"ИГРА В ЛЮДЕЙ"

 

Вернусь к пятнице тридцать первого октября пятьдесят восьмого года, когда наступил кульминационный момент "романа вокруг романа". События разыгрывались сразу на нескольких "сценических площадках" — в Доме кино, в ЦК, в Переделкине, в автомашинах... За всем сразу не уследишь... Сперва — Дом кино.

 

*   *   *

В этот день в Доме кино на улице Воровского состоялось общее собрание писателей города Москвы. Цель — проштемпелевать именем всех московских писателей постановление об исключении Б.Л. из ССП, принятое двадцать седьмого числа.

Кроме того (и это самое главное), где-то в верхах поняли, что для Б.Л. выезд с родины немыслим, решили "закручивать гайки" дальше — лишить его советского гражданства. И вот для запуска очередной машины голосования был собран народ в Доме кино.

Разумеется, ни Б.Л., ни я на это собрание не пошли. Но там были люди, записавшие ход собрания, и переславшие свои записи нам.^*

Председательствует Сергей Сергеевич Смирнов (говорят — порядочный человек в том смысле, что самостоятельно на предумышленную подлость не пойдет, но, тем не менее, по команде сверху сделает все, что угодно). Он начал с оглашения письма группы писателей, одобряющих исключение Пастернака из Союза писателей и требующих еще более суровых кар.

С.С.Смирнов: Дело в том, что группа московских писателей, возмущенная поведением Пастернака, составила письмо, которое предполагалось опубликовать в газете и которое подписало большое число московских писателей... (оглашает список). Но возникла мысль: почему письмо подписано только группой московских литераторов, разве московская организация в целом не хочет выразить свое мнение?

Нет поэта более далекого от народа... Узкий круг читателей был уделом поэта... И этот узкий круг друзей постепенно создавал ему какой-то ореол, и приобрела весьма широкое хождение в нашей среде легенда о Пастернаке... Были такие люди из друзей поэта, которые заявили на заседаниях, что когда произносят имя Пастернака — надо вставать. Эта легенда сейчас разоблачена и похоронена произведением и поведением Пастернака. "Доктор Живаго" — произведение остро политическое...

Пастернак в адрес Шведской Академии послал телеграмму: "Бесконечно признателен. Тронут. Удивлен. Сконфужен. Пастернак". И в интервью иностранным корреспондентам: "Я счастлив... Я хотел бы поехать в Стокгольм за премией".

... Смотрите, в какую компанию попал Пастернак — французский реакционный писатель Камю, Черчилль...

В субботу студенты Литературного института пришли к Союзу писателей с плакатами: "Долой Иуду из СССР!". В понедельник 27 октября состоялось заседание президиума правления СП СССР, бюро оргкомитета СП РСФСР, президиума правления Московского отделения СП. Был приглашен и Пастернак, но он не явился, хотя в Москву из Переделкина приехал. Он прислал письмо.

(Далее Смирнов зачитал тезисы, кратко изложенные в главе "Мы поименно вспомним всех, кто поднял

 

руку"). Читал это письмо сквозь зубы, скороговоркой, словно ему было непосильно читать слова презираемого человека; а может быть для того, чтобы стенографистки не успели записать. После чтения:

"Пастернак хочет откупиться. А в свое время Федин четыре дня просил его подписать Стокгольмское воззвание мира... К дому предателя Кнута Гамсуна приходили его читатели и бросали за ограду его книги...

... Я, когда закрыл книгу, как-то невольно согласился со словами Семичастного, сказанными им на пленуме ЦК комсомола. Может быть, это были несколько грубоватые слова — сравнение со свинством, но по существу это действительно так... Мне особенно понравилась та вторая часть выступления товарища Семичастного, в которой он говорил, что надо превратить Пастернака из эмигранта внутреннего в эмигранта полноценного... Нам следует обратиться к правительству с просьбой о лишении Пастернака советского гражданства (громкие аплодисменты). Идут слухи, что Пастернак отказался от Нобелевской премии, но мы об этом ничего не знаем.^* За границей опубликовано его заявление: "В связи с реакцией советского общества я вынужден отказаться от премии...".

