ПОХОРОНЫ А.А. ИОФФЕ

1927 год

 

Траурная процессия от Наркоминдела шла по Лубянской площади мимо Большого театра и Московского университета по Пречистенке к Новодевичьему монастырю.

В последний путь столица России Москва провожала своего выдающегося советского дипломата и революционера Адольфа Абрамовича ИОФФЕ.

 

Гроб был установлен на траурной колеснице, запряженной тройкой гнедых лошадей. На крышке гроба лежало много венков, среди которых были венки от Советского правительства и Наркоминдела, от родных и от группы членов Центрального Комитета партии.

Всеобщее внимание привлекал к себе небольшой венок с алой лентой, на которой было написано: «От беспартийных Троцкого и Зиновьева».

Улицы Москвы были переполнены народом. Траурная процессия двигалась очень медленно. Машин сзади не было. Все шли пешком. За гробом покойного шла вдова — Мария Михайловна Иоффе. Рядом с ней — Лев Троцкий, поддерживая ее под руку. За ними — Зиновьев, Каменев, Радек, Пятаков, Преображенский, Сапронов, Лашевич.

Потом шла правительственная комиссия по похоронам, в составе наркома иностранных дел Чичерина, члена Политбюро Рютина и других. За ними двигалась длинная живая лента из многих тысяч боевых друзей покойного, активных участников Октябрьской революции и Гражданской войны. Они пришли сюда отдать последний долг своему товарищу по совместной борьбе за дело революции.

А.А. ИОФФЕ пришел в революцию в черные дни царской реакции, когда на фонарях вешали революционеров, а на Пресне догорали баррикады революции 1905 года. Без сожаления он покинул дом богатого отца, навсегда променяв свою спокойную жизнь буржуа на полную опасностей жизнь бойца революции за счастье пролетариата. Бесстрашно он шел по этой дороге жизни, хотя ему всегда угрожала жандармская пуля или ссылка в сибирскую каторгу.

С первых дней Советской власти Иоффе пригласили на работу на самый трудный участок деятельности молодого Советского государства — внешнюю политику, на дипломатическую службу.

Здесь были сплошные преграды. Буржуазный мир не хотел признавать Советскую власть. Только талант, огромные способности и знания Иоффе смогли преодолеть эти препятствия.

 

Он был как сапер на поле боя, который обезвреживал заминированные дороги и добивался дипломатического признания Советской России. Он был первым полпредом страны Советов в буржуазной Германии и других странах мира. Он по заданию Троцкого, бывшего тогда наркомом иностранных дел, распутал клубок противоречий между Германией и Россией, сыграв заметную роль на мирных переговорах в Бресте в 1918 году. За эту выдающуюся работу он получил от Ленина личную благодарность. Незадолго до своей смерти Иоффе был нашим посланником в Японии.

События последних лет в партии сильно волновали Иоффе. Внутрипартийная борьба угрожала расколом партии. Исключение из партии Троцкого и Зиновьева послужило сигналом к этому расколу и было его началом. Иоффе задумал остановить это опасное развитие событий, преградить им дорогу. Он стал искать в прошлой истории примеры и нашел их... в мужественной кончине супругов Лафаргов.

Головная колонна процессии подошла к Новодевичьему монастырю. У ворот монастыря находилась конная милиция. Она была вооружена карабинами. Около милиции стоял секретарь ВЦИК Енукидзе. Он распорядился пропускать в ворота только родных и близких покойного.

Нам было приказано «немедленно разойтись по домам». Но нас было десять тысяч. Мы рванулись в ворота и взяли их приступом. Милиция отступила. У самой стены внутри монастыря мы увидели вырытую могилу. А наверху стены стояли вооруженные бойцы-чекисты. Там была устроена против нас засада (на всякий случай). Как мы узнали спустя много лет, это был злодейский план Сталина — спровоцировать кровопролитие и убийства...

У открытой могилы начался митинг.

Первым выступил Чичерин. После него на трибуну поднялся член правительственной похоронной комиссии Рютин, «восходящая звезда» первой величины, заговоривший по известным установкам. В своей речи он был груб, разражаясь выпадами против оппозиции. Его выступление изо-

 

биловало оскорбительными намеками и было похоже на провокационный вызов всем нам, присутствовавшим. Но мы негодовали молча.

Рютин заявил, что в «смерти А.А. Иоффе виновна вся оппозиция». Тогда мы еще не знали, что через несколько лет встретимся с этой «звездой», Рютиным, на одинаковом положении в Верхнеуральской тюрьме.

Речь Рютина затянулась. От грубых нападок на оппозицию он перешел в нападение на Троцкого. Когда он воскликнул, что Л.Д. Троцкий пророчит «сумерки революции», кладбище огласилось мощными криками протеста:

— Не смейте! Замолчите!

Раздраженный и как оплеванный, Рютин сошел с трибуны, не закончив своей клеветнической речи.

Троцкий, стоявший рядом с Сапрановым, как бы очнувшись от забытья, спросил Сапранова: — Почему они кричат на него?

