"СЫРЬЕ К ОДНОТОМНИКУ"

  

Так озаглавлена Борисом Леонидовичем сохранившаяся у меня папка, В ней—множество рукописей Б.Л., во многих местах правленных им и переделанных для однотомника 1957 г. Здесь помещена лишь небольшая часть подготовленных Б.Л. для однотомника стихотворений. В разное время им отвергались или принимались различные варианты. При подготовке однотомника редакторы сочли себя вправе сделать свой выбор из вариантов, имеющихся у автора. Здесь же я привожу все варианты данного стихотворения, но заключаю в скобки зачеркнутые Б.Л. строки.

 

Борис Леонидович придавал предполагавшемуся выходу в свет однотомника стихотворений значение большее, чем публикации романа. И старался собрать в него действительно лучшее из всего, что было им написано за все годы. Вместе с тем при работе над однотомником Б.Л. был безжалостен к своим старым стихам, он их переделывал, многие просто выбрасывал.

Вот, например, стихотворение "Проблеск света":

 

Только краешек неба расчистив

[Солнце свет разольет по земле],

Солнцем даль обольется во мгле,

Чистота свежевымытых листьев

Блещет живописью на стекле.

 

[Точно зелень живого убора]

Точно зелень земного убора

Слюдяное большое окно,

Чрез которое хор из собора

Временами мне слышать дано.

 

О природа, о мир, о созданье!

Я великую службу твою

Сам не свой, затаивши дыханье,

Обратившись весь в слух, отстою.

 

А вот второй вариант этого же стихотворения:

 

Чуть в расчистившиеся прорывы

Солнца луч улыбнется земле,

Листья ивы средь дымки дождливой

Вспыхнут живописью на стекле.

 

Я увижу за зеленью мокрой

Мирозданья тайник изнутри,

Как в цветные церковные стекла

Смотрят свечи, святые, цари.

 

 

Из глубин сокровенных природы

Разольется поток голосов.

Я услышу летящий под своды

Гул и плеск дискантов и басов.

 

О живая загадка вселенной,

Я великую службу твою

Потрясенный и с дрожью священной

Сам не свой, весь в слезах отстою.

На поле обоих вариантов этого стихотворения рукой Б.Л. крупно написано: "Этого стихотворения пока не существует".

К переделкам уже известных стихотворений мы с редактором однотомника Н.Банниковым относились скептически: считали, что почти всегда они портили превосходные стихи, и старались эти исправления в однотомник не допускать. Не знаю, быть может здесь сказывался эффект психологической установки: стихотворение много раз читалось, оно казалось читателю превосходным, он себя чувствовал не просто читателем, но чуть ли не соавтором поэта, настолько каждое слово стиха находило в душе читателя отзвук... И вдруг — переделка — едва ли не кощунство, хотя и переделывает автор.

Вот некоторые из таких переделок.

В стихотворении "В больнице" строфы 8, 9 и 12 выглядели так:

И он благодарного взора

Не мог отвести от окна,

В которое из коридора

Вдруг стала застава видна.

 

Там город с привычностью старой

Виднелся и звал в свой предел,

Разбрасывал отсвет пожара

И заревом прошлого рдел.

 

***

Мне сладко при свете неярком,

Чуть падающем на кровать,

Твоим стародавним подарком

Себя и свой путь сознавать.

 

БЛ. очень любил это стихотворение и часто читал. Какое счастье, что оно сохранилось поэтому в хорошей магнитофонной записи^*. Стихотворение навеяно пребыванием в больнице из-за инфаркта. В своем письме к моей маме от второго января 1953 года он так ясно и так поэтично описал свои чувства — истоки этого стихотворения.

Последние три строфы стихотворения "Ночь" (тоже сохранившегося в превосходной магнитофонной записи в исполнении Б.Л., после правки выглядели так:

Наедине с планетой

Уже не первый год,

Он огорчений лета

Звезде не ставит в счет.

 

Не спи, не спи, работай,

Не покидай труда,

Не спи, борись с дремотой,

Как летчик, как звезда.

