Глава X. ПОСЛЕ ЗАКРЫТИЯ ХРАМА

Папа, оправившись от болезни, вместе со своими прихожанами приютился под гостеприимным кровом церкви Св. Григория Неокесарийского на Полянке, приглашенный добрым другом, настоятелем его, о. Петром Лаговым^*.

Осень 1929 г. была тяжелой и тревожной не только для толмачевцев, лишившихся любимого храма, но и для всех верующих москвичей. В этом году власти начали решительное наступление на Церковь: было закрыто большое количество церквей и часовень. Была разрушена даже часовня Иверской иконы Божией Матери, которая после закрытия кремлевских соборов считалась главной московской святыней. То тут, то там арестовывали священнослужителей, членов церковных советов и просто верующих. На колокольнях начали разбивать колокола большие и малые. И разноголосый, прощальный набат, звучавший весь день, еще долго тревожил москвичей.

Но и в этой удручающей обстановке толмачевцы решили отметить юбилей своего духовного отца—двадцатилетие его церковного служения.

Было решено поднести Батюшке адрес. Написать его было поручено тогда еще молодой Вере Владимировне Бородич. Она написала его в один вечер. «Писать о Батюшке было совсем не трудно, слова сами ложились ' на перо»,— вспоминает В. В. Бородич. После длительных согласований и сбора подписей адрес был готов.

Далее приводятся воспоминания Веры Владимировны об этом юбилее.

«Юбилей отмечался в четверг 24 Октября. Вечером в этот день Батюшка собирал у себя гостей. На этом собрании решено было прочитать адрес, причем это было поручено Екатерине Васильевне, как старшей среди нас.

Вот помолились и сели за стол.

Екатерина Васильевна начала читать и сейчас же перепутала слова эпиграфа. Сердце у меня замерло, но Батюшка сам ее остановил. «Неверно читаете, здесь не то написано». Он следил глазами за чтением Ек. Вас., сидевшей рядом с ним, и сам прочитал эпиграф. У меня отлегло от сердца. Дальше чтение пошло лучше. Екатерина Васильевна стала медленно и четко читать адрес. Я привожу его здесь:

Уста наши отверсты к вам, Коринфяне,

сердце наше расширено.

Вам не тесно в нас, но в сердцах ваших

тесно (2 Кор. 6, 11—12)

 

«Благодарить всегда время и всегда место; и сегодня цель этих слов одна — выражение благодарности.

Так бесконечно много видим мы от Вас, дорогой Батюшка, внимания к нам, участия, забот, так много любви к каждому в отдельности и ко всем вместе, что трудно нам ответить как должно на это, и слов не хватает, чтобы выразить нашу признательность. Правда, благодарность должна выражаться в поступках и во всех наших действиях, во всей нашей жизни. Но чтобы не оказаться вовсе неблагодарными, мы рады воспользоваться подходящим случаем, чтобы сказать о том, как мы ценим Ваши заботы о нашем спасении, Ваше внимание» Вашу любовь и как бесконечно благодарны Вам за все.

Сегодня исполнилось 20 лет со дня принятия Вами, дорогой Батюшка, благодати священства, наполнившей Вас своими дарами, которые Вы свято храните в своей пастырской деятельности.

Сегодня в тесном кружке духовных детей, живущих под Вашим руководством, нам хочется сказать только об одном наиболее важном: руководстве и воспитании нас, Ваших больших возрастом, но малых духовным разумом детей в духе Христовом.

Все мы, здесь собравшиеся, пришли из разных мест, мы рее—люди разные—и возрастом, и положением, и образованием, и характерами, нас всех привела в одно место наша вера и стремление к духовной жизни, но связала и объединила нас Ваша любовь. Нас много здесь, и на всех хватает Вашей любви, все мы в Вашем сердце, для каждого из нас отведено" немало места там, и нам не тесно в нем, потому что сердце Ваше расширено, но сердцам нашим тесно, тесно от преисполняющей нас благодарности, тесно, потому что не умеем ответить как должно на Вашу любовь, тесно, потому, что не можем отблагодарить Вас такой же любовью, бескорыстной и самоотверженной. Наша ответная любовь таит в себе немало элементов эгоизма.

Часто наше духовное состояние требует строгости, и Вы своими обличениями, своей холодностью заставляете нас страдать, но вместе с нами страдаете и Вы.

Иногда, в минуты искушения нам кажется чрезмерной Ваша строгость, когда же отходит искушение, ясно становится,, что Вы действуете по Божией воле, и за строгостью и запрещениями скрывается Ваша самая искренняя забота о нашем: спасении.

