4. Вайс и Герд

 

Долговязый и нескладный стоял полуголый огромный подросток перед врачом Беловского лагеря, комиссующим вновь прибывший состав. Мальчишку покачивало от слабости, он заметным усилием воли преодолевал ее, едва придерживая штаны длинными пальцами костлявых рук. Мослы его были огромны, как у лошади, но лицо— с глазами ярко-голубыми, простодушно открытыми на мир, с расквашенными по-детски губами, было совершенно ребяческим, без признаков юношеского пушка.

— АД-4, _ сказал мне для записи доктор, что означало: алиментарная дистрофия в последней стадии.

— Гельмут Вайс. 17 лет. Немец, — записала я и добавила распоряжение врача: "госпитализировать". Спасти малого. Высоченный костистый парень, немец из Саксонии, лег на койку в стационаре. Ночью во время обхода увидела огромные серые, хотя и отмытые в бане, ступни, далеко торчавшие между решетками спинки. Я подобрала ноги, натянула на них одеяло, а он спросил: "Скоро утро?" Это он ждал свою хлебную пайку.

Горше всего во время голода приходилось людям с большим костяком. Они умирали первыми. Изредка врачи выписывали таким "великанам" двойную порцию похлебки.

В беловском лагучастке голод уже заканчивался, так что в больничке оставались "сливки" — несъеденные больными остатки тощего супа. Обычно их подъедали ненасыщавшиеся. Потом для этой цели стали держать свиней.

Вайс — мы сразу стали называть его по фамилии, превратив ее в имя — мог съесть сразу полведра таких "сливок". Раздобыл каким-то чудом ведро свеклы, пек ее, варил и в полдня съел. Смотрел на меня собачьими глазами, когда я раздавала витаминные шарики на сахаре. И хотя рацион был еще постен и скуден, все-таки через месяц-другой парень "выелся", то есть перестал томиться постоянным рвущим желудок голодом. Мы оставили его пока санитаром.

. 17 лет! Как попал в советские лагеря да еще просидел уже почти три года! За что? Статья у него была ужасная: "подготовка вооруженного восстания''.

Сынишка саксонского крестьянина состоял в Гитлерюгенде^*. -По окончании войны за одно это советские военные власти, к удивлению, не преследовали и не карали. Летом 14-летний Гельмут, бродя по окрестностям, в куче камней нашел кем-то засуну-

 

тый туда "Вальтер". Может быть, немецкий офицер, солдат или власовец в бегстве бросил его туда.

Мальчишка в восторге схватил совершенно исправное оружие и спрятал. От отца скрыл находку, но не выдержал секрета и похвастался сыну соседа. Сын — своему отцу, тот донес (фашистская привычка), да еще рассказал, что Вайс был в Гитлерюгенде. Гельмута взяли. 14 лет не стали помехой, очень уж рослый был парень! Был он объявлен 17-летним и в день-два осужден "за подготовку вооруженного восстания". Пока родные хватились доказать, что он ребенок, подоспел этап, и поехало немецкое дитй на восток, сначала куда-то в Польшу, потом докатилось до Кемеровской области.

Безусловно, не будь исход войны гибельным для Германии, из него выработался бы правоверный фашист: и сама атмосфера страны, и сила огромная в парне, и некоторая умственная туповатость, свойственная офашизированным немцам — все этому способствовало бы. Не случись такая с ним беда, мальчишка, не могущий иметь убеждений, а только "стереотип мышления",быстро перековался хоть бы и в комсомольца. Но пока он был дитя, фашиста из него делали в советском лагере. Видимо, организм был могуч, если мальчишка не погиб в своих трехлетних скитаниях.

Среди лагерного разврата он оставался чистым и невинным, хотя в Польше его два года держали в женской зоне, ради издевательства, что ли. Над его невинностью подтрунивали больные и персонал, хотя я не позволяла при нем говорить гадости. А мне он сказал однажды, что он так много в этой области видел, о чем я даже и подозревать не могу, и никогда никому рассказать нельзя, что женщины ему омерзительны, и, вероятно, он никогда не сможет, Как он выразился, "делать детей".

Ко мне его привязанность была огромна, может быть, по расчету получить что-нибудь лишнее, может быть пункт моей статьи к этому располагал, может быть мое им еще не виданное в СССР внимание к людям. Помогал мне во всем, ничего не крал, даже очень голодный, и никогда ничего не просил.

Губастый, с удивительно детским лицом, огромными, как яйца, голубоватыми белками глаз, он был совершенно бесхитростен, удивительно правдив. Сын крестьянина, поражал тем, что мы называем воспитанностью.

