КОМАНДАРМ МИРОНОВ. СВИДЕТЕЛЬ СОБЫТИЙ — ВОЕННЫЙ ШИФРОВАЛЬЩИК БОЯРЧИКОВ

 

21 сентября 1920 года решением Советского правительства был выделен в самостоятельный Южный фронт. Командующим этим фронтом был назначен М.В. ФРУНЗЕ, а командармом 2-й Конной — прибывший из Москвы Филипп Кузьмич МИРОНОВ.

Многие из нас знали, что он недавно был освобожден из тюрьмы, где сидел под ревтрибуналом несколько месяцев. Ему угрожал расстрел за нарушение военного устава, т. е. за самовольные действия вопреки запрету высшего командования.

Но за жизнь Миронова вступился Троцкий, потребовавший помилования и освобождения его из-под стражи. В те годы Троцкий спас от смерти многих талантливых революционно настроенных военных специалистов, офицеров и генералов царской армии, бывших на особом подозрении у органов ЧК и арестованных ими.

Гражданская война, начатая белыми генералами Деникиным, Юденичем, Колчаком, Врангелем против Советской власти, вовлекла в свои ряды значительную часть белого офицерства на стороне этих генералов, между тем на стороне Красной Армии в начале революции и Гражданской войны оказались единицы военных специалистов.

Чтобы победить врага, нужно было овладеть военным искусством, знанием тактики и стратегии боя. Необходимость укрепления только что созданной рабоче-крестьянской Красной Армии требовала привлечения военных специалистов.

За жизнь репрессированных генералов, обреченных на смерть, за их привлечение на сторону Советской власти, за использование их опыта ведения военных действий под контролем военных комиссаров-коммунистов разыгралась в то время отчаянная борьба между Троцким и Сталиным, который на царицынском участке фронта сумел сделать своими

 

союзниками Ворошилова и Митина против военных специалистов, прибывших на фронт с мандатом Троцкого.

Троцкий в буквальном смысле слова дрался за жизнь генерала Брусилова, Снесарева и многих других, спасая их от сталинских расстрелов, начатых еще на Царицынском фронте. Троцкого поддерживал ЛЕНИН в этом благородном деле, несмотря на длинные кляузы, которые посылали ему и Центральному Комитету партии Сталин и Ворошилов.

Одним из таких военспецов был казачий полковник царской армии Миронов Филипп Кузьмич, назначенный командующим 2-й Конной армией. Это был не только талантливый полководец, но и патриот России и революционер.

Миронов Филипп Кузьмич родился в 1872 году в семье казака донской станицы Усть-Медведицкой. Окончил гимназию и военное училище. Командовал сотней конных разведчиков во время русско-японской войны 1904—1905 годов.

За участие в 1906 году в революционных выступлениях казачества Миронов преследовался властями и был за это уволен с военной службы.

В августе 1914 года Миронов снова призван в царскую армию и направлен на фронт. За боевые подвиги на русско-германском фронте произведен в подполковники.

После Февральской революции он был избран командиром 32-го Донского казачьего полка. В январе 1918 года привел полк с Румынского фронта на Дон. Входил в состав Усть-Медведицкого окружного ревкома и был военным комиссаром округа. В июне 1918 года для борьбы с белыми Миронов организовал краснопартизанские отряды, которые тут же были объединены в Усть-Медведицкую бригаду, в дальнейшем развернувшуюся в 23-ю дивизию под его командованием. В боях с белыми войсками генерала Краснова с октября 1918 по февраль 1919 года Миронов командовал группой войск, а в марте — июне 1919 года был командующим войсками 16-й армии. За отличия в боях в сентябре 1918 года награжден первым орденом Красного Знамени.

 

В боях под Тамбовом и Воронежем в 1919 году конница Миронова наголову разбила конницу генерала Шкуро и захватила его боевое знамя из черного шелка с изображением мертвой головы.