К каждому и в каждом случае Вы подходите особенно. Как апостол Павел говорил о себе, что он «всем был вся», также можно сказать и про Вас. Кто бы ни пришел к Вам, с чем бы ни пришел, каждый находит отклик на всякую свою заботу или печаль. Иному нужна строгость, иному утешение, и каждому Вы даете именно то, что нужно ему.

 

Где, в каком храме можно видеть, чтобы священник, не жалея себя, исповедывал с утра до полудня и вечером до поздней ночи, как Вы?

И как же много дает нам Ваша исповедь! Редко бывает, чтобы кто-нибудь ушел от аналоя равнодушным и холодным. Уходит или утешенный, и растроганный бывает до слез, или, наоборот, выходит потрясенный грозными обличениями, так что дух захватывает от ужаса. Вы проникаете в самую глубь души и без сожаления бьете и поражаете в самое сокровенное, в самое болезненное. Но как же хорошо, как легко бывает смириться после таких обличений, как легко убедиться в том, что действительно никуда не годишься, и слезы откуда-то возьмутся, и чувствуешь себя «отребьем мира», и как сладко бывает после такой грозы прощенье, когда Вы, как будто желаете вознаградить за все перенесенное, когда сами готовы просить прощенья за то, что заставили потерпеть, и жалеете и утешаете, как только можете утешить. После такой грозы чувствуешь себя обновленным, как бы встряхнутым и готовым положить «начало благое».

Громадна также сила обличений с амвона. И нет никого, кто бы не испытал ужаса их с одной стороны и чуда возрождения после пережитого обличения, с другой стороны.

Мы должны отдавать Вам отчет не только в своих грехах, но и во всех делах, словах, мыслях и настроениях. С каждым своим недоумением мы обращаемся к Вам, и на все получаем ясный ответ, именно такой, какой нужен в данном случае, и кажется, что другого ответа не может быть, и ясно видна в Ваших словах воля Божия. Иногда бывает непонятен Ваш совет, но, если послушаешься и исполнишь, то столько получишь утешения и пользы духовной, что удивляешься, как не видел этого раньше.

Всех нас Вы знаете, почти как самого себя. По лицу, по одному только выражению, даже только по тому, кто как подходит под благословение, Вы узнаете, в каком кто находится состоянии, и соответственно тому и сами отвечаете как нужно на это, как мы того заслуживаем. Вы не только принимаете и отпускаете наши грехи. Вы руководите нашим чтением, и заботитесь о нас как родной отец. Там, где Вы не можете помочь делом, там помогает Ваша молитва. И невольно со всеми огорчениями и горестями прибегаем к Вам, потому что у Вас всегда находим мы участие, а главное — молитвенную помощь. Как часто бывало, что, когда Вы особенно пожалеете и помолитесь — приходило облегчение, обходилась неприятность, проходило нездоровье.

В Вашей семье мы чувствуем себя как дома—среди родных. И нет места в мире, где бы нам было так тепло, так приветно, как в Вашей семье.

Даже вне храма, вне Вашего дома, на службе, в общении

 

с миром, — везде за нами следуют Ваши молитвы, и невидимой броней одевают нас.

И как же сильно чувствуются они, когда бываешь далеко от Вас. Вот, кажется, совсем одолевает искушение, и молиться не можешь, но вдруг какая-то Невидимая сила встряхнет и отодвигается искушение — и радостно делается оттого, что в эти трудные минуты кто-то молится за тебя, и знаешь, что не погибнешь молитв ради духовного отца.

Много говорили Вы и говорите нам о любви к Богу и людям, но не только словами Вы учите нас, но и самым своим примером, Может быть, первое время в Толмачах многим из нас непонятны были слова о любви к ближним и мало говорили о душе. Теперь же, когда мы узнали Вашу любовь, совсем иначе звучат те же слова. Отвечая на нее своею любовью к Вам, к Вашей семье, ко всем толмачевцам, мы уже начинаем понимать, что такое христианская любовь. С Божией помощью и Вашими молитвами мы, бывшие некогда чужими, стали теперь близкими и родными между собой людьми.

Итак, приносим Вам, дорогой Батюшка, глубокую благодарность за Вашу любовь к нам, которой мы совсем не заслуживаем. Знаем, что недостаточна наша благодарность на словах, но как можем, как умеем всегда будем благодарить Вас и Бога, даровавшего нам такого духовного отца.

Грешные, но преданные Вам Ваши духовные дети». Далее следовали подписи.