Мне же хотелось покровительствовать этому огромному ребенку и потому еще, что нашел он погубившее его оружие в камнях. В кучу камней сунул свой револьвер и близкий мне человек,

 

когда пришло время с оружием расстаться. И все мне казалось, что это я лично перед мальчиком виновата, хотя местности были разные.

Однажды на комиссовании обнаружился еще один совсем юный — 18 лет — немец Герд, из пленных юнцов, призванных Гитлером в последние дни войны и не успевших сделать ни одного выстрела. Герд вроде бы получил какую-то военную подготовку в школе и выглядел "мальчиком из хорошей семьи". Ослабев, он тоже попал в больничку, но в отличие от Вайса был грамотнее — из гимназии, городской житель.

В поведении обоих "фашистят" было, несмотря на разную социальную их принадлежность, много общего: какое-то достоинство, европейская сдержанность какая-то. Они никогда не жаловались, не ныли, в рассказах о своих бедствиях были сдержанны. Я не видела их крикливо страдающими, как принято у нас, русских.

Герд попал в советские лагери не сразу, как Вайс. Свои 25 лет советского заключения он получил после лагеря военнопленных. Когда их стали постепенно отпускать в Германию, он по полной безвинности и юным годам попал в первую партию. Немцы, остававшиеся пока в плену, надавали ему свои адреса, сообщить родным по возвращении домой. Он простодушно записал адреса на листочке и положил в карман. На вахте при выпускном обыске листок был обнаружен.

— Адреса?! — ив результате "шпионаж" и 25-летний срок.

Все было так чудовищно, что парень не мог осознать реальности случившегося, и так же, как Вайс, относился к своей участи без явных признаков отчаяния.

На переломе зимы 48-49 года нас из Беловской пересылки отправили в спецлагерь для 58 статьи в Киселевск. Врачом стационара сделался доктор Тоннер, обрусевший голландец, которого вместе с советскими немцами выслали, а потом посадили. (В те годы даже швед тоже считался "немцем". Так выслали Витьку Бутлара). Тоннер снова госпитализировал двух юношей, и они лежали в палатах для самых тяжелых, ради присмотра за ними, так как я была единственной сестрою, но все-таки не могла не спать. Герд и Вайс были совершенно идеальными добросовестными мне помощниками, на них можно было полностью положиться, Мальчики тактично говорили между собою по-русски, изредка только перебрасывались немецкими фразами, "чтобы не забыть родной язык", как объяснял мне Герд.

Ночью я вставала и обходила палаты. В одну ночь вижу; Вайс

 

спит, рядом, сидя на своем ложе, Герд мастерит что-то.

— Чем ты занят, Герд?

— Т-с-с! — Он прикладывает палец к губам и показывает на спящего Вайса. — Я делаю для него торт. Завтра у Гельмута день рождения. — "Торт" представлял собою кусок черного ржаного пайкового хлеба, квадратом вырезанного из пайки. Он положен на красиво вырезанную из бумаги "кружевную" салфеточку, и я понимаю, для чего вечером Герд попросил у меня листок белой бумаги. В хлебную мякоть Герд узором втыкает скопленные за несколько дней лекарственные витаминные шарики на сахаре. Хлеб — это тоже жертва: от скудной пайки в 600 грамм надо было вырезать изрядный кусок.

Узор из белых шариков образует число 18 — столько лет исполняется Вайсу. Теперь он — совершеннолетний. Розовые, разложенные с чисто немецкой аккуратностью, украшают углы. Растроганная, я приношу Герду еще горсточку витаминов и к его подарку добавляю от себя карандаш и маленькое саше для гребенки. Во время утреннего пробуждения именинника я буду занята в амбулатории.

Утром сияющий Вайс приходит благодарить меня. Мальчик в восторге! За тысячи километров от родины у него есть друзья, устроившие ему настоящий "гебурстаг".

В ту суровую зиму мы с Тоннером спасли этих двух немчат. Весною Вайс, уже здоровый, пошел на общие работы, Герда, нежного, как девушка, и более образованного — он знал латынь — Тоннер понемногу приучил к фельдшерскому ремеслу, и летом Гердик уже чудесно делал вливания и аккуратнейше фасовал порошочки в чистенькой нашей аптечке. И даже ухаживал за хорошенькой новой сестрою. Я же в этом лагере была в новой ипостаси: актрисой создаваемого там театра.

Если они живы, где и кто они теперь, два немецких мальчика, два "фашиста" — крестьянин Вайс и интеллигент Герд? И что они думают об СССР?!