Под Саранском Миронову не повезло. Там шли жестокие бои с белыми и сложилась опасная ситуация, грозившая окружением войск Красной Армии. Во главе Особого Донского конного корпуса 24 августа 1919 года Миронов рвался в бой, чтобы предотвратить это окружение, но его остановили, не разрешили свыше...

Заподозрив недоверие к себе как к военспецу и бывшему офицеру царской армии со стороны комиссаров-коммунистов, он захотел доказать свою преданность революции и повел свой корпус в бой на собственный страх и риск, желая этим продемонстрировать ошибочность тактики на этом участке фронта военных советников Красной Армии.

Но его повернули назад, выслав в погоню за ним лично Буденного с его конницей, который привел Миронова под конвоем прямо в ревтрибунал...

Эти краткие биографические строки, в которых героическое перемешано с драматическим, вызывают огромный интерес у молодого поколения к познанию характера и военного таланта командарма Миронова. Как очевидец и приближенный к сердцу армии — штабу 2-й Конной считаю своим долгом рассказать о последней героической странице жизни и деятельности знаменитого полководца.

Командарма Миронова я увидел на второй день его прибытия к нам. Как шифровальщик штаба армии я вместе с комиссаром и начальником штаба следовал верхом за ним. Мы ездили по полкам, бригадам и дивизиям по линии фронта, где шли жестокие бои.

Знакомство с эскадронами и полками командарм производил в боевой обстановке, включаясь в ход боев, решая задачи и подсказывая их решение, он показал себя знающим военным руководителем.

 

8 октября Врангель форсировал Днепр и начал заднепровскую операцию с целью разгромить наши пехотные войска у Никополя и разбить Каховский плацдарм. Нашим стрелковым войскам не удалось отразить этот удар Врангеля. Пехота была отброшена, и город Никополь был взят врагом.

Бои под Никополем требовали огромного напряжения сил врага, столкнувшегося с большим упорством советских войск. Врангелевцы готовились после взятия Никополя захватить Апостолово и отсюда начать штурмовые атаки на каховский участок фронта.

Военный талант командарма Миронова проявился' 14 октября 1920 года, когда войска 2-й Конной армии неожиданным ударом полностью уничтожили вражескую группировку войск у Агюстолово и весь десант Деникина у Хортицы.

Это была победа. Никополь был освобожден. Вражеские войска в панике бежали на Юг, преследуемые нашими частями.

...Осень 1920 года была очень холодной. Рано ударили сильные морозы. Из Москвы на имя Фрунзе, Миронова, Блюхера, Примакова и других командиров групп войск пришел шифрованный приказ Предреввоенсовета Республики и наркома по военным делам Троцкого, в котором приказывалось «взять Крым до наступления зимы во что бы то ни стало, не считаясь с любыми жертвами».

К концу октября наша пехота под командованием Блюхера и конница под командованием Миронова подошли вплотную к Перекопу. Это замечательная естественная крепость, состоявшая из гигантского Турецкого вала, перед которым был широкий и глубокий ров, упиравшийся своими флангами в Черное море и Сиваш («Гнилое море»).

Командарм Миронов разделил конную армию на две части. Одну часть — 16-ю кавдивизию — послал вслед за пехотными частями в тыл Перекопа, вброд по дну Сиваша. Другую, главную часть армии — 2-ю и 21-ю кавдивизии - он оставил для удара в лоб совместно с основными силами стрелковых частей Блюхера.

 

Удар в тыл Перекопа по дну Сиваша проходил в очень тяжелых условиях. Непролазная грязь засасывала людей и лошадей. Ударил мороз, мокрая одежда замерзала на бойцах, а они все шли и шли под пулеметным огнем противника и осколками снарядов.

Многие утонули в Сиваше, не добравшись до берега. Три часа шли красноармейцы по пояс в ледяной воде до берега Литовского полуострова... Это был героический поход людей, которых не остановил страх смерти во имя победы мировой революции.