В течение сорока лет скрытый враг, преисполненный ненавистью и злобой, жил среди нас, и мы делили с ним наш хлеб.^** По-моему, было бы лучше, если бы он встал в ряды открытых врагов Советского Союза, а потом уже был бы награжден премией...

Лев Ошанин (с листочком): Пастернак был под наблюдением наших врагов. Присуждение ему Нобелевской премии — тонкий, расчетливый удар. Когда в сорок пятом году вручали медали "За доблестный труд"

пригласили и его для награждения. А он — "Ах, медаль... Я пришлю, может быть, сына...". Андроников много часов ходил вокруг него, чтобы тот подписал Стокгольмское воззвание. Я называю его внутренним эмигрантом... А ведь было, что вдруг писал он несколько настоящих слов о Ленине... (Голос из зала: "А Союз писателей умилился"). Он — ярчайший образец космополита в нашей среде. Не надо нам такого гражданина! Его письмо нам изумительно — он нас "прощает". Он уверовал в боженьку и начал писать...

К.Л.Зелинский (без записки): Я внимательно, с карандашом в руках прочитал роман "Доктор Живаго". И почувствовал себя оплеванным. Масса религиозной писанины. Я ценил Пастернака как художника-поэта... На Западе имя Пастернака стало синонимом холодной войны. Портреты Пастернака печатают на первых страницах газет рядом с портретом другого предателя — Чан Кайши. Присуждение Нобелевской премии Пастернаку — это литературная атомная бомба. Удар в лицо советскому правительству.

В Неаполе было собрание четырехсот писателей из двадцати двух государств. Никто не произнес имени Пастернака, так как это все равно, что неприличный звук в обществе... Виновно его окружение. Оно создало культ его личности. В свое время за мою критику Пастернака ("Поэзия — чувство современности") В.В.Иванов перестал подавать мне руку.

Мы должны сказать Пастернаку: иди, получай там свои тридцать сребреников! Ты нам сегодня здесь не нужен, а мы будем строить тот мир, которому мы посвятили свою жизнь!

В.Герасимова: Я, как бывшая комсомолка, не могу простить сцены стрельбы доктора Живаго по дереву вместо врага. Это доктор Мертваго, а не Живаго. Цвет интеллигенции не он, а Макаренко, Тимирязев...

В.Перцов: Негодование не улеглось, хотя прошла уже неделя. В "Тезисах" Пастернака меня поразила одна вещь. Он считает смягчающим обстоятельством то, что своего "Доктора Живаго" писал одновременно с романом Дудинцева. Но эти вещи разные!

Я встретил Пастернака в обществе Маяковского, я не курил ему фимиам, но и не думал о низости...

 

Кроме особо гурмански настроенных молодых людей Пастернака никто не читает. Пастернак — индивидуалист. Поэтическое кредо Пастернака можно охарактеризовать как "восемьдесят тысяч верст вокруг собственного пупа"... В молодые годы я опубликовал статью о Пастернаке ("Вымышленная фигура"), чем вызвал гаев Асеева, Шкловского...

Это — подлая фигура. Свою автобиографию Пастернак опубликовал в Париже. Более гнусного, чем то, как он написал о Маяковском, я не знаю^*. Он написал Сталину письмо, в котором благодарит за эпитет, данный Сталиным Маяковскому: "лучший, талантливейший поэт нашей эпохи...".

Что делать с господином Пастернаком? Мне кажется, что товарищ Семичастный прав. Он свободен от нашего общества, но от "того" общества не свободен. И пусть он отправляется туда. Мне и многим нашим товарищам просто даже трудно себе представить, что живут такие люди в писательском поселке. Я не могу себе представить, чтобы у меня осталось соседство с Пастернаком. Нельзя, чтобы он попал в перепись населения СССР.

Мы поздно опубликовали письмо редакции "Нового мира" Пастернаку. Мы вступили бы тогда в разговор с буржуазным миром в более выгодной позиции для нас. Это упущение нам нужно запомнить. Давайте по-настоящему хорошо работать...

А.Безыменский: Сегодня длинный спор с Пастернаком кончился. Еще в тридцать четвертом году группа пролетарских писателей давала бой Бухарину, сказавшему, что надо ориентироваться на Пастернака. Теперь Пастернак своим поганым романом и своим поведением поставил себя вне советской литературы и вне советского общества. (Далее — взахлеб расхваливает выступление Семичастного).

