательства, мучение, смерть—они пели: «Слава в вышних Богу! Хвалим Тебя, кланяемся Тебе, благословим Тебя, благодарим Тебя, великой ради славы Твоей!...»

Весь христианский мир поет эти слова. По-латыни гимн называется «Глория». На слова его писали музыку величайшие композиторы мира.

Литургия — обедня — главнейшее богослужение дня. Потому что во время Литургии происходит в нашем присутствии величайшее чудо: Бог снова и снова нисходит на землю и под видом хлеба и вина предлагает нам Тело и Кровь Свои как залог нашего участия в Жизни Вечной. Об этом совершенно ясно говорит Евангелие. Причащаясь, мы не только духовно,. но и физически соединяемся с Богом. И если мы называемся христианами, то не имеем права под самыми благовидными предлогами, хотя бы своего недостоинства, отказываться от причащения. Потому что, сколь будем жить—столь грешить и думать, что сможем стать безгрешными на грешной земле— заблуждение и гордыня...

Смысл и красота церковных служб постигается постепенно,. в течение года, и даже не одного, так как каждый год—свое сочетание чисел, дней недели и времени от Пасхи, следовательно, свое сочетание Часослова, Минеи, Октоиха или Триоди» свои неповторимые оттенки. Однако торжественнейшее богослужение и умилительнейшее пение, если приходить лишь ради наслаждения поглядеть и послушать — малополезное занятие, вроде эстетического любования иконами в музее. Но если в храме в какой-то миг почувствуешь, что недостоин находиться в нем, вспомнишь свой недавний или давний и забытый поступок, огорчивший или оскорбивший другого человека, и этот поступок покажется в светлой обстановке церкви таким черным и скверным, что стыд охватит до содрогания и ты поймешь, насколько ты хуже всех в храме и отчаяние подберется к сердцу. Но в этот момент явится мысль, что тобой, гнусным» не погнушался Бог. Что Он допустил тебя в Свои чертоги. Что и на тебя распространяется милость Божия, хоть и не стоишь ты ее. Душа согреется от благодарности... Может быть

 

ты перестанешь слышать, видеть, понимать, что происходит, но ощутишь, что Бог знает, видит все, творящееся в тебе, понимает тебя лучше, чем ты сам, и жалеет... Тогда уйдешь из церкви просветленный, хотя и с большим сознанием своих пороков, чем было, когда ты входил в храм...

А живопись, архитектура, торжественное освещение, дым кадильный, даже красивое пение и чтение—это служебное, это возводящее, это лестница снизу вверх. Но для этого в храме должна быть атмосфера покоя, должен царить мир.

...Когда в Толмачах заканчивалась вечерняя служба, гасли свечи и лампады, и храм заполнялся чуткой темнотой, и его освещала лишь лампочка у выхода и лампада у иконы Богоматери, все оставшиеся богомольцы, стоя или опустившись на колени, глядели на сердобольный лик, озаренный теплым светом, и вполголоса пели: «Под Твою милость прибегаем, Богородице Дево! Молений наших не презри в скорби, но от бед избави нас, Едина Чистая и Благословенная!» И в эти слова вмешалось все, что накопилось в сердце каждого... Молитву эту привезли в Москву в годы германской войны беженцы, и она сразу стала родной.

Значительное место в богослужении отводится колокольному звону. Звуки одного колокола — «благовест» — большого в праздники и меньшего в будни перед началом церковной службы приглашали в церковь верующих, отмечали важные моменты богослужения. Торжественный и радостный перезвон многих колоколов — «трезвон» — отмечал начало торжественного архиерейского служения, конец праздничных служб, торжественные крестные ходы крутом храма. На пасхальной неделе можно было трезвонить всю неделю, колокольни были открыты для всех любителей. Незабываемое потрясающее впечатление производил мощный одновременный благовест московских колоколов перед пасхальной заутреней. Раньше начинал этот звон ровно в 12 часов ночи самый большой колокол Ивана Великого. Затем вступали все главные басовые колокола многочисленных тогда действующих московских церквей. Душа замирала, сердце наполнялось восторгом, на глазах выступали слезы.

То, что говорил отец о богослужении и обстановке в храме, по возможности осуществлялось в Толмачах. Был между прихожанами дух дружелюбия и задушевности. Этим Толмачи и привлекали. А в соседних приходах, вкладывая разные оттенки, говорили: «Толмачевская Академия!»...

Прямо против дверей храма, через узкий переулочек, были настежь раскрыты двери «клуба им. Карла Маркса». На тротуаре у дверей стоял шум и гам: толпились взрослые и подростки в ожидании очередного сеанса с Дугласом Фербенксом или Мэри Пикфорд.

Под церковные праздники в клубе устраивались мероприя-

 

тия, навстречу крестному ходу двигалось шествие с богохульными транспарантами, участники которого с азартом горланили: «Сергей поп, Сергей поп, Сергей дьякон и дьячок, пономарь Сергеевич и звонарь Сергеевич!» Или заунывно тянули: «Утомительно, утомительно, утомительно-о-о!...» В адрес молящихся неслись насмешки, ругань, а в отца иногда бросали камни...

И тут же, за углом, за тополями, стоял наш дом...