Сравнивая страдания, лишения и тяготы, выпавшие на долю первопроходцев нашей исторической победы во время Гражданской войны, с тяготами и лишениями солдат и офицеров Отечественной войны, я, как участник обеих войн, должен беспристрастно, не кривя душой, сказать, что в Гражданскую войну воевать было куда тяжелее, чем в Отечественную. Если мы все-таки тогда победили вооруженного до зубов врага, имевшего в своих рядах вышколенных военных специалистов и таких союзников, как империалистические государства Европы, то это случилось только потому, что нас вела вперед великая идея мировой революции.

Возвращаясь к действиям 2-й Конной армии и дальнейшей судьбе ее командарма Миронова, следует рассказать о некоторых героических эпизодах прошлой войны, сохранившихся навсегда в моей памяти.

Основная линия обороны проходила по Турецкому валу. Длина его составляла около 11 километров, а высота -8 метров. Перед самым валом был ров глубиной в 10 метров и шириной в 20 метров. Кроме того, были три линии проволочных заграждений, последняя из которых в пять кольев была замаскирована во рву.

На Турецком валу было много убежищ и бойниц с сетью ходов и сообщений. Подступы к валу держали под огнем 400 пулеметов и множество орудий. Там были танки, бронемашины и прожекторные установки.

Вместе с 51-й пехотной дивизией Турецкий вал штурмовала 2-я кавдивизия имени Блинова. Два наших штурма были

 

отбиты врагом. Наша конница два раза поднималась на вершину вала и под жестким артиллерийским огнем противника вынуждена была отходить.

9 ноября 1920 года после третьего штурма Турецкий вал пал. А 11 — 12 ноября были сданы и Юшунские позиции противника.

Но враг еще не был сломлен полностью. У Карповой балки стрелковые бригады из группы войск Блюхера натолкнулись на активное сопротивление врангелевцев. Здесь было сосредоточено огромное количество разного рода войск противника, в том числе и знаменитая конница конного корпуса белого генерала Барбовича.

В случае разгрома наших войск у Каповой балки все несколько бригад и две стрелковые дивизии из группы войск Блюхера были бы отрезаны и уничтожены. Конница генерала Барбовича уже заходила в тыл 51-й дивизии, угрожая отсечь ее переднюю линию войск.

Но здесь опять пришел на выручку военный талант нашего командарма Миронова.

Я видел это сражение на близком расстоянии. Оно было величественным и ужасным, потрясающим и героическим. На огромной степной равнине, навстречу хваленой коннице белого генерала Барбовича, двигалась наша мироновская конница 16-й кавалерийской дивизии.

За ней тянулась скрытая от взоров врага цепь пулеметных тачанок. В самую последнюю минуту наша конница внезапно разомкнулась пополам на обе стороны, и перед конными рядами противника выросли грозные пулеметные тачанки. Заговорили 250 пулеметов. Засверкали сабли. Степь огласилась стоном издыхающей Белой гвардии. Первые конные цепи врага были мгновенно сметены, остальные в ужасе бросились наутек, но были скошены пулями, как косой. В живых осталось очень мало. Белая пехота в панике побросала оружие, отступала и сдавалась нам в плен. Это был полный разгром врангелевской армии и особенно хваленой конницы генерала Барбовича.

 

Теперь инициатива в военных действиях перешла к нашей 2-й конной армии. Все наши три конные дивизии первыми ворвались в Крым, захватывая города и селения, разбивая живую силу противника.

13 ноября 1920 года 2-я Конная армия первой вошла в Симферополь, оставив далеко позади себя стрелковые части войск Блюхера и 1-ю Конную армию Буденного (вернувшуюся в середине октября с Польского фронта), появившуюся в Симферополе только через 28 часов после занятия города 2-й Конной армией Миронова.

15 ноября 2-я Конная армия захватила Севастополь, а 16 ноября — Керчь.

