- 360 -

Разделение

 

Майская демонстрация в шестом лагпункте Северураллага заключенных бытовиков с плакатами, требующими свободы народу России, очевидно, была не единичной и всполошила тюремщиков. Чтобы сохранить у бандитов, воров и грабителей приверженность к существующим порядкам, оградить от тлетворного влияния «врагов народа», было принято решение отделить носителей 58-й статьи от уголовников.

Первого сентября 1951 года утром было объявлено по баракам, что всем политическим немедленно собраться с вещами и явиться на развод. Поскольку вещи умещались у каждого в небольшой сверток или фанерный ящичек, скоро вся «контрреволюция» лагпункта собралась на плацу. Начальник лагпункта коротко сообщил, что по условиям режима осужденные по статье 58 переводятся в Белый Яр, обычный концлагерь, который находился в четырех километрах от Тавды. Молча выслушав информацию, приготовились к долгой и унизительной проверке с обыском.

 

- 361 -

Во второй половине дня тысячная колонна, окруженная конвоем, тронулась в путь. Случайные прохожие, вышедшие из домов жители что-то говорили между собой, рассматривая серую шагающую массу, а детишки, прижавшись к палисадникам, таращили на нас глазенки. При выходе из города встретились с бытовиками. Несмотря на окрики конвоя, шумная, пестрая толпа остановилась и, пока мы не прошли, не тронулась с места. Вскоре были у ворот нового пристанища.

Все концлагеря ГУЛАГа построены на один манер — заключенные должны там маяться. Белый Яр не исключение. Механизаторам предназначалась половина низкого, темного барака, заставленного двухъярусными деревянными топчанами. Там мы и разместились. Затем сходили в столовую и улеглись спать.

Утром на разводе выступил начальник лагеря майор Большаков, высокий плотный мужик с угрюмым одутловатым лицом. Четкими отрывистыми фразами сообщил:

— Будете здесь заниматься тем же, чем занимались в шестом подразделении — складировать, разделывать и отгружать древесину. От каждого требуется добросовестный труд, соблюдение лагерного режима. А сейчас на работу! — скомандовал немногословный майор.

Повернувшись к бригаде механизаторов, стоящей первой, он спросил:

— Кто Ефимов? — мельком взглянув, коротко бросил: «После развода ко мне».

Получив в проходной без лишних расспросов и наставлений пропуск бесконвойного, отправился на прием. Развалившись за столом в кресле, Большаков рассматривал меня холодными немигающими глазами. Затем спросил, чем занимался в отделе главного механика управления. Услышав, что всем понемногу, усмехнулся и заявил:

— Это значит ничем. Вот у меня главный механик Путилов тоже всем понемногу занимается, только пьет помногу.

Такое высказывание было несколько неожиданным.

— Путилов неплохой специалист, мне пришлось трудиться под его руководством в Чунь-Чеше, — заступился я за механика.

— Вот и ладно, — закончил разговор начальник. — Раз Путилов хороший, будешь у него помощником.

Так сразу и определилась работа на новом месте. Думается, здесь не обошлось без рекомендации главного

 

- 362 -

механика управления Сахно, у которого, возможно, кошки скребли на душе из-за истории со скипидаром.

Путилов встретил дружелюбно (видимо, майор передал свое решение) и коротко рассказал о предстоящих делах. Все было обычно, знакомо, затруднений не предвиделось, и в скором времени механик переложил на меня заботы о действующих на бирже и в гараже агрегатах.

Поскольку прибывшие механизаторы отличались высокой квалификацией и знали мы друг друга давно, за качество выполняемой работы можно было не беспокоиться. Доверительные отношения в производственных вопросах установились с первых же дней. Нашли общий язык и со специалистами-»аборигенами», из которых пятеро молодых парней — чистокровные немцы, из бывшего третьего рейха. За пять лет эта пятерка научилась хорошо говорить по-русски, в концлагерях адаптировалась.

Нужно сказать, что сам процесс трудовой деятельности мы рассматривали как отдушину от гнетущей несправедливости, бесправия, звериной жестокости режима по отношению к миллионам рабов, засаженных за решетки и колючую проволоку.

Парадоксально, но полная замена в Белом Яре «друзей» на «врагов» в короткое время привела к нормальному функционированию хозяйства. В производственной и жилой зонах прекратились дикие оргии, картежная игра, случаи убийств. Уже через месяц охранники признавались, что за много лет они впервые вздохнули спокойно.