 

Не спи, не спи, художник,

Не поддавайся сну.

Ты — вечности заложник

У времени в плену.

А вот вариант последних двух строф стихотворения "Дорога":

От поворота к повороту

Чрез местности и времена,

Через преграды и красоты

Несется к цели и она.

 

А цель ее — чтоб в полном блеске

В слиянье с виденным войти,

Как оживляют даль изломы

Мимоидущего пути.

Первая строфа стихотворения "Музыка" приобрела

 

 

необычный вид:

Рояль на лямках волоча,

Болтавшийся все своевольней,

Его несли два силача,

Как колокол на колокольню.

Зато совсем оказалась выброшенной последняя строфа стихотворения "Первый снег" (рукой Б.Л. написано: "Лишняя строфа, выкидывается"):

Повалит снег, — ив трепете

Окно и частокол,

Но петель не расцепите

Которые он сплел.

Исправлено четыре (из шести) строф стихотворения "После вьюги" (1, 2, 4, 6):

После дней некончаемой вьюги

Мир в округе и сон и покой.

Я прислушиваюсь на досуге

К разговорам детей за рекой.

 

Я наверно ослеп, я ошибся,

Я ослеп, я лишился ума.

Белой женщиной, словно из гипса,

Наземь навзничь упала зима.

………………………………..

Лед реки, переезд и платформы,

Лес и рельсы, и насыпь, и ров

Отлиты в безупречные формы

Все уложено в мягкие формы ^*

Все приглажено, все без углов.

Все заглажено, все без углов.

 

Вот как эти холмы, и коряги,

И кусты на речном берегу,

Море крыш возвести на бумаге,

Целый мир, целый город в снегу.

7-III-57

 

 

Очень много было сделано поправок к "Вакханалии", но я здесь приведу только один вариант последнего стихотворения этого цикла:

Цветы ночные утром спят,

Не пробуждает их поливка,

Хоть выкати на них ушат.

Разбросано белье с прошивкой,

На кресле лифчик и халат.

В ушах шумят два-три обрывка

Того что тридцать лет подряд

Пел телефонный аппарат.

Так спят цветы садовых гряд

В плену своих ночных фантазий.

Они не помнят безобразий

Творившегося час назад.

Цветы земли не знают грязи.

Все очищает аромат

Десятка роз в стеклянной вазе.

Прошло ночное торжество.

Забыты шутки и проделки.

На кухне вымыты тарелки.

Никто не помнит ничего.

4 августа 1957г.

Заметно изменились вторая и третья строфы стихотворения "После перерыва":

Я стал прикидывать в уме,

Что я укроюсь, как затворник,

И что стихами о зиме

Пополню стихотворный сборник.

 

И что ж, пока прильнув к окну,

Считал я снежные завалы,

Зима, почуявши весну

Наполовину миновала.

То же касается и третьей, четвертой и пятой строф "Июля", который в варианте Б.Л. назвал "Лето":

Ног у порога не обтерши,

Вбегает в вихре сквозняка

[К оконной шторе, как к танцорше].

И с занавеской, как с танцоршей,

 

[Чтоб взвиться с ней до потолка].

[Взлетает вверх до потолка].

Взвивается до потолка.

 

[Но кто ж тот баловник-невежа],

Кто этот баловник-невежа,

[То привиденье, тот двойник?]

[Кто этот призрак и двойник?]

И этот призрак и двойник?

[Тот призрак — наш жилец приезжий,]

Да это наш жилец приезжий,

[Тот дух — наш дачник отпускник.]

Наш летний дачник — отпускник.

 

На весь его недолгий роздых

[Мы этот дом ему сдаем]

Мы целый дом ему сдаем.

Июль с грозой, июльский воздух

Снял комнаты у нас внаем.

Последняя строка варианта:

Июльский воздух полевой.

Как взыскателен художник к себе отрывках о Блоке "Ветер"^*:

Кому быть живым и хвалимым,

Кто должен быть мертв и хулим,

Известно у нас подхалимам

[Всезнающим нашим одним].

[Властительным только одним].

Учительствующим одним.