ВЕСЬ КРЫМ БЫЛ ЗАХВАЧЕН 2-й Конной армией под командованием талантливого командира МИРОНОВА.

Когда наша конница ворвалась в Симферополь и Севастополь, все улицы этих городов были запружены брошенными на произвол судьбы подводами, груженными вооружением, продовольствием, обмундированием. Лошади, пытаясь высвободиться из-под своей ноши, запутывались в постромках и образовывали на улицах заторы, затруднявшие движение вперед нашей коннице.

Окна домов этих городов были забиты досками, создавая видимость отсутствия жильцов в них, между тем население из них никуда не выезжало и не бежало. Разумеется, не богачи, а мещане, трудящиеся, мелкие ремесленники, торговцы и другие. Беседуя с жителями о причинах такого робкого и холодного с их стороны приема наших войск (доски на окнах, замки на дверях и воротах и т. п.), мы установили, что белые офицеры распространяли среди населения грязную клевету на Красную Армию, называя ее бойцов насильниками и дикарями. Так запугивали белогвардейцы местное население, покидая навсегда Крым.

Когда мы подъехали на конях к набережной Севастополя, перед нами предстало такое диковинное зрелище на море: весь горизонт моря был заполнен пароходами, которые увозили в эмиграцию русскую буржуазию и остатки разбитой добровольческой белой армии.

 

На другой день после захвата Севастополя все наши бойцы и младший командный состав получили из трофейного фонда личные подарки. На мою долю выпало 20 фунтов сахарного песку, шерстяной английский костюм зеленого цвета (гимнастерка и брюки-полуголифе) и белый браунинг.

Вскоре после нас в Севастополь приехал командующий Южного фронта М.В. Фрунзе. Во время нашего наступления он все время находился в боевых подразделениях. Он был смелым и добрым человеком, с бойцами разговаривал без заносчивости, как равный с равным. Он пользовался большим уважением и у комсостава армии.

На третий день нашего пребывания в Севастополе из Москвы в штаб 2-й Конной армии поступила шифрованная телеграмма на имя Фрунзе. В ней после расшифровки оказался приказ председателя Реввоенсовета Республики Троцкого, в котором он от имени Советского правительства благодарил бойцов и командиров, захвативших Крым, а также приказывал расформировать 1-ю партизанскую армию батьки Махно и влить ее отдельными группами в состав стрелковых и конных войск Красной Армии.

В сентябре 1920 года батько Махно прекратил вооруженную борьбу против Красной Армии и, примкнув к ней, воевал вместе с ней против Врангеля до его окончательного разгрома. Когда наши войска вместе с махновцами занимали города и селения Крыма, Махно опустошал немало вещевых и продовольственных складов противника и все это тайком вывозил из Крыма на Украину.

Однако к моменту получения приказа Троцкого о расформировании махновской армии он вместе с ней уже успел выскользнуть из Крыма и гулял в районе Таганрога.

Командующий Южным фронтом Фрунзе тотчас же приказал командарму 2-й Конной Миронову вывести свою армию из Крыма и сосредоточить ее в районе Таганрога для разгрома банд Махно. На станции Волноваха наш штаб расположился в вагонах.

Приказ Фрунзе Миронов выполнил. Но у каждого из наших бойцов щемило сердце от досады и невысказанной обиды.

 

Многие задумывались над тем, почему на ликвидацию махновских банд бросили именно НАШУ 2-ю Конную армию, а не 1-ю Конную Буденного, которая с мая по октябрь не участвовала в боях. В мае она снялась с нашего фронта и передвинулась на Львов, где сражений почти не было. Бои шли на Варшавском направлении, где обливались кровью армии Тухачевского, среди которых героически сражалась конница ГАЯ.