Довольно скоро я знал уже все погонное и вольнонаемное начальство лагподразделения. В значительной мере этому способствовал восстановленный автомобиль «Москвич». Поставленный механиком гаража Сергей Кучин, замечательный специалист, непререкаемый авторитет и среди вольнонаемных шоферов, за десять дней собрал разбитую машину. Так как еще в 1946 году я получил водительские права заключенного, действительные для ГАИ в пределах региона Северураллага, вместе с Путиловым, не имевшим прав, поехали обкатывать «Москвич» в город. В то время дорог с твердым покрытием не было, но и грязи из-за песчаной почвы — тоже.

Колесили часа два. По указанию два или три раза останавливались у продуктовых магазинов, оттуда Пу-

 

- 363 -

тилов выходил несколько взбодренным. Машина вела себя безупречно.

Большаков сразу же наложил запрет на пользование легковушкой без его разрешения. Я получил указание каждое утро доставлять его из квартиры на работу, а вечером обратно. Иногда по воскресеньям отвозил майора с женой и двумя дочерьми на грибные и ягодные места. Начальник был, мягко говоря, не очень-то симпатичный тип, но я удивился, увидев впервые его жену и детей, — такие некрасивые лица и угловатые фигуры.

Изредка «Москвичом» пользовался заместитель начальника лейтенант Русаков, небольшого роста, лет пятидесяти мужичок с пухлым румяным лицом. Жил он с женой в коттедже, к которому примыкал огороженный земельный участок. Придя с работы, Русаков снимал мундир, облачался в просторные хлопчатобумажные штаны и куртку, натягивал на голову вязаный колпачок и становился похожим на старосветского помещика. И со своей «Пульхерией» дотемна копался в земле. Глядя на него, создавалось впечатление, что лейтенант случайно оказался в опричнине.

Вот эту патриархальную пару я и отвозил в город к дочери и ее мужу, работающему техноруком на лесокомбинате. Там их сразу же атаковали два внука, симпатичные белоголовые хлопцы четырех и шести лет. Перед тем как вернуться в Белый Яр, я, к неуемной радости ребятни, сажал их в машину и минут 20 катал по поселку.

За все время ни разу не воспользовался «Москвичом», даже по служебным делам, второй заместитель капитан Чикарев, ведающий оперативно-чекистскими делами, по лагерному — «кум». Среднего роста шатен, типично русский мужик. Кроме формы, внешне в нем ничего не напоминало тех нечеловеков, ломавших позвоночники, забивавших допрашиваемых насмерть. Появляясь на рабочих местах, заместитель молча смотрел, как трудятся заключенные, и также молча уходил. Личное общение с «кумом» расценивалось как осведомительство, и его все избегали.

Вместе с тем из-за загруженности шоферскими обязанностями в отдельные дни я не успевал бывать на рабочих участках. Пришлось в течение десяти дней записывать все маршруты и затраченное время и передать табличку Путилову. Но сотрудники уже не оставили Большакова в покое, и в скором времени в гараже появился молодой парень, вольнонаемный, с правами. К

 

- 364 -

сожалению, проработал новый водитель недолго. Где-то через месяц из ГАИ сообщили, что разбитая машина находится по такому-то адресу, а шофер — в больнице.

В гараж были привезены останки легковушки, уже не поддающейся восстановлению. Оказалось, водитель в нетрезвом состоянии на большой скорости врезался в телеграфный столб и от полученных травм через двое суток скончался.

Однако полностью от шоферских обязанностей избавиться мне не удалось. Было принято решение ежедневно утром посылать оборудованную под перевозку людей машину в Тавду за сотрудниками. Возил я их до весны 1953 года.

Труд механизаторов оказывался легче других биржевых работ, и люди держались за свои места, стараясь не допускать огрехов, вовремя сигнализировали о появляющихся слабых звеньях, и простоев агрегатов по вине обслуги практически не было. Если же случались непредсказуемые поломки, начинались дознания с явным уклоном перевести все на умышленные действия.