Пастернак — это внутренний эмигрант, и пусть он действительно стал эмигрантом, отправился бы в свой капиталистический рай. Я уверен, что и обществен-

ность, и правительство никаких препятствий ему не чинили бы, а, наоборот, считали бы, что этот его уход от нашей среды освежил бы воздух. Дурную траву — вон с поля!

А.Софронов (с запиской): Даже в Чили один писатель на перепутье сказал нам: "Странно вы ведете себя с Пастернаком; ведь он ваш враг". (Говорит плохо, путаясь, не заканчивая фраз, одними газетными штампами)... вон из нашей страны!

с.антонов: Размер премии — сорок-пятьдесят тысяч долларов. Нобель перевернулся бы в гробу, если бы узнал, кому пошли его деньги... и очень жалко, что в 1958 г. таким петрушкой для того, чтобы вести грязную антисоветскую работу, была выбрана фигура Пастернака! То решение, которое мы приняли об исключении Пастернака из Союза писателей — его приняли слишком поздно... Можно было принять это решение год тому назад...

Б.Слуцкий: Поэт обязан добиваться признания у своего народа, а не у его врагов. Поэт должен искать славы на родной земле, а не у заморского дяди... Шведская Академия знает о нас только по ненавистной Полтавской битве и еще более ненавистной Октябрьской революции. Премия Пастернака дана из-за ненависти к нам... Пастернак — лауреат Нобелевской премии против коммунизма.

Г.Николаева: Я принадлежу к тем людям, которые воспринимали и любили некоторые стороны творчества Пастернака — о природе, о Ленине. Я думала, что Пастернак найдет новый путь. Но история Пастернака — это история предательства... "Доктор Живаго" — плевок в народ... У меня теплилась надежда, что у него найдется мужество раскаяться... Письмо товарищей из "Нового мира" слишком мягко... И я присоединяюсь к тому, что не место этому человеку на советской земле...

В.Солоухин (много цитирует наизусть Пастернака, анализирует стихи и делает вывод): Если разобраться в этих строках, то получается, что настоящий поэт должен находиться в оппозиции к обществу, в котором он живет! Вот почему "Доктор Живаго" не является исключением в творческой биографии Пастернака. Здесь все закономерно... все это — сознательная проповедь индивидуализма, достойная внутреннего эмигранта...

 

Эта книга в целом является орудием холодной войны против коммунизма.

Когда наша партия критиковала ревизионистскую политику Югославии, то мудрый Мао Цзэдун^* сказал, что она нужна американцам только до тех пор, пока остается в нашем лагере. Пастернак "там" будет нужен до тех пор, пока он у нас. Когда же он станет настоящим эмигрантом — он там не будет нужен, и о нем скоро забудут. Он там ничего не сможет рассказать интересного, и через месяц его выбросят как съеденное яйцо, как выжатый лимон. Вот это и будет его самая главная казнь за то предательство, которое он совершил.

С.Баруздин: Товарищи, завтра исполнится неделя, как наш народ узнал о деле Пастернака... Народ не знал Пастернака как писателя, он узнал его как предателя... Вот самое позорное, что есть в Пастернаке (цитирует из письма Пастернака: "Честь, оказанная мне, современному писателю, живущему в России и, следовательно, советскому..."). Что можно после этого требовать? Есть хорошая русская пословица: "Собачьего нрава не изменишь!". Мне кажется, что самое правильное — убраться Пастернаку из нашей страны поскорее (аплодисменты).

Л.Мартынов (произносит "Пастерняк", всю речь считывал с записки, даже прямую речь): У нас, здесь присутствующих, не расходятся мнения в оценке поведения Пастерняка. Живые, стремящиеся к лучшему будущему люди не за автора "Доктора Живаго"... Так пусть Пастерняк останется со злопыхателями, которые льстят ему премией, а передовое человечество есть и будет с нами. (Далее говорит, что в Италии, в Риме, в многолюдном зале большинство присутствующих встретили аплодисментами советскую оценку этого дела, выступил лишь один оппонент).