1-я Конная армия все лето до середины октября фактически находилась в резерве командования Юго-Западного фронта (Егорова и члена совета фронта Сталина) и вернулась на Южный фронт только во второй половине октября, когда 2-я Конная армия вела жестокие бои с Врангелем совместно со стрелковыми частями Блюхера. 1-я Конная армия в кровопролитных боях против Врангеля не участвовала, а шла фактически в обозе. Решающие бои на Южном фронте вели 2-я Конная армия Миронова и войска Блюхера.

И вот теперь 2-ю Конную армию опять посылали в рубку с махновцами...

Мне часто приходилось сопровождать командарма Миронова в постоянных его поездках по линии расположения наших кавалерийских частей. Военному шифровальщику, каким я являлся тогда, редко приходилось отсиживаться в штабе. Я большей частью кочевал в седле вместе с Мироновым и шифровал боевые приказы и донесения в самых неподходящих условиях фронтовой жизни — на коленях, в седле или, спешившись на землю, на пятачке фронтовой дороги.

Военный шифр я знал наизусть, что давало мне преимущество работать в пути на память, не таская за собой печатного шифра (во фронтовой обстановке это было небезопасно).

Вместе с командармом в походе всегда находился наш военком, Карпов, и военспец для поручений при командарме, Качалов (наш бывший начальник штаба 1-го конного корпуса Жлобы).

Как-то однажды после долгой верховой езды все мы очень устали и по предложению комиссара спешились у какой-то безымянной пологой балки, решив там отдохнуть.

 

Это было в октябре. Дул холодный, пронизывающий ветер. Мы разнуздали лошадей, но далеко от себя их не пускали.

Командарм лежал спиной на пожелтевшей траве и молча глядел в осеннее небо. Он был задумчив. На его тонком строгом лице заметна была печаль. Мы понимали его душевное состояние. Он нес тяжелую ответственность за исход войны на порученном участке фронта. От него ждали тогда разгрома Врангеля. Победы Красной Армии над этим злейшим врагом доставались ему ценой больших жертв, страданий и мук.

Филипп Кузьмич МИРОНОВ был прямым, честным человеком и преданным солдатом революции. Недаром за него боролся Троцкий, который хорошо знал людей и редко в них ошибался. Но талантливость Миронова и его военные успехи не раз вызывали зависть у некоторых вчерашних соратников, сделавшихся со временем его прямыми и затаенными врагами. Они копали ему яму, как кроты...

Он не мог не чувствовать этого, памятуя свое недавнее прошлое...

Во время того отдыха у безымянной балки возник откровенный разговор в узком кругу близких и доверявших друг другу людей.

Комиссар 2-й Конной армии спросил Миронова:

— Что вы думаете про Думенко и Жлобу — своих предшественников по командованию конницей?

Тот ответил ему приблизительно следующее:

— Они были честные боевые командиры Красной Армии. Когда-то мы все вместе вели бои против Деникина, с нами тогда был и Буденный, который потом отошел от нас... Его теперь берегут и ласкают в Москве, потому что он удобен. На эту лошадь кто-то хочет поставить ставку... Он в центре игры политических сил... Его берегут для политических целей. Он не сварлив, с ним можно всегда договориться... — И после небольшой паузы с глубоким вздохом продолжал: — А Думенко и Жлоба были — как это лучше выразиться — колючие. Я тоже похож на них.

 

Не ручаюсь за протокольную точность данных слов, но что они были именно такого содержания и смысла, это я хорошо помню.

Разговор оборвался. Где-то в степи протяжно заржала лошадь. Наши лошади ответили ей, насторожив уши. Мы вскочили в седла и помчались дальше в расположение своих кавдивизий.

...Стоял декабрь — январь 1920—1921 года. От мороза на лету замерзали птицы, падая камнем на землю. Наши трофейные мягкие врангелевские вагоны, в которых размешался штаб 2-й Конной, примерзли к рельсам до того крепко, что паровоз дважды делал отчаянные попытки оторвать поезд от рельсов и никак не мог. Выплескивая из вагонов прямо на колеса разные жидкости, штабисты 2-й Конной не подумали, чего это будет им стоить потом, когда потребуется в зимние холода поспешно, по боевой тревоге сниматься с места.

В один из таких морозных дней нам стало известно, что на станцию Волноваха движется махновский разъезд численностью до 1000 сабель с намерением захватить и уничтожить штаб 2-й Конной армии.

Наши три кавдивизий в это время вели жестокие бои с Махно, сжимая кольцо окружения его банд вокруг Таганрога.

Миронов вызвал к себе начальника станции Волноваха и приказал прицепить к штабному поезду второй паровоз, чтобы столкнуть обледенелые вагоны с рельсов. Но тот ответил, что на его станции ни одного запасного паровоза нет, так же как и на соседних.

Начальник штаба Родионов доложил командарму, что он никак не может связаться по прямому проводу ни с одной нашей дивизией, поскольку все находятся в непрерывном Движении в боях с подвижными тачанками Махно.

Тогда Миронов сам пошел на армейский телеграф и нешифрованным, открытым текстом послал в эфир сообщение нашим кавчастям о грозящей опасности штабу армии, приказав немедленно прийти нам на помощь.

 

Мы приготовились к худшему и взялись за оружие. Нас, работников штаба, было около 70 человек, и у каждого было личное оружие: у кого наган, браунинг, а у некоторых даже «смит-вессон» — устаревший пятизарядный пистолет. При штабе был комендантский взвод красноармейцев, численностью до 40 человек с винтовками. Однако патронов было мало.

Чтобы оказать сопротивление тысяче махновцев, людей и оружия было очень мало. Изрубить нас в куски им ничего не стоило. Они это делали не раз во время своих внезапных налетов на красноармейские части меньшей численности.

Миронов в тот момент был спокоен и бодр. В такие минуты личной опасности он вел себя с исключительной выдержкой. Помню его слова: «Если мы со своим скромным оружием окажем сопротивление и убьем первую сотню махновцев, остальные отступятся от нас и рассеются». Это вселяло в нас веру в себя и в свой успех.

В таком воинственном напряжении прошло около двух часов.

Вдруг мы услышали топот коней и людской шум. К нам на выручку скакал наш кавалерийский полк. Мы встретили его радостными криками приветствия, а командир полка, спешившись, обнимал Миронова, рассказывая, как он услышал наши призывы о помощи во время марша. Аллюром в 4 креста полк догнал махновцев и в 5 километрах от станции Волноваха рассеял их.

Не успела пройти одна неприятность, как возникла другая.

В штаб армии из политотдела штаба фронта явился странный человек. Он предъявил документы, по которым наш комиссар армии Карпов снимался с должности и отзывался в политотдел фронта, а вместо него комиссаром назначался этот странный тип.

Новый «комиссар» тут же пустил слух по штабу, будто командарма Миронова скоро снимут с должности и арестуют за связь с Махно. Эти новости нас всех очень взволновали.

Затем новый «комиссар» пришел к нам в вагон, где размещалось шифровальное отделение штаба 2-й Конной армии, и

 

выгнал нас, троих шифровальщиков (Нефедьева, Мартюшенко и меня), из вагона, а несгораемый ящик с шифрами приказал выбросить в мусорную яму. Это было очень похоже на вражескую диверсию.

Мы безропотно подчинились и очутились на улице, содрогаясь от холода, произвола и волнений. Обиженные и беззащитные, мы стояли на рельсах возле вагона; к нам подошел начальник особого отдела армии и спросил, что случилось. Мы ему рассказали. Он еще ничего не знал о новом «комиссаре», занимавшемся дискредитацией командарма Миронова. Мы ему об этом тоже сообщили. Он быстро отвернулся от нас и исчез куда-то, ничего нам не сказав. Спустя несколько часов мы узнали, что новый «комиссар» — самозванец с подложными документами и что он сидит арестованный в особом отделе.

Это событие нам напомнило обстановку в штабе 1-го конного корпуса при Думенко. Что-то почудилось, как будто теперь и вокруг Миронова начала действовать чья-то тайная предательская рука.

К сожалению, это не оказалось только причудами, кажущимися симптомами надвигающегося несчастья на нашего командарма.

Вскоре действительно появилось сообщение, что Миронова отзывают в Москву, в Штаб РККА на должность Главного инспектора кавалерии Красной Армии.

Это было заслуженным продвижением Миронова по должности. Но вместо Штаба РККА Миронов оказался в Бутырской политической тюрьме. Это явилось неожиданностью и новой загадкой для всех конармейцев.

А вслед за этим пришло другое сообщение — о расформировании 2-й Конной армии и переименовании ее во 2-й конный корпус по причине якобы невыполнения боевого задания по уничтожению банд Махно.

В действительности это не соответствовало правде. Войска Махно были уничтожены. Только маленькой группе приближенных к Махно удалось вырваться из окружения под

 

Таганрогом и вместе со своим атаманом перейти румынскую границу.

Потом пришло сообщение об аресте Миронова и о его расстреле^*.

Наш 2-й конный корпус, преобразованный из 2-й Конной армии, как прокаженный, был посажен вместе с конями в железнодорожные вагоны и отвезен на глухой полустанок под Ростовом-на-Дону. Меня вскоре отозвали на шифровальную работу в штаб 9-й Кубанской армии в город Краснодар.

Так закончилась драматическая судьба командарма Миронова. Его появление во 2-й Конной армии явилось счастливым историческим событием для судеб Советской республики, а для его личной судьбы — роковым концом. Он был, безусловно, сильной личностью, способной и талантливой, на фоне некоторых соперничавших с ним командармов, коих он затмевал своими знаниями и независимостью решительного характера.

Из-за чего погиб Миронов, это должны установить честные военные историки по документам, которые в свое время будут подняты из архивов следственных органов, из архивов партии, из архивов Красной Армии.

...Будучи несправедливо репрессированным в 1949 году и заключенным в карагандинский концлагерь, я встретился там с русским белоэмигрантом Руденко, сыном полковника белой армии Врангеля. Семья Руденко до революции проживала в Новочеркасске, а потом бежала за границу. Когда в разговоре выяснилось, что я воевал в Крыму во 2-й Конной армии Миронова, а он в конном корпусе врангелевского генерала Барбовича и чудом спасся от смерти, он рассказал мне, что за границей, в Париже, в 1921 году он узнал о расстреле в Москве Миронова и очень обрадовался тогда этому.

— Миронов разбил нашу конницу, — сказал он, — и гнал нас без остановки до самого Черного моря. Он — Миронов — главный виновник гибели белой армии Врангеля и виновник нашей эмигрантской судьбы...

 

Однако затем он с напускной рыцарской доброжелательностью отозвался о Миронове, как о самом талантливом русском полководце в рядах конных полков Красной Армии, затмившем своей славой многих других видных конников, которые и погубили его...

В 1956 году после XX съезда Коммунистической партии МИРОНОВА ФИЛИППА КУЗЬМИЧА ПОСМЕРТНО РЕАБИЛИТИРОВАЛИ.

Настоящие воспоминания не претендуют на исчерпывающую полноту и протокольную точность. Они являются воспоминаниями участника и очевидца героической борьбы Красной Армии с ее врагами, находившегося близко к легендарным командирам Гражданской войны ДУМЕНКО, ЖЛОБЕ, МИРОНОВУ и другим. Позднее я имел встречи по службе в верховном командовании Красной Армии с Тухачевским и Троцким. Они пробудили во мне симпатии своим беспредельным самозабвенным трудом на благо мировой революции, и я не могу не сказать о них доброе слово на память поколениям, которые доберутся до исторической правды об оклеветанных и погибших героях Советской республики.

Преступление должно быть наказано.