Как-то в июне днем накатилась черно-сизая туча, подул ураганный ветер. В поселке с нескольких домов сорвало крыши, а на бирже у «силовой» — здания, где размещались локомобильные установки, — разломило металлическую дымовую трубу. Верхняя часть, свалившись на крышу, продавила ее. К счастью, никто из персонала не пострадал. Отсос газов, естественно, нарушился, локомобили остановились, распиловка леса прекратилась.

Появившееся на месте происшествия начальство начало сыск. Вроде все было ясно. Установленная более десяти лет назад труба подверглась коррозии. Толщина стенки в месте излома не превышала полмиллиметра. Несмотря на это, механизаторов обвинили в том, что видели, знали, но не сообщили об аварийном состоянии.

— Но это же не соответствует действительности, — возразил я.

— Что не соответствует? — язвительно спросил «кум», оглядывая меня. — Ведь труба на земле, и «силовая» остановлена.

— Все же приглашаю всех пройтись к основанию трубы, — настаивал я. — Там все станет ясно.

— Все ясно и без этого, — отмахнулся «кум».

— Зачем же тогда вопросы ко мне, есть главный механик, с ним и разговаривайте.

 

- 365 -

— Не ваше дело указывать, с кем нам разговаривать, — оборвал «кум».

— Давайте все же еще раз посмотрим, — высказался второй заместитель.

Стоя у оставшегося на фундаменте десятиметрового куска трубы, я задал один вопрос: «Можно ли, глядя отсюда, определить состояние металла». Начальство, задрав головы, разглядывало обечайки, но никто ничего подозрительного не обнаружил.

— А сейчас понаблюдайте, — молотком я с силой ударил по нижней части трубы, но на ней даже вмятины не оказалось. Поднявшись затем по приставленной лестнице до места излома, легким ударом пробил стенку насквозь. Когда спускался вниз, все стояли молча. Затем Большаков дал команду Русакову и Путилову немедленно начинать делать новую трубу.

Над ее изготовлением работали двое суток без перерыва. Когда труба лежала оснащенная к подъему, Русаков, ссылаясь на противопожарный циркуляр, заставил натянуть на устье мелкую металлическую сетку. Сетку натянули, но на всякий случай я решил приварить к обечайке устья небольшой блочок, пропустив через него тонкий металлический трос.

Опыт с установкой у нас был, и вскоре тридцатиметровая труба оказалась на фундаменте. Машинисты тут же расшуровали топки, и распиловка возобновилась. По сообщению Путилова, все остались довольными быстрой ликвидацией аварии. Но продолжалось довольство всего три дня.

Неожиданно тяга в трубу стала резко падать, и «силовая» снова остановилась. Вновь прибежало начальство. Теперь уже Большаков на пару с «кумом» набросились на меня.

— Впечатление, что специально делается, — подытожил «кум». — Придется проводить расследование.

— В чем все же дело? — яростно шипел начальник, глядя на меня, как удав.

— Сетка! — ответил как можно спокойнее.

— Какая еще сетка? — взревел Большаков. Тогда я рассказал об указании Русакова. Все сразу переключились на заместителя, а тот, ни слова не говоря, показал утвержденный циркуляр. Воцарилось продолжительное молчание.

— Как же туда забраться? — произнес наконец начальник, посматривая то на верх трубы, то на Путило-

 

- 366 -

ва. — Ну что же, леса так леса, — решил Большаков, выслушав механика и, повернувшись к Русакову, сухо сказал: «Вы дали команду ставить сетку, сейчас принимайте меры к ее снятию».

После ухода начальства позвал Карла, немца-электрика. Показав на трубу, спросил, может ли залезть наверх. Рассмеявшись, монтер отрицательно покачал головой.

— А если мы тебя туда поднимем, не испугаешься?

— На чем поднимать? — поинтересовался монтер. Заведя на другую сторону трубы, показал свисающие

концы троса. Прокатав канатик по блоку, Карл, ухватившись за концы, подпрыгнул, повис, затем спокойно сказал: «Поднимайте».

Соорудив на одном конце троса сидение, тщательно привязали Карла, вручили ему молоток с зубилом и втроем с машинистами начали подъем. Через пару минут монтер уже приступил к обрубке сетки и скоро сбросил ее вниз. Все ячейки оказались забитыми черной смолоподобной массой. Машинисты тут же начали растопку котлов. Поблагодарив Карла за смелость и ловкость, велел два дня на работу не выходить.

