В ВИХРЯХ РЕВОЛЮЦИОННЫХ
После Октябрьской революции в марте 1918 года к нам в Воротынск из калужского губкома партии приехал инструктор. Он собрал молодежное собрание в волостном исполкоме и сделал доклад на тему «О роли рабоче-крестьянской молодежи в Октябрьской революции». После доклада начались прения, в которых выступали Гриша Зимбулатов, Саша Литятин, Миша Гречанинов и другие. А потом инструктор предложил желающим записаться в Союз молодежи. Из присутствовавших пятидесяти человек в союз вступили только пять, в числе которых был и я, Боярчиков Александр Иванович.
Меня тогда крайне удивило и взволновало равнодушие Воротынских ребят к революции, и особенно тех, кто был из бедняцких семейств. Партия звала молодежь строить новое общество, в котором не будет частной собственности и враждующих классов, где все члены общества будут равными и в достаточной степени сознательными и просвещенными. А они колебались, не записывались в ряды союза.
Будучи рабочим парнем, испытавшим за четыре года немало горечи от эксплуатации на частнокапиталистическом производстве, мне не терпелось скорее покончить с угнетением человека человеком-собственником, который был социальной опорой врагов революции. Поэтому с большой радостью я включился в ряды Союза молодежи.
Время было тревожное. Зажиточные слои деревни, кулаки, вкупе с отвергнутыми царскими полицейскими, жандармами и отбросами старого общества, всякого рода бандитами, подстрекаемыми антисоветскими элементами из партий, поддерживавших Временное правительство Керенского, выступали с оружием в руках против Советской власти. Они сопротивлялись осуществлению советских законов, убивали советских деятелей, поджигали помещения органов власти.
Наша молодежная пятерка взяла на себя инициативу по охране помещения Воротынского волисполкома от возможных нападений. Кто-то из ребят раздобыл острую шашку (может, кавалерийскую саблю или полицейскую шашку), и мы ходили с нею по ночам вдоль улицы от школы до мельницы и обратно, наполненные гордостью, что стоим на страже Советской власти. При этом каждый из нас поочередно брал эту шашку в руки и, водрузив ее на плечо обнаженной в боевой готовности, считал себя счастливейшим человеком на свете...
Со временем романтические порывы нашей молодежи стали заменяться более зрелым отношением к своему долгу защитника Советской власти. Над страной сгущались военные тучи. Белая гвардия стала собирать кулачье, сынков помещиков и мелкой буржуазии города и деревни против Советской власти.
Началась Гражданская война. Меня потянуло на передний край борьбы за новую жизнь, за пролетарскую правду, за справедливость. И тогда шестнадцатилетним юношей я ушел добровольцем в ряды Красной Армии. Моя мать, Анна Максимовна Боярчикова, утирая слезы рукой, благословила меня.
И вот наступил 1919 год. Лежу я как-то на снегу под артиллерийским обстрелом противника под Белгородом в
качестве разведчика 3-го отдельного батальона лыжников, в котором воевал на первых порах Гражданской войны, и вспоминаю наши первые шаги с шашкой в руках вокруг волисполкома. «Одно дело — охранять помещение Воротынского волисполкома, а совсем другое — защищать всю Советскую власть в рядах Красной Армии», — думал я.
В метель и стужу, днем и ночью я ходил в разведку вместе со старыми красноармейцами, опытными разведчиками, и всегда мы возвращались с ценными сведениями о расположении войск противника или приводили вражеского языка из белогвардейского стана.
Картина после боя под Белгородом, которую я впервые увидел, потрясла меня до глубины души. Все улицы города были завалены трупами белогвардейцев и бойцов Красной Армии.
Я смотрел на убитых и думал, сколько людей русской национальности погибло в этих боях с двух сторон из двух враждующих армий и сколько среди них обманутых белогвардейцами честных людей не только русской национальности. Русский убивал русского. Пуля и снаряд не знали, кто из этих русских обманутый буржуазией, а кто из них ярый классовый враг.
По красноармейским звездочкам на шапках убитых узнавались мною люди других национальностей: евреи, латыши, литовцы, украинцы. В то время в рядах Красной Армии латыши, литовцы и украинцы имели свои национальные формирования и по указанию Реввоенсовета Республики воевали на определенно отведенных им участках фронта.
