- 186 -

ГЛАВА 14,

вместо эпилога и одновременно позволяющая проследить дальнейшую судьбу живых и мертвых...

 

Начнем с мертвых.

В 1957 году, еще через 10 лет после описанных здесь событий, мама нежданно-негаданно получила два замечательных документа—справки о реабилитации своей и своего мужа. Она никуда не писала, ни о чем не хлопотала — бумаги нашли ее сами.

Немногим позже мама получила еще один документ—свидетельство о смерти мужа. В нем доверитель-

 

- 187 -

но сообщалось, что Поль Л. Э. умер 16 августа 1937 года в возрасте 39 лет, о чем в книге записей актов гражданского состояния о смерти 29 марта 1958 года произведена соответствующая запись за № 14. Но в графе «причина смерти» скромно стоит прочерк.

Вот и все, что осталось у нас, от моего отца, если не считать доброго имени и светлой памяти, официально дарованных ему и нам 20 лет спустя после его смерти. Спасибо и на том, но все же очень хотелось бы знать— где та яма, чтобы хотя бы в день смерти положить туда букет цветов. У тех, кто так обильно взрыл такими ямами нашу родную землю, с этим делом куда яснее. И хотя сегодня уже изрядно потускнели их добрые имена, многие из них возлежат в могилах без прочерков, а некоторые из наиболее выдающихся и преуспевших на этом поприще даже удостоились великой чести торжественно покоиться у стен Кремля.

...Примерно через год после мамы покинула Алжир и Валечка, пройдя ту же непонятную выдержку в качестве «условно свободной». Она, естественно, поехала к себе домой, к детям, но из Москвы ее быстренько вытурили, как когда-то маму из Свердловска. Сначала она обиталась в Петушках Московской области, но то ли там не хватало нескольких километров до обязательных 101, то ли невозможно было устроиться на работу, Валечка была вынуждена отъехать чуть-чуть подальше и поселиться в Костереве. А потом ей стало просто невмоготу быть одной среди чужих, хотя Москва была не так уж далеко, и там жили ее дети, к которым она изредка крадучись наезжала, шарахаясь от каждого милиционера. Она решила перебраться к сестре в Тагил, и, видно, так ей было тошно, что она, даже не поставив никого в известность о своем решении, объявилась в Тагиле нежданно-негаданно.

 

- 188 -

Она остановилась у нас и вскоре устроилась уборщицей в одно мужское общежитие. Все еще эффектный внешний облик бывшей жены бывшего торгпреда настолько не вязался с ее теперешним положением, что однажды во время уборки туалета к ней подошел один мужчина, который, поборов смущение и предварительно извинившись, поинтересовался — кто она такая и каким образом очутилась здесь, с ведром и тряпкой в руках, но при модной прическе и с белоснежным накрахмаленным воротничком, так вызывающе выглядывающим из-под не очень нарядного халата уборщицы. И когда из скупых ответов Валечки этот мужчина, оказавшийся директором одной из местных школ, узнал, что ведро и тряпка не всегда дополняли ее наряд, а этот туалет не совсем то место, о котором она могла мечтать, то решил ей помочь. Его знакомая, занимавшая руководящую должность в Тагильском книготорге, устроила Валечку кассиром в книжный магазин и настолько прониклась к ней симпатией, что временно предоставила ей маленькую комнату в своей квартире. А вскоре Валечке выделили крохотную однокомнатную квартиру с комнаткой не более 10 квадратных метров и с совсем-совсем крохотным чуланчиком, переоборудованным когда-то и кем-то под кухню. Валечка зажила в свое удовольствие, впервые за десять последних лет почувствовав себя человеком. Рядом к тому же была Капочка, к которой она часто ходила в гости и которую могла теперь принимать в своей собственной замечательной квартире. Она даже помогла маме устроиться продавцом в тот же книжный магазин, где работала, так что они снова оказались вместе вплоть до 1958 года, разделяя радости и горе. Пожалуй, самым большим горем для них в этот период явилась смерть Сталина. Когда они об этом узнали, то горько навзрыд рыдали вместе со всеми, оплакивая столь ужасную для страны потерю, и не могли представить, как же теперь все мы будем жить без него.

 

- 189 -

В конце пятьдесят седьмого мама получила документы о реабилитации, с которых я начал эту последнюю главу. Валечка страшно переживала, что ей ничего нет, и начала писать куда надо и куда не надо, но это было совершенно напрасно, так как прошло немного времени, и она тоже получила свою порцию индульгенций. И вот тут-то она и узнала впервые, что, если верить этим документам, ее Юлий Густавович не был расстрелян, а умер от болезни в далекой северной ссылке в 1944 году. Это была ошеломляющая весть, и Валечке пришлось вторично пережить смерть мужа, и эта, вторая, пожалуй, была для нее еще более потрясающей. Да, можно сказать, что в судьбе Юлия Густавовича удивительнейшим образом нашли отражение исторические контрасты и аналогии—сначала царская власть приговорила его к смерти, заменив ее впоследствии каторгой, а затем то же самое повторила советская власть. Но на этом, пожалуй, аналогия и кончается, поскольку при Николае Втором ему все-таки удалось выжить, а вот при Иосифе Первом не вышло. Впрочем, недавно, после того как я прочитал где-то о ныне известных фактах, что арестованных расстреливали именно в тридцатых годах, а в справке о смерти, высылаемой после реабилитации, указывалось другое время, скажем, тот же 1944 год, меня одолели сомнения. Делалось это для того, чтобы «разбросать» даты гибели по другим годам и тем самым «разжижить» 37—38 годы, на которые пришлось слишком уж много крови...