Так как Русакова и Путилова найти не мог, зашел к Большакову и сообщил, что «силовая» пущена, показал заляпанную сетку. Внимательно осмотрев ее со всех сторон, тот позвал «кума». Тот так же скрупулезно провел «обследование».

— Убедились, что не специально делается, — не удержался я.

Оба промолчали. Только спросили, каким путем сняли.

— Здесь секрет изобретателя, граждане начальники.

— Но все-таки? — допытывался Большаков. Тогда я рассказал о блоке с тросиком, монтере Карле.

Но люди их не интересовали. Услышав «можешь идти», в который раз подумал, что это закономерное, с точки зрения хозяев, поведение с бесправными рабами в тоталитарном государстве.

Спустя несколько дней, произошла история в гараже, чуть не закончившаяся трагедией. Слесарем в мастерскую был переведен молодой брюнетистый парень, по национальности молдаванин. Уж очень ему хотелось научиться водить машину. При обкатке ее после ремонта каждый раз старался сесть в кабину рядом с шофером и внимательно следил за его действиями. В этот раз,

 

- 367 -

закончив проверку, водитель оставил машину на дороге, ведущей под небольшим уклоном к выездным воротам, и зашел в гараж.

Никто не видел, как молдаванин залез в кабину, завел двигатель, и грузовик на первой скорости двинулся под уклон. Парень растерялся, не зная, что делать, принялся кричать. Когда вахтер выскочил из проходной, грузовик, ударившись облицовкой радиатора в шлагбаум, переломил его, с треском врезался в закрытые ворота, вышибив одну половину. В этот момент мотор заглох, и машина остановилась. Подбежавшие охранники, не успевшие применить оружие, вытащили перепуганного парня из кабины и увели в караульное помещение.

Недели две молдаванина держали в изоляторе, допытываясь, не собирался ли он совершить побег. Несколько раз допрашивали механика Кучина. Затем парня выпустили из тюрьмы и вернули работать обратно на биржу.

Вскоре в «силовой» снова произошло ЧП. Утром мне пришлось ехать на хлебозавод в Тавду. Едва вернулся, тут же вызвали к «куму». Оказывается, на одном из локомобилей во время работы вылетел палец кривошипа, и поршень, рассоединившись, ударился в чугунную крышку цилиндра, расколов ее на несколько частей. Придя на «силовую» с «кумом» и Путиловым, увидел висящие на погнутых шпильках куски крышки и вылезший из цилиндра поршень. На площадке лежали конусный палец и крепящая его гайка в полной исправности.

При работающей машине открутить гайку и выбить палец практически было невозможно, что стало ясно даже «куму» и Путилову. Допрошенный машинист заявил, что принял утром машину на ходу и до аварии остановок не было. Вызванный сдававший смену машинист показал, что за его смену остановок тоже не было. Это подтвердил и остальной персонал ночной смены.

Не представляя, как такое могло случиться, я высказал мнение о совершенной непричастности к аварии машинистов.

— В этом мы еще разберемся, — пообещал «кум», недоверчиво оглядывая собравшихся.

Перед нами стояла задача как можно скорее пустить локомобиль. Положение осложнялось фасонной конфигурацией внутренней стенки крышки. В условиях мастерских изготовить их было невозможно. Пришлось идти советоваться с нашими умельцами.

Когда сложенная из кусков крышка лежала на столе,

 

- 368 -

мы, сидя вокруг, делились соображениями. В конце концов, единственно возможное решение появилось. Предлагалось части крышки собрать на стальном диске с прокладкой и в таком виде установить на цилиндре. Оригинально, просто и быстро.

Часа через четыре сборную крышку установили, машинист поднял давление пара в котле, и локомобиль заработал. По обычаю, аплодисментов с той стороны не было. Признаюсь, для меня осталась неясной причина аварии. Не разобрался в ней и «кум».

Когда механизаторы исподволь начали готовиться к зиме, Путилова и меня вызвали к Русакову. Присутствовали «кум» и инженер по строительству, молодой младший лейтенант. Заместитель начальника сообщил, что комиссия из Северураллага пришла к выводу о недостаточности охранного освещения зоны биржи. Было предложено в минимальные сроки выполнить схему согласно проекту, причем своими силами. При последнем замечании стало понятным мое присутствие.