Всезнающим только одним.

Влиятельным только одним.

Влиятельным нашим одним.

 

Не знал бы никто, может статься,

[Достоин ли Пушкин иль нет,]

[Годится ли Пушкин иль нет,]

Годится ль нам Пушкин иль нет,

 

В почете ли Пушкин иль нет,

Без докторских их диссертаций,

[Дающих на это ответ].

На все проливающих свет.

 

Но Блок, слава Богу, иная,

Особая, к счастью, статья.

Иная, по счастью, статья.

Он к нам не спускался с Синая,

Нас не призывал в сыновья.

Нас не принимал в сыновья.

 

Прославленный не по программе

[Великий вне всяких систем,]

Ценимый вне школ и систем,

Он вечен вне школ и систем,

И вечный вне школ и систем,

[Он не сфабрикован руками]

[Не свалян как тесто руками]

Не свалян из грязи руками

Не сделан он грубо руками

Он не изготовлен руками

И нам не навязан никем.

* * *

Он ветрен, как дедовский ветер,

Он ветрен, как ветер.

Как ветер, Шумевший в Шахматове в дни,

Когда еще Филька-фалетер

Как там еще Филька-фалетер

Скакал в голове шестерни.

 

И жил еще дед якобинец,

Чистейшей души, как кристалл,

Кристальной души радикал,

[Которого ни на мизинец]

От этого ни на мизинец

От крайностей чьих на мизинец

От коего ни на мизинец

[Внук ветреник хуже не стал.]

И ветреник внук не отстал.

 

Тот ветер, проникший под ребра

И в душу, в течение лет

 

Недоброю славой и доброй

Помянут в стихах и воспет.

 

След ветра повсюду. Он — дома.

Тот ветер повсюду. Он — дома.

[В деревьях деревни, в дожде,]

В деревьях, в деревне, в дожде,

В поэзии третьего тома,

В "Двенадцати", в смерти — везде.

………………………………………

Широко, широко, широко

Раскинулись речка и луг.

Пора сенокоса, толока,

Страда, суматоха вокруг.

Косцам у речного протока

Оглядываться недосуг.

Заглядываться недосуг.

Косьба разохотила Блока,

Схватил косовище барчук.

Ежа чуть не ранил с наскоку,

[Косой перешиб двух гадюк.]

Косою рассек двух гадюк.

Косой полоснул двух гадюк.

 

Но он не докончил урока.

Но он не доделал урока.

Упреки: лентяй, лежебока!

О детство! О школы морока!

О песни Шахматовских слуг!

О песни пололок и слуг!

 

А к вечеру тучи с востока.

Обложены север и юг.

И ветер жестокий не к сроку

Влетает и режется вдруг

О косы косцов, об осоку,

[О злую резучку излук].

Тросник и резучку излук.

И злую резучку излук.

Резучую гущу излук.

 

О детство! О школы морока!

О песни Шахматовских слуг!

 

О песни пололок и слуг!

Широко, широко, широко

Раскинулись речка и луг,

* * *

Зловещ горизонт и внезапен,

И в кровоподтеках заря,

[Как в ссадинах ран и царапин]

Как след незаживших царапин

[Босая нога косаря]

И кровь на ногах косаря.

 

Нет счета небесным порезам,

И это — предвестье невзгод,

Предвестникам бурь и невзгод,

[И пахнет травой и железом]

И пахнет водой и железом

И ржавчиной воздух болот.

 

В лесу, на дороге, в овраге,

В деревне или на селе

Закатные эти зигзаги

На тучах такие зигзаги

Сулят непогоду земле.

[Когда же над людной столицей]

[Когда же над целой столицей]

Когда же закат над столицей

Когда ж небосвод над столицей

Когда ж над большою столицей

[Так вечер тревожно багрян,]

Так ветрено ржав и багрян —

Так с запада ржав и багрян,

Край неба так ржав и багрян,

С державою что-то случится,

[Постигнет весь край ураган].

Постигнет страну ураган.

 

Блок на небе видел разводы.

