"МЫ ПОИМЕННО ВСПОМНИМ ВСЕХ,

КТО ПОДНЯЛ РУКУ"^*

 

«Везде, где великий дух высказывает свои мысли, есть Голгофа» (Генрих Гейне). Вот и наступил день Бориной Голгофы. Это было в понедельник двадцать седьмого октября. На двенадцать часов дня для рассмотрения "дела Пастернака" было назначено объединенное заседание президиума правления ССП, бюро оргкомитета СП РСФСР и президиума правления Московского отделения ССП.

С самого утра Б.Л. приехал из Переделкина на Потаповский. Туда пришел Кома Иванов^**, были, конечно, и Ира и Митя. Сразу же возник вопрос — идти ли на расправу.

Помнится, Кома первый сказал — ни в коем случае не надо. Он очень любил Б.Л., берег его и помогал изо всех сил. Кому поддержали все. Б.Л. согласился, но попросил позвонить Воронкову и предупредить, что не приедет, а сам пошел в соседнюю комнату написать объяснительное письмо на имя заседания. Кома пошел звонить почему-то в соседнюю квартиру и сообщил, что письмо "привезет Иванов". К тому времени, когда он вернулся, из соседней комнаты вышел Боря с исписанными карандашом листками своего письма заседанию. Это было своеобразное письмо-тезисы, написанное без дипломатии, без каких бы то ни было уверток или уступок — на едином дыхании.

Мы все, конечно, преступники, что не переписали это письмо и не сохранили его текст.

Я воспроизведу эти тезисы частично по памяти, частично по записям тех, кто слушал их на заседаниях 27 и 31 октября.

" 1. Я получил ваше приглашение, собирался туда пойти, но, зная, что там будет чудовищная демонстрация, отказался от этой идеи...

2. Я и сейчас еще верю, что можно написать роман "Доктор Живаго", оставаясь советским писателем, тем более, что он был закончен в период опубликования романа В.Дудинцева "Не хлебом единым", что создало впечатление оттепели, другой обстановки...

3. Я передал рукопись романа "Доктор Живаго" итальянскому коммунистическому издательству и ждал цензурованного перевода. Я согласен был выправить все места...

4. Дармоедом себя не считаю...

5. Самомнения у меня нет. Я просил Сталина позволить мне писать как умею...

6. Я думал, что "Доктора Живаго" коснется дружеская рука критика...

7. Ничто меня не заставит отказаться от чести быть лауреатом Нобелевской премии. Но деньги я готов отдать в фонд Совета мира...

8. Я не ожидаю от вас справедливости. Вы можете меня расстрелять, выслать, сделать все, что вам угодно. Но прошу вас — не торопитесь. Ни счастья, ни славы вам это не прибавит".

Мы молча выслушали. Только Кома сказал в своей обычной манере:

— Ну что ж, это очень хорошо!

Кто-то посоветовал исключить упоминание о Дудинцеве, но напрасно.

Кома с Митей отвезли на такси письмо к началу заседания.

И вот — "Литературная газета" N 129 от 28 октября 1958 г.

Огромными буквами заголовок: "О действиях члена Союза писателей СССР Б.Л. Пастернака, не совместимых со званием советского писателя".

И шрифтом помельче: "Постановление президиума правления Союза писателей СССР, бюро Оргкомитета Союза писателей РСФСР, президиума правления Московского отделения Союза писателей РСФСР".

И далее — две колонки постановления.

 

"... эти действия... направлены против традиций русской литературы, против народа, против мира и социализма... стал орудием буржуазной пропаганды... оболгать все прогрессивные и революционные движения... присоединился к борьбе против поступательного движения истории... непомерное самомнение автора при нищете мысли является воплем перепуганного обывателя, обиженного и устрашенного тем, что история не пошла по кривым путям, которые он хотел бы ей предписать... порвал последние связи со своей страной и ее народом... одни и те же силы организуют военный шантаж против арабских народов, провокации против народного Китая и поднимают шум вокруг имени Б.Пастернака... отщепенец... учитывая... его предательство по отношению к советскому народу, к делу социализма, мира, прогресса, оплаченное Нобелевской премией в интересах разжигания холодной войны... лишают Б.Пастернака звания советского писателя, исключают его из числа членов Союза писателей СССР".