— Вам, — обратился Русаков к строителю, — с завтрашнего дня приступить к изготовлению и установке опор, а главному механику организовать бригаду электриков. После окончания строительных работ три дня дается на монтажные дела. Ответственным здесь будет Ефимов.

Однако с просьбой ознакомиться со схемой и объемом предстоящих работ получилась осечка — проект имел гриф «Секретно» и раскрывать его перед «врагами народа» никто не решился.

Все произошло гораздо проще. На бирже я увидел инженера по строительству с группой плотников, которым он объяснял изображенное в папке устройство опор. На просьбу посоветоваться о последовательности работ по монтажу он охотно согласился. После обхода площадок поговорили, откуда целесообразнее начать прокладку, сверяясь с толково выполненной привязочной схемой проводов и мест дополнительной установки светильников. Затем, с его согласия, нанес эту схему на лист бумаги. Не теряя времени, собрал на совет монтеров — трех русских и трех немцев. Мы детально рассмотрели поэтапный план проведения работ тремя звеньями.

Так как материалы были полностью завезены, начали монтаж, не дожидаясь окончания строительных работ. Пришлось еще раз убедиться, что монтеры оказались

 

- 369 -

очень толковыми, знающими свое дело специалистами и в подсказках практически не нуждались. Когда плотники ставили последнюю опору, свыше 90 процентов своего задания монтеры уже выполнили. На следующий день к обеденному перерыву завершили остальное. Осталось подать напряжение. Таким образом, против установленного сэкономили почти двое суток.

Обычно начальство ходом порученных разовых работ интересовалось редко. Главное — дать соответствующую команду и затем в срок спросить с исполнителя. Так и здесь. Безуспешно поискав Путилова, позвонил Русакову и доложил, что все работы по монтажу закончены. Вначале тот даже не поверил.

— Ладно, скоро будем, — проговорил он в трубку.

Через час на бирже появилась группа лагерного начальства, среди них и Путилов. Подойдя ко мне, он тихо спросил, действительно ли можно включать. На молчаливый кивок одобрительно улыбнулся. Большаков, переговорив с «кумом» и Русаковым, дал команду на включение системы освещения.

Монтеры, тут же сняв закоротки, подали напряжение, и биржа осветилась. Пройдясь по основным точкам и убедившись в полном порядке, начальник поблагодарил строителя за хорошую организацию работ. В адрес монтажников это, конечно, исключалось — какие могут быть знаки внимания «врагам народа» от правоверного чекиста.

Когда бригада осталась одна, я прежде всего уничтожил листок с привязочной схемой, затем, поблагодарив монтеров, велел им три дня отдыхать. На следующий день сказал Путилову, что тоже хочу отдохнуть и, получив согласие, отправился в Тавду с особым поручением.

Дело в том, что работающий в гараже столяр, симпатичнейший мужик, предложил выделить в полуподвальном помещении мастерской место для крольчатника. Обсудив предложение с Кучиным, переговорил затем с Путиловым. Осталось достать живность.

За ней я и отправился в город к Короткову, бывшему заключенному набора 1937 года, механизатору, из-за 39 статьи вынужденному остаться в Тавде, там же и женившемуся. Кроме работы на заводе, он занимался рыбалкой и разведением кроликов.

Скромный, компанейский, хлебнувший лагерного лиха полной чашей, он все понял без лишних слов, поэтому

 

- 370 -

возвращался я в гараж с корзинкой и сидящими в ней двумя парами ручных зверьков.

Кролики оказались на удивление плодовитыми, и скоро наш столяр сбился со счета своих подопечных. Конечно, стадо требовало ухода, корма, зато давало деликатесное мясо.

Прошел 1952 год. В концлагерях ничего не менялось. Такое же высокомерно-приказное обращение — делай это, иди туда, сюда нельзя, не разговаривать! Каждую смену оболваненные и запуганные бериевские муэдзины кричали на вышках о принятии поста по охране врагов народа. Все это стало всеохватывающей, неотъемлемой частью первого в мире социалистического государства. С ума можно сойти!

Но, видимо, сталинско-бериевская камарилья, загнавшая страну в тупик, уже не могла поступать по-другому, и в конце 1952 года всех взбудоражило очередное дело против евреев-медиков, отравителей.