Ему предвещал небосклон

Крутой перелом, непогоду,

Большую грозу, непогоду,

Великую бурю, циклон.

Блок ждал этой бури и встряски.

Ее огневые штрихи

 

Боязнью и. жаждой развязки

Легли в его жизнь и стихи.

Незачеркнутый вариант последней строфы:

Блок ждал этой бури и встряски.

След этого лег на стихи

Отсюда закатные краски

Зигзаги на них и штрихи.

Известное стихотворение "Трава и камни", написанное в связи с исполнившимся в 1955 году столетием со дня смерти Мицкевича, было фундаментально переделано, получило новое название "Две страны" и по сути дела явилось новым стихотворением. В результате получилось два стихотворения, каждое из которых в свою очередь имело ряд подвариантов. Поэтому приведу оба основных варианта с подвариантами полностью.

Первый вариант:

С действительностью иллюзия,

С растительностью гранит

Сплетаются в Польше и Грузии

И это обеих роднит.

 

Как будто весной в Благовещенье

Им милости возвещены

Землей в каждой каменной трещине,

Травой из-под каждой стены.

 

В обеих склоняются лилии

Пред пышной пшеницею нив,

И словно робеет обилие

И самый избыток стыдлив.

 

Увиты побегами зелени

Развилины их старины

Деревьями в каждой расселине

Травой из-под каждой стены.

 

Повсюду былое великое

Будь город то или село

Колючей густой ежевикою

До крыш от земли поросло.

 

И хмурится всеми оттенками

Всем сумраком светотеней

Сирень в глубине меж простенками

Разрушенных монастырей.

 

 

И люди в родстве со стихиями,

Предания в дружбе с людьми,

И даль в каждом каменном выеме,

И небо пред всеми дверьми.

 

[И с гневною лирой Мицкевича

И девичьею чистотой

Грузинских царей и царевичей

Сближает их облик святой.]

Второй вариант:

С действительностью иллюзию,

С растительностью гранит

Так сблизили Польша и Грузия,

Что это обеих роднит.

 

Как будто весной в Благовещенье

Им милости возвещены

Землей в каждой каменной трещине,

Травой из-под каждой стены.

 

И те обещанья подхвачены

[Природой, делами их рук,]

Природой, трудами их рук,

Искусствами, всякою всячиной,

[Теченьем ремесл и наук].

[Движеньем ремесл и наук].

Развитьем ремесл и наук.

 

Побегами жизни и зелени,

Развалинами старины,

Землей в каждой мелкой расселине,

Травой из-под каждой стены.

 

Следами усердья и праздности,

Беседою, бьющей ключом,

Речами про разные разности,

Пустой болтовней ни о чем^*

 

 

[Пшеницею в рост выше сажени]

Пшеницей в полях выше сажени,

Сходящейся над головой,

Землей в каждой каменной скважине,

[Сквозь стены проросшей травой].

Степною проросшей травой.

Травой в половице кривой.

 

Душистой густой повиликою,

Столетьями, вверх по кусту,

Обвившей былое великое

И будущего красоту.

 

[Сиренью, любыми оттенками

Цветущих кустов и кистей

В отверстия между простенками

Разрушенных крепостей].

Два незачеркнутых варианта 8-й строфы:

Сиренью, со всеми оттенками

Играющих светотеней

Меж каменными простенками

Разрушенных монастырей.

 

Сиренью, двойными оттенками

Лиловых и белых кистей

[Повисшею между простенками]

Пестреющей между простенками

Осыпавшихся крепостей.

 

Где люди в родстве со стихиями,

Стихии в соседстве с людьми,

И даль в каждом каменном выеме

Земля — в каждом каменном выеме,

И небо пред всеми дверьми.

Трава — перед всеми дверьми.

 

И с громкою лирой Мицкевича

Ведет перекличку из книг

Грузинских поэтов — царевичей

По-девичьи чистый язык.

Вариант последней строфы:

[Где с мессианизмом Мицкевича]

Где с гордою лирой Мицкевича

 

Таинственно слился язык

Грузинских цариц и царевичей

Из девичьих и базилик.