Вскоре Валечка уехала в Москву, где ей предоставили небольшую комнату в коммунальной квартире недалеко от Петровского пассажа и назначили более или менее сносную пенсию «по мужу». А мама продолжала трудиться. К этому времени она дослужилась до заведующей книжным магазином и усиленно «нагоняла» стаж для будущей пенсии, так как «по мужу» не светило и она решила поработать еще года 3—4, благо здо-

 

- 190 -

ровье позволяло. Но, к сожалению, ей это не удалось. В Тагильский книготорг назначили нового директора, и, знакомясь со своими кадрами, он вдруг узнал, что одна из его завмагов отмечена клеймом. «37», за плечами имеет восемь лет лагеря, хотя в настоящее время полностью реабилитирована. Директор был большой патриот, бдительно стоял на страже государственных интересов и был бескомпромиссен. Поэтому это маленькое «хотя» ему ничего не говорило, и он предложил маме незамедлительно выйти на пенсию.

Валечка умерла в 1969 году в день Победы—9 мая. Умирала тяжело, невыносимо страдая, и мама в течение трех месяцев не отходила от ее постели, специально приехав в Москву для ухода за умирающей сестрой. Согласно последней воли Валечки, на ее могильной плите рядом с фотографией и соответствующей надписью вделана фотография Юлия Густавовича и тоже надпись с датами рождения и «второй» смерти. Ну что ж, пусть хоть так, но он все же обрел свою могилу, и теперь есть куда положить поминальный цветок.

Настенька умерла в том же году, пережив Валечку на пять месяцев. Незадолго до этого она приехала в гости к маме, и это была единственная и последняя встреча подруг за все двадцать с лишним лет после Алжира...

Ушли из жизни и многие другие подруги мамы по Алжиру. Но кое-кого неумолимое время еще щадит. Живет в Чите в окружении своих детей, внуков и правнуков Мария Григорьевна Игнаткина. Несмотря на свои 80 с лишним, она по-прежнему энергична и деятельна. Я с большим удовольствием встретился недавно с ней, с Юрой Игнаткиным и их нисходящим потомством, посетив впервые родные места через долгие 42 года.

Пощадило время и мою маму—ровесницу века. Она

 

- 191 -

уже очень стара, почти ничего не видит и плохо слышит, но память ее ясна и все еще держит события тех далеких, страшных лет. О многих из них я рассказал здесь с ее слов. Она часто говорит, что устала жить, и этому следует верить — было от чего устать. В ее сегодняшней жизни больше прошлого, чем настоящего, и, тем более, будущего. Она говорит, что уже ничего не ждет от жизни, но тут я позволю себе не согласиться, ибо знаю об одной ее мечте, связанной с памятью о ее вечно дорогом Лесе. Наверное, не без влияния от моих расспросов, связанных с этой повестью, она чаще, чем прежде, стала видеть Лесю во сне, таким, каким он был в свой последний тридцать девятый год жизни — для нее он не может быть старше. И когда она рассказывает мне утром, что Леся снова звал ее к себе, я улавливаю в ее голосе чувство вины за то, что она так задержалась и что за все это долгое время ни разу не смогла побывать на его могиле, побыть с ним наедине...

Но где она—эта могила? Как найти ее, как дойти до нее? Никто не знает. Правда, говорят, что расстрелянных в застенках Читинского НКВД вывозили в Сухую Падь, недалеко за городом, и там закапывали в ямы, что в спешке напряженного потока не всегда сразу же забрасывали землей, оставляя ямы до следующей партии, и кое-кто из местных это видел... Еще говорят, что когда в недалеком прошлом в этой Сухой Пади производились земляные работы, связанные с прокладкой коммуникаций, строители время от времени находили полусгнившие кости, истлевшие остатки железнодорожной формы и проржавленные металлические знаки отличия железнодорожников тех лет—звездочки, «гайки», перекрещенные ключи... Наверное, это все же легенда, рожденная не столько фактами, сколько мучительным желанием хоть что-то знать о земных останках дорогих и близких людей, канувших в страшную безвестность.

И мама мечтает: ведь так уж много сделано для

 

- 192 -

правды о том времени, ну что стоит довести это святое дело до конца и всенародно увековечить доброе имя и светлую память миллионов безвинно погибших, воздвигнуть им по всей стране памятники, как символические могилы в знак памяти и скорби, как зримое назидание потомкам об уроке истории, о котором никогда и никому нельзя забывать, чтобы он никогда и нигде не смог повториться. И к тому памятнику, что будет воздвигнут в Чите, она непременно дойдет, если надо — доползет.

Успеть бы только!