Началась планомерная, продуманная до мелочей кампания. В газетах стали появляться статьи о людях, не имеющих родины, для которых нет ничего святого. Начал раздуваться антисемитизм по фашистскому образцу. Над еврейским населением Союза замаячила судьба немцев Поволжья и крымских татар.

Создалось впечатление, что после смерти Ленина новое руководство оказалось не в состоянии управлять государством на демократических началах. Выдвинули лозунг «нарастающей классовой борьбы» и под этим штандартом развернули поход против своего народа.

Начали с троцкистов и за два года разделались с этой группировкой. Затем принялись за правых и левых уклонистов. Здесь действовали более изощренно и жестоко. Сфабрикованная история с «промпартией» позволила разделаться с высококвалифицированными техническими кадрами. Далее перешли к сплошной коллективизации, закончившейся развалом сельского хозяйства.

Принялись и за армию. В короткий срок здесь уничтожили более половины командного состава. Как следствие, за период войны загубили свыше 27 миллионов солдат. После победы по наветам, подозрениям выбили несметное число «предателей». Сейчас настала очередь евреев.

Ходили слухи, что когда Голда Меир, посол Израиля в Советском Союзе, в беседе с Молотовым спросила, почему советским евреям не разрешают выезд, тот

 

- 371 -

ответил, что впервые слышит об этом. Если известны лица, желающие покинуть страну, сообщите, мол, нам, и этот вопрос будет решен незамедлительно. В дальнейшем все жаждущие попасть в Израиль оказались репрессированными, многие уничтожены.

5 марта 1953 года всех как громом оглушило сообщение о смерти Сталина. Заключенные, с трудом скрывая радость, обсуждали это событие. Среди начальства чувствовалось беспокойство. Но все пока шло заведенным порядком.

К моменту похорон механизаторы собрались на «силовой». Из начальства присутствовал Путилов. Котлы держали под давлением. В два часа все выстроились в две шеренги. Машинисты подали пар на гудки, и в течение пяти минут мы молча стояли, каждый думая о заветном, понимая, что самая позорная, с несмываемой кровавой грязью эра сталинизма, эра насилия, удушения и проституирования народа, видимо, закончилась.

Вскоре новое правительство во главе с Хрущевым объявило амнистию осужденным по уголовным статьям. Из тюрем и концлагерей начали выпускать бандитов, воров, насильников, то есть весь преступный сброд. В стране вспыхнули небывалые по масштабам грабежи, воровство. Пришлось срочно отлавливать «друзей народа» и водворять на прежние места. Одним словом, трудно было бы придумать более сильную дискредитацию первых шагов администрации.

Наконец, в апреле началось амнистирование по 58-й статье. В первый список освобождающихся из Белого Яра попал и я. Узнал об этом от Русакова. Заместитель начальника подошел ко мне, неожиданно протянув руку, сказал:

— Здравствуйте, товарищ Ефимов!

Видя мою вытянувшуюся физиономию, улыбнувшись, пояснил:

— Да, да, пришло указание об освобождении, завтра вы будете уже вольным.

После такого сообщения заниматься обычными делами уже не мог. Усевшись на берегу реки, перебирая в памяти одиннадцать страшных лет, с горечью думал о самой активной поре человеческой деятельности, проведенной на каторге. Сейчас мне уже сорок лет, с чего и как начать новую жизнь? Я очень хорошо понимал, что лагерная тень до самой смерти будет стоять за спиной, и ничто не сможет ее рассеять.

 

- 372 -

Утром вызвал Большаков. Сообщив об освобождении, предложил пойти во вторую очередь, так как столько дел и неизвестно еще, кем меня заменить. Признаться, ожидал чего угодно, но не такого циничного предложения. Хотя для бывшего начальника оренбургской тюрьмы, отстраненного за патологическую жестокость к заключенным, мы продолжали оставаться каторжниками.

В обед нас, освобождаемых, под конвоем доставили в шестой лагпункт в пересыльный барак. На следующий день выдали заработанные с 1946 года деньги (3600 рублей) и паспорт, где в графе «Особые отметки» стояла 39-я статья.

Выйдя из ворот концлагеря с маленьким фанерным чемоданчиком, я уселся на скамейке в скверике у вокзала, раздумывая, что же дальше предпринять товарищу Ефимову, гражданину СССР, самой свободной страны в мире, с волчьим билетом.

1953 г.