Б.Полевой: Вот заметка "Голоса Америки": "Антикоммунист забрался в коммунистический лагерь". Вот

заглавие из западногерманского журнала "Дер Штерн": "Самый большой удар по коммунизму". Вот заглавие из приложения к "Нью-Йорк Таймс": "Крупнейший удар по советской культуре"... Холодная война тоже знает своих предателей, и Пастернак по существу, на мой взгляд, это — литературный Власов. Генерала Власова советский суд расстрелял (голос с места: "повесил!")... Я думаю, что изменника в холодной войне тоже должна постигнуть соответствующая и самая большая из всех возможных кар. Мы должны от имени советской общественности сказать ему: "Вон из нашей страны, господин Пастернак. Мы не хотим дышать с вами одним воздухом" (Аплодисменты).

С.Смирнов: Поступило предложение прекратить прения. Хотели выступить следующие товарищи: Е.Долматовский, С.Васильев, М.Луконин, Г.Серебряков, П.Богданов, Л.Арский, ПЛукницкий, С.Сорин, В.Инбер, Н.Амегова, В.Дудинцев, Р.Азарх, Д.Кугультинов (от имени слушателей высших курсов).

В.Солоухин: Предлагаю дать слово Дудинцеву. Ибо Пастернак в своем письме поставил знак равенства между своим романом и романом Дудинцева.

С.Смирнов считает это недемократичным и объявляет голосование. Большинство за полное прекращение прений.

(Зачитывается проект резолюции).

Гражданка № 1: Предлагаю просить Советское правительство лишить Пастернака советского гражданства.

Гражданка № 2: Слово "изгнанник" (в проекте резолюции) заменить словом "эмигрант", так как "изгнанник" вызывает сожаление, а Пастернак не достоин этого.

Гражданин № 1: Называть Пастернака космополитом нельзя. Эстет и декадент — мало, слабо и литературно.

(Резолюция принимается единогласно).

В "Литературной газете" резолюция этого собрания напечатана под заголовком: "Голос московских писателей":

"...Поведение "литератора" (подчеркнуто мною — О.И.) Б.Пастернака... самовлюбленный эстет и декадент... враг святого для каждого из нас... антисоветский, клеветнический роман... предательство по отношению к советской литературе, советской стране и всем советским

 

 

людям... грязный пасквиль... Пришел в восторг от этой оценки своего предательства... протянул руку к тридцати сребреникам... Собрание обращается к правительству с просьбой о лишении предателя Б.Пастернака советского гражданства... все, кому дороги идеалы прогресса и мира, никогда не подадут ему руки, как человеку, предавшему Родину и ее народ!".

Что же касается формулы — "единогласно" — то здесь не все так уж гладко. Я могла бы назвать не одну фамилию тех писателей, которые не имея мужества заступиться за Б Л., набрались мужества выйти во время голосования из зала в буфет, в туалет, к черту, к дьяволу — лишь бы не участвовать в этом постыдном судилище невежественных чинуш от литературы.

Похоже — это о них вскоре написал Евтушенко:

Когда их те клеймили всуе,

Кому б самим держать ответ,

Из доброты не голосуя

Вы удалялись в туалет.

 

А после вам на удивленье,

Всем неразумным напоказ,

Нерасторопных, как тюленей,

Поодиночке били вас.

Евтушенко в то время был секретарем комсомольской организации Союза. Перед собранием его вместе с парторгом Сытиным вызвали к первому секретарю Московского горкома комсомола и долго убеждали, требовали — выступить. Но он — не выступил.

Илья Эренбург (как рассказала нам с Б.Л. его секретарша) в дни травли сам, не разрешая другим брать трубку, подходил к телефону и, в ответ на приглашения на различные собрания, отвечал (своим обычным голосом): "Илья Григорьевич уехал, приедет не скоро". Это был его поступок, и по тем временам — далеко не самый безопасный.

Я хочу вспомнить дневник Юрия Живаго. Он назывался "Игра в людей" и состоял из "прозы, стихов и всякой всячины, внушенной сознанием, что половина людей перестала быть собой и неизвестно, что разыгрывает".

 

 

Перечитываю запись собрания и ясно вижу прогресс по сравнению с двадцатым годом, когда велся этот дневник: не половина, а большинство выступавших "играли в людей", ибо говорили не то, что думают.