Из своего угла я наблюдала за Батюшкой. Он точно застыл в своем кресле, мне показалось даже, что лицо его приняло как будто грустное выражение. Все толмачевцы также сидели неподвижно. Наконец, Ек. Вас. кончила чтение, но никто не пошевелился. Батюшка продолжал также молча сидеть в своем кресле и смотреть куда-то поверх наших голов. Наступила полная тишина. Наконец, Батюшка вздохнул глубоко, точно очнулся ют забытья. «Спаси вас, Господи,— произнес он медленно и тихо.— Спаси вас, Господи, мои духовные детки, я тронут до глубины души, вы меня совсем уничтожили своей любовью». Слышно было по его голосу, что Батюшка был действительно глубоко тронут. В течение всего вечера он оставался таким же серьезным, немного грустным и молчаливым. Ему точно не хотелось говорить. И он, чтобы чем-нибудь занять своих гостей, достал свой альбом и показывал фотографии Зосимовой пустыни и старцев.

На другой день, как обычно, я пришла к обедне. После обедни, благословляя меня, Батюшка задержал мою руку в своей и сказал: «Останься на минутку, я должен сказать тебе несколько слов». «Так это ты автор адреса? — обратился ко мне Батюшка, когда я подошла к нему на клирос.— Знаешь, Верочка, — продолжал Батюшка,—этот адрес потряс меня до глубины души. Ведь здесь сказано все, больше уже нечего гово-

 

рить, всей моей деятельности здесь подведен итог, теперь осталось только написать надгробную эпитафию».

Никто не подозревал тогда, какими пророческими были эти слова Батюшки. Уже через год он был взят от нас и не вернулся он к своей деятельности, к своим духовным детям. Надгробной эпитафии не написано Батюшке, потому что нигде нет его могилы, но в сердцах его духовных детей память о нем жива, несмотря на пройденные годы. Я твердо верю, что и после его смерти не порвалась наша связь с Батюшкой, и он продолжает нас любить и заботиться о нас».

Я был очень огорчен разорением нашего храма. Оглушен им, но по своей духовной недоразвитости и по близости к происходящему я стал понимать всю огромность случившегося только постепенно, и тяжесть утраты с годами отнюдь не уменьшалась.

Еще надо 'сказать, что я, так же, как и Сережа, толмачевцами были по семейным условиям, по месту жительства, а не по избранию сердца. Я любил Толмачи, привык к ним,. считал своими, но все же мое отношение к ним отличалось от того, что испытывали отец, мать, духовные дети отца.

Отвлекал меня от скорби в то время другой крутой поворот в моей судьбе: я устроился на курсы и затем на работу. Когда это произошло, я ощутил почву под ногами и был счастлив. И никто не мог сказать мне в эти дни, что я разменял последний год, отпущенный для общения с папой, что я должен дорожить, как бесценным сокровищем, каждым из оставшихся мне дней моей московской радостной и грустной юности, а я в конце 1929 г. уехал на работу в Ленинград.

В Москве же в это время сгущались тучи над головой нашей семьи. Сыпались угрозы выселить нас из Москвы. Такая угроза в то время, когда священнослужители были лишены всех гражданских прав, была вполне реальной. Тогда, по совету друзей, отец решил уехать из Толмачей на частную квартиру. Вскоре нашлась подходящая маленькая квартира в деревянном доме на Воробьевых горах, которые тогда считались окраиной. В январе 1930 г. наши родители с младшими детьми—Колей и Машей переехали туда. Библиотеку пришлось сложить в сарай.

В маленькой комнате нашей толмачевской квартиры остались старший сын Сережа, уже два года работавший на заводе, член профсоюза, что давало ему гражданские права, и Андрюша, окончивший семилетку и хотевший начать работать. Его взял на свое иждивение Сережа.

Вскоре репрессии коснулись толмачевцев: первой была арестована М. И. Михайлова—детский педагог за то, что она воздержалась от публичного одобрения смертного приговора «контрреволюционерам» на собрании в своем учреждении. В дальнейшем были арестованы Н. А. Рейн, А. А. Солодовников и другие толмачевцы.

 

Последний Ильин день прошел спокойно, в кругу друзей на Воробьевых горах. А в октябре папу уже арестовали. В Бутырской тюрьме на прогулке он в последний раз увидел своего младшего брата — Егора, бывшего морского офицера, служившего и арестованного в Севастополе. Через несколько дней после его ареста к дому подъехал грузовик и всю библиотеку увезли. О ее судьбе никаких сведений нет.

Осиротевшая мама, не имевшая средств к существованию, с малыми детьми вернулась в Толмачи в маленькую комнату старшего сына.

Когда нас лишили отца, толмачевцы не покинули нас. Мою осиротевшую мать окружили любовью, заботой, и она в какой-то степени заменила отца, стала для них Матушкой — поддерживая. утешая и наставляя.

До конца жизни, а за пол века ушли почти все, духовные дети отца оставались благими и верными. Вечная им память!