...БЫТЬ ХУДОЖНИКОМ

В июне 35 г. в Париже состоялся Международный конгресс писателей в защиту культуры. В нем принимали участие Генрих Манн, Андре Жид, Барбюс, Брехт, Мальро, Арагон...

В четвертой книге своих мемуаров Эренбург вспоминает, что за несколько дней до его открытия французские писатели обратились к советскому послу с просьбой прислать Пастернака и Бабеля, а они в состав делегации включены не были. Бабель и Пастернак прилетели в Париж, когда конгресс уже работал. Об этом есть в письме Марины Цветаевой^*.

"...Борис Пастернак, на которого я годы подряд — через сотни верст — оборачивалась, как на второго себя, мне на Пис. Съезде^* шепотом сказал: — я не посмел не поехать, ко мне приезжал секретарь Сталина, я — испугался".

И далее она поясняет, что Б.Л., якобы, не хотел ехать без жены, а "его посадили в авион и повезли".

Я не помню, чтобы Боря мне впоследствии рассказывал об этом эпизоде, но сомневаться в свидетельстве Цветаевой, разумеется, нельзя. Весьма примечательно, что спустя год после телефонного разговора с Пастернаком Сталин снова о нем вспоминает, посылая к нему своего секретаря.

Прилетев в Париж, Б.Л. сказал Эренбургу, что врач установил у него психастению, что он страдает бессонницей, когда ему объявили, что он должен лететь в Париж — находился в доме отдыха.

Гораздо позднее (летом 58 г.) Борис Леонидович объяснял свое тогдашнее состояние последствиями поездки по колхозам: "В начале тридцатых годов было такое движение среди писателей — стали ездить по колхозам собирать материалы для книг о новой деревне. Я хотел быть со всеми и тоже отправился в такую поездку с мыслью написать книгу. То, что я там увидел, нельзя выразить никакими словами. Это было такое нечеловеческое, невообразимое горе, такое страшное бедствие, что оно становилось уже как бы абстрактным, не укладывалось в границы сознания. Я заболел. Целый год я не мог спать".

После возвращения с конгресса, 15 ноября 35 г. он писал Г.В.Бебутову (литературоведу, впоследствии редактору последнего прижизненного издания книги Б Л. "Стихи о Грузии. Грузинские поэты". Тбилиси, 1958):

"Сейчас я и сам с трудом понимаю, что со мной творилось, но это было нечто вроде психастении, и продолжалось с апреля месяца до конца августа. В Париж мне пришлось поехать в самом ее разгаре...

После столь растянувшейся бессонницы, от которой я не надеялся избавиться, так она укоренилась, я не мог, конечно, остаться тем, каким был до нее. Я должен был измениться, и об этом не жалею. Я стал трезвее и уравновешеннее, и Вы будете несправедливы, если это письмо Вам покажется сухим"^*.

Андре Мальро представил Б.Л. конгрессу словами: "Перед вами один из самых больших поэтов нашего времени".

В своей речи Б.Л. говорил главным образом о болезни, лишь несколько слов сказав о поэзии. Но сколь значительными были эти слова:

"Поэзия останется всегда той, превыше всяких Альп прославленной высотой, которая валяется в траве, под ногами, так, что надо только нагнуться, чтобы ее увидеть и подобрать с земли; она всегда будет проще того, чтобы ее можно было обсуждать в собраниях; она навсегда останется органической функцией счастья человека, переполненного блаженным даром разумной речи, и таким образом, чем больше будет счастья на земле, тем легче будет быть художником".

Переводивший речь Бориса Леонидовича Андре Мальро прочитал затем французский перевод стихотворения "Так начинают. Года в два...". Зал ответил долгой овацией.

Затем о Б.Л. говорил Тихонов: "...Сложный мир психологических пространств представляет нам Борис Пастернак. Какое течение стиха, стремительное и напряженное, какое искусство непрерывного дыхания, какая поэтическая и глубоко искренняя попытка увидеть, совместить в мире сразу множество пересекающихся поэтических достижений!".

В статье Эренбурга для "Известий" о выступлении Тихонова было написано так: "Когда Тихонов перешел к оценке поэзии Пастернака, зал стоя, долгими аплодисментами приветствовал поэта, который доказал, что высокое мастерство и высокая совесть отнюдь не враги". Спустя полгода "Комсомольская правда" обвинила Эренбурга в том, что он, приветствуя Пастернака, сказал: "Совесть только у него одного!".