А вот некоторые варианты "моего" стихотворения –"Недотроги":

Недотрога, тихоня в быту,

[Ты сейчас вся порыв, вся горенье].

Ты сейчас вся огонь, вся горенье.

Дай запру я твою красоту

В тесном тереме стихотворенья.

 

Посмотри, как преображена

Огневой кожурой абажура

[Конура, край окна и стена],

Конура, край стены и окна,

Наши тени и наши фигуры.

 

Ты с ногами сидишь на тахте,

Под себя их поджав по-турецки.

Все равно, на свету, в темноте,

Ты всегда рассуждаешь по-детски.

 

[За беседой ты нижешь на шнур]

Замечтавшись, ты нижешь на шнур

[Кучку с шеи скатившихся бусин].

Горсть на платье скатившихся бусин

[Слишком весел твой вид, чересчур]

Слишком грустен твой вид, чересчур

Разговор твой прямой безыскусен.

 

Пошло слово любовь, ты права.

Я придумаю кличку иную.

Для тебя я весь мир, все слова,

Если хочешь переименую.

[Разве грустный твой вид передаст]

Разве хмурый твой вид передаст

Чувств твоих рудоносную залежь,

Сердца тайно светящийся пласт?

[Для чего же глаза ты печалишь?]

Ну так что же глаза ты печалишь?

Так зачем же глаза ты печалишь?

К стихотворению "Ева":

 

[Стоят деревья у воды,

И летний день у поворота

Закинул облака в пруды

Как ставят рыбаки наметы].

 

Стоят деревья у воды,

[И летний день с горы соседней]

[И жаркий полдень из болота]

И день с холма берегового

И полдень с берега крутого

Закинул облака в пруды

[Как полные рыбачьи бредни].

[Как рыболов свои наметы].

Как переметы рыболова,

 

[Тяжел, как невод, небосвод,]

Как невод, тонет небосвод,

И в это небо, точно в сети,

Толпа купальщиков плывет —

Мужчины, женщины и дети.

 

(3-я и 4-я строфы без изменений)

О женщина, твой вид и взгляд

[И блеск меня в тупик не ставят].

Ничуть меня в тупик не ставят.

Ты вся, как горла перехват,

Когда его волненье сдавит.

 

Ты создана как бы вчерне,

[И к жизни не вполне привыкла],

Как строчка из другого цикла,

Как будто не шутя во сне

Из моего ребра возникла.

 

(7-я строфа без изменений)

Стихотворение "Золотая осень" в вариантах называлось также "Золото" и "Осень":

Осень. Сказочный чертог,

[Выстроенный для обзора].

Всем открытый для обзора.

Просеки лесных дорог,

[Облака, пруды, озера].

Заглядевшихся в озера.

 

Как на выставке картин:

Залы, залы, залы, залы

Вязов, ясеней, осин

В позолоте небывалой.

 

[Рощи обруч золотой —]

Липы обруч золотой,

Как венец на новобрачной.

[Вид березы под фатой]

[И береза под фатой]

Лик березы — под фатой

Подвенечной и прозрачной.

 

Погребенная земля

Под листвой в канавах, ямах.

В желтых кленах флигеля,

[Зданья и усадьбы в рамах].

Словно в золоченых рамах,

 

Где деревья в сентябре

[Строятся зарей попарно],

На заре стоят попарно,

И закат на их коре

[Выделяет сок янтарный].

Оставляет след янтарный.

 

[Где едва сбежишь в овраг].

Где нельзя ступить в овраг,

[Сразу все в лесу известно],

Чтоб не стало всем известно,

Так бушует, что ни шаг,

Под ногами лист древесный.

 

Где звучит в конце аллей

Эхо у крутого спуска

И зари вишневый клей

[Застывает тверже сгустка].

[Застывает твердым сгустком]

Застывает в виде сгустка.

Незачеркнутый вариант 7-й строфы:

Где в другом конце аллей

[Кличет эхо в парке хрустком]

Это отдается хрустко

 

И зари вишневый клей

Застывает в виде сгустка.

 

Осень. Древний уголок