Разве можно поверить, что все, кто выступал, рвался выступить или просто аплодировал — действительно считали Пастернака предателем, роман — рукоделием и т.п. Нет, я лучшего мнения о них. Они понимали, но "условия игры" были для них превыше какого бы то ни было понимания.

Хотя, конечно, почти никто не читал роман; и выступали главным образом те, кто хотел сделать на этой мутной волне карьеру, либо, памятуя о недавней сталинщине, уж очень дрожал за свою шкуру.

"Главной бедой, корнем будущего зла была утрата веры в цену собственного мнения. Вообразили, что время, когда следовали внушениям нравственного чутья, миновало, что теперь надо петь с общего голоса и жить чужими, всем навязанными представлениями. Стало расти владычество фразы...".

Позже другой писатель и по другому поводу сказал: "Это куцый расчет, что можно жить, постоянно опираясь только на силу, постоянно пренебрегая возражениями совести". Не всем это пренебрежение нравственным чутьем, это пренебрежение возражениями совести далось легко.

Внучка Веры Фигнер Марина рассказывала, что в поезде "Ленинград — Москва" сосед ее по купе — С.С.Смирнов — говорил ей:

"На мне несмываемое пятно. Я всю жизнь буду его носить"^*. Я не злопамятна. Можно было бы и простить человека, если подлость его принудили сделать под

угрозой лишения свободы или куска хлеба. Но всякий, кто слушал Смирнова в ту черную пятницу, помнит, что он зачитывал письмо-тезисы Бориса Леонидовича издевательским мерзким тоном, явно зло пародировал манеру Б.Л. говорить... Смирнова могли заставить председательствовать на собрании; но никто не мог его заставить так издеваться над текстом и автором письма. Уже после собрания он опубликовал статью "Философия предательства" (журнал "Агитатор", № 22, 1958, стр. 61-63), в которой развил свою вступительную речь. С.С.Смирнов заодно объявил там Альбера Камю, приславшего поздравительную телеграмму Б.Л., "фашиствующим писателем, которому... не протянет руки ни один порядочный французский писатель".

В 1970 году Евг. Евтушенко побывал в маленьком городке Легация в джунглях Колумбии, где живут главным образом ловлей крокодилов. Рассказывал потом, как удивил его "Доктор Живаго" (на испанском) среди книг местного поэта-самоучки Диаса. Самым примечательным здесь оказался трогательный автограф (на испанском же) единственного из посетивших Колумбию до Евтушенко советских писателей — ... С.С. Смирнова. "Но ведь Смирнов был председателем собрания, исключившего Пастернака", — с удивлением сказал Женя. Диас сперва решил вырвать из книги лист с надписью, но, подумав, сказал: "Пожалуй, в таком случае книга с этой надписью становится уникальной, приобретает особую ценность".

Я была знакома с Борисом Слуцким, признавала его как поэта, но говорили — он не любил поэзию Пастернака. Б.Л. как-то рассказал в полушутливом тоне Евтушенко, что после чтения "Вакханалии" у Ивановых получил от Слуцкого странную оценку:

— Ну что ж, это не худшее из ваших стихотворений.

Но подлости по отношению к Б.Л. от Слуцкого никто не ожидал. Напротив, сидя в задних рядах Дома кино вместе с Винокуровым, Евтушенко был уверен, что Слуцкий будет защищать Б.Л., и был обеспокоен последствиями. И потому в перерыве сказал: "Борис, будь осторожен". "Не беспокойся, все акценты будут расставлены правильно", — отвечал Слуцкий.

 

Эти "акценты" теперь известны всем. Такое выступление совершенно незапятнанного до того человека явилось, говорит Евтушенко, первым гигантским потрясением в его жизни. Кто-то, говорят, демонстративно едва ли не швырнул Слуцкому одолженную у него до того сотню — ничем не хотел ему быть обязанным.

Ариадна, рассказывая нам о раскаяньи Слуцкого, возмущалась, что он после пресловутого собрания плакал на ее бидонах в Тарусе, и, кажется, сочувствия ему не выразила, а сердито прекратила его сетования.

Этот поступок Слуцкого надолго поверг его в глубокий творческий кризис.

Да, многие из активистов того собрания дорого бы дали, чтобы история их не запомнила. И особенно те, кто знает, что память о поэте ничуть не померкла, но какими мерзкими высветило время тех, кто всем скопом его душил.