Присутствовали: Г.Марков, С.Михалков, В.Катаев, Г.Гулиа, Н.Зарян, В.Ажаев, М.Шагинян, М.Турсун-заде, Ю.Смолич, Г.Николаева, Н.К.Чуковский, В.Панова, М.Луконин, А.Прокофьев, А.Караваева, Л.Соболев, В.Ермилов, С.Антонов, Н.Грибачев, Б.Полевой, С.С.Смирнов, А.Яшин, П.Нилин, С.В.Смирнов, А.Вен-цлова, С.Щипачев, И.Абашидзе, А.Токомбаев, С.Рагимов, Н.Атаров, В.Кожевников, И.Анисимов.

Все они, как сообщила газета, "... единодушно осудили предательское поведение Пастернака, с гневом отвергнув всякую попытку наших врагов представить этого внутреннего эмигранта советским писателем".

В редакционной заметке "Единодушное осуждение" рассказывается, что председателем собрания был Н.С.Тихонов — тот самый "Коля" Тихонов, который 29 августа 1934 г. с трибуны Первого съезда писателей говорил:

"Труднейшая скороговорка Б. Пастернака, этот обвал слов, сдержанных только тончайшим чувством меры, этот на первый взгляд темный напор, ошелом-

 

ляющий читателей и отпугивающий их, чудесной силой мастерства вызвал к жизни новые утверждения:

В родстве со всем, что есть, уверясь

И знаясь с будущим в быту,

Нельзя не впасть к концу как в ересь

В неслыханную простоту..".

В былые годы Б.Л. подарил Илье Сельвинскому превосходный свой портрет кисти отца — Леонида Пастернака. Еще совсем недавно Сельвинский публично благодарил:

... всех учителей моих

От Пушкина до Пастернака .

И вот теперь, в критический момент жизни своего учителя, Сельвинский прислал ему из Ялты письмо:

"Ялта, 24.Х.1958. Дорогой Борис Леонидович! Сегодня мне передали, что английское радио сообщило о присуждении Вам Нобелевской премии. Я тут же послал Вам приветственную телеграмму. Вы, если не ошибаюсь, пятый русский, удостоенный премии: до Вас были Мечников, Павлов, Семенов и Бунин — так что Вы в неплохой, как видите компании.

Однако ситуация с Вашей книгой сейчас такова, что с Вашей стороны было бы просто вызовом принять эту премию. Я знаю, что мои советы для Вас — nihil, и вообще Вы никогда не прощали мне того, что я на 10 лет моложе Вас, но все же беру на себя смелость сказать Вам, что "игнорировать мнение партии", даже если Вы считаете его неправильным, в международных условиях настоящего момента равносильно удару по стране, в которой Вы живете. Прошу Вас верить в мое пусть не очень точное, но хотя бы "точноватое" политическое чутье.

Обнимаю Вас дружески. Любящий Вас

Илья Сельвинский".

Это письмо было лишь первой снежинкой в стремительной лавине писем, вдруг обрушившейся на нас со всего света и не утихавшей до самой Бориной смерти.

 

Написав письмо Б.Л., Сельвинский не успокоился: вдруг оно останется неизвестным? Тридцатого октября он совместно с В.Б.Шкловским, Б.С.Евгеньевым (зам. гл. ред. журнала "Москва") и Б.А.Дьяковым (зав. отд. худ. лит. изд-ва "Советская Россия") отправился в редакцию местной газеты:

"Пастернак всегда одним глазом смотрел на Запад — сказал И.Л. Сельвинский, — был далек от коллектива советских писателей и совершил подлое предательство"^*.

"Пастернак выслушивал критику своего "Доктора Живаго", говорил, что она "похожа на правду" и тут же отвергал ее, — сказал В.Б.Шкловский. — Книга его не только антисоветская, она выдает также полную неосведомленность автора в существе советской жизни, в том, куда идет развитие нашего государства. Отрыв от писательского коллектива, от советского народа привел Пастернака в лагерь оголтелой империалистической реакции, на подачки которой он польстился..." ("Курортная газета", 31 октября 1958 г. N 213).