В последних боях под Белгородом наш лыжный батальон был сильно потрепан и истощен. Оставшиеся в живых были тяжело ранены, много обмороженных. И у меня оказались обмороженными пальцы на обеих ногах, уши, и весь я был подавлен потерей способности участвовать в дальнейших боях с врагами революции.
Вскоре я получил отпуск на родину на 30 дней.
Воротынск за год моего отсутствия сильно изменился. Здесь раньше делили мужиков на богатых и бедных, теперь же их делили на врагов Советской власти и друзей ее.
Грамотные люди из зажиточных домов Воротынска нигде не работали. Не хотели работать на Советскую власть. Увидев меня б красноармейской форме, они настораживались и на мои приветствия, принятые в русском обиходе, отвечали холодно и сдержанно. Совсем недавно эти люди радостно встречали Февральскую революцию, свергнувшую самодержавие. Теперь они прятали хлеб в ямы и отказывались помогать продовольствием Красной Армии и рабочим промышленных городов. Трудно, очень трудно было работать в Воротынске первым поддержавшим Советы людям, таким, как А.А. Иванова, В.И. Соснов, Г, Кузьмин и др.
Мой отпуск подходил к концу. Пришло время возвращаться в ряды Красной Армии. Пришли проститься со мной мои друзья детства: Миша Бочаров, Миша Крылов, Ваня Щелков, Миша Гречанинов, Шура Дитятин, Андрюша Сомов, Коля Халеихин и другие.
Я звал их на фронт добровольцами, но Миша Бочаров сказал мне:
— Шур, а Шур! Ты не ходи больше на войну, пусть там воюют другие. Ты еще годами не вышел, и тебя не призывали в армию. Оставайся дома. На гулянье вместе с тобой ходить будем.
Другой полушепотом, с оттенком боязливости добавил: — Советская власть продержится недолго. Продотделы нас замучили.
Не молчали и остальные:
— В селе Корекозеве недавно было крестьянское восстание. На подавление приезжали вооруженные курсанты из Калуги... В Козельском уезде тоже зреет бунт...
Запуганные и запутавшиеся юноши подпали под влияние врагов революции, и мне не верилось, что мои лучшие друзья — дети бедных крестьян — заговорили языком врагов.
Между нами вдруг выросла невидимая стена, разлучившая нас. Смириться с этим было невыносимо тяжело. И я, как умел тогда в семнадцатилетнем возрасте, так и ответил им, с горячностью возражая:
— Ребята! Вы наговорили мне много ерунды, которую подслушали у нашего врага-кулака. Я ни за что не поверю, чтобы вы были заодно с врагами Советской власти. Помните, ребята, если вы распространяете среди населения вражескую пропаганду, значит, вы помогаете нашим классовым врагам. Куда вы идете, ребята? Опомнитесь! Остановитесь! Разве ваши отцы кулаки? Нет, они бедняки и батраки. Продотряды отбирают хлеб только у кулаков и зажиточных крестьян и отдают его рабочим, красноармейцам и голодающим детям... Вы просите меня остаться дома, с вами. Хорош бы я был комсомолец, если бы остался с вами в роли кулацкого подпевалы. Мой дед «поселянин» перевернулся бы от этого в гробу, а мой отец проклял бы меня на том свете. Прощайте, ребята!
И, не оглядываясь назад, я зашагал по направлению к железнодорожной станции Воротынск, которая расположена в четырех километрах от села.
Всю дорогу я думал о ребятах и о сказанных ими словах при нашем расставании. Мне тогда показалось, что в их глазах не было вражды ко мне, а была какая-то ребячья зависть, добрая юношеская зависть. Ребята, возможно, и пошли бы со мной добровольцами на фронт, если бы на них не влияли их робкие бедняцкие родители, многие из которых в те годы стояли на перепутье...
— Ничего, — говорил я сам себя вслух. — Время придет, и они сами поймут, где их место в жизни. Они тогда прозреют и в один ряд станут со своим классом, с Советской властью.
И это было главное во всем происшедшем в тот день. На душе стало спокойнее за будущее нашей борьбы.
Этот эпизод в жизни воротынской молодежи свидетельствовал о том, как противоречиво и трудно проходил процесс политического роста молодого поколения нашего села. Одни выходили на дорогу революции, другие топтались на месте, третьи выжидали: кто победит, перед тем они и шапку снимут. Но были и такие, которые тянули назад, во вчерашний день.