Я не слышал, что тот ответил, но, глядя на Троцкого, можно было заметить, что он не слушал ораторов на могиле Иоффе и ничего не видел вокруг себя. Глубоко погруженный в свои мысли, он пристально смотрел в открытую могилу. Его левая щека нервно подергивалась...

Когда Чичерин объявил, что слово имеет Лев Давидович Троцкий, все кругом замерли. Даже бойцы на стене монастыря застыли, оцепенев в ожидании.

Взойдя на помост, Троцкий обнажил голову. Его речь • лилась как грустная мелодия и проникала в самое сердце.

Мне приходилось слушать много речей Троцкого, но такой у него еще не было. Он говорил о друге и революционере, отдавшем делу революции свое горячее сердце до последней капли крови.

Смерть Иоффе потрясла Троцкого.

Такая смерть могла вызвать недопустимое подражание. Благородный поступок Лафаргов... Это не борьба за революционные идеалы, а протест, который может нанести ущерб, ибо будет выводить из строя борцов революции. Этого нельзя допустить.

 

И вот грустная мелодия в речи Троцкого начала уступать место бодрому призыву к жизни, к борьбе за жизнь. В десятитысячную массу слушателей Троцкого полетели раскаленные слова, зазвеневшие, как металл: «Никто не имеет права следовать примеру его смерти. Надо следовать примеру его жизни».

Это был приказ командарма. Приказ по армии... Этот приказ мы не забывали даже в самые мрачные годы сталинских репрессий. «Ленинское знамя мировой пролетарской революции брошено в грязь и растоптано», — сказал Троцкий, обвинив Сталина в измене делу Ленина.

Голос оратора звучал как набат и вызывал трепетное волнение. «Как поднять знамя революции? Как очистить его от прилипшей грязи?» — думалось нам.

Дальше Троцкий говорил, что руководство ЦК партии упустило революционную ситуацию в Европе, Индии, Китае и отбросило мировую революцию на много десятилетий назад. Это и есть измена интернационализму...

Слушая Троцкого, мне тогда вспомнились вещие слова Ленина о МИРОВОЙ РЕВОЛЮЦИИ. С этими словами вождь обратился в 1917 году к российскому пролетариату с броневика на Финляндском вокзале. С этими словами Ленин обратился в 1919 году и к I Конгрессу III Коммунистического Интернационала. Эти слова были начертаны в партийной программе.

И как бы вторя моим мыслям, прозвучали слова Троцкого: «В России побеждает реакционная идея национального социализма в одной стране, которая в конечном счете может привести к реставрации капиталистических отношений в стране...»

Последние слова Троцкого над могилой Иоффе звучали, как клятва: «Мы высоко поднимаем ЛЕНИНСКОЕ ЗНАМЯ мировой революции и понесем его вперед с мировому коммунизму. Да здравствует революционная Коммунистическая партия!»

Кладбище огласилось громом рукоплесканий.

 

Долго не смолкали крики солидарности с Троцким, с его словами, так совпадавшими с думами и устремлениями собравшихся.

В это время Троцкого снимали киноаппаратом.

Когда наступило затишье, на трибуне показались Зиновьев и Каменев. После их выступлений мы опустили гроб в могилу и стали бросать на него горсти холодной земли. «Твой путь окончен. У нас еще впереди борьба», — так мы думали, не заблуждаясь ни на минуту о своем завтрашнем дне. Мы предвидели, что хлебнем сполна из чаши страданий.

Кладбище не утихало, а бурлило все сильнее. Присутствие среди нас Троцкого поднимало в нас бодрость духа и вселяло веру в победу ленинских предсказаний, ленинских идей, мировой революции. Мы с любовью смотрели на него и просили: «Скажите еще что-нибудь».

Окружая плотной толпой Троцкого, мы неожиданно заметили, что прижали его к кирпичной стене. Создалась как бы угроза несчастного случая.

Первым это заметил Лашевич, участник штурма Зимнего дворца в 1917 году и командующий войсками Сибирского военного округа. Он по-военному приказал нам построиться в несколько рядов вокруг Троцкого и сдерживать надвигавшуюся людскую волну.

Беда была остановлена, но люди продолжали кричать, просить Троцкого сказать им несколько слов. Тогда мы подняли его на руки и Троцкий сказал, обращаясь ко всем:

— Товарищи! Не надо манифестаций. Мы пришли сюда проститься с нашим товарищем. Других намерений у нас здесь нет. Еще раз: не надо манифестаций! Расходитесь по домам!

Более десяти тысяч коммунистов — активистов партии, наэлектризованных возмущением против антиленинского руководства небольшой группы узурпаторов, засевших в aппарате ЦК, ждали тогда от Троцкого приказа к решительным действиям, а услышали от него призыв к спокойствию, но никто из нас и тогда не сомневался в правильности его I действий. Мы верили Троцкому. Так было надо.

По узкому живому коридору мы провели Троцкого к монастырским воротам, где его ожидала машина наркома Белобородова. Когда Троцкий уехал, Лашевич сказал нам:

— Ну вот, наши уехали. Пойдемте и мы по домам...

Мы расходились печальные, хотя у каждого из нас в душе теплилась надежда на победу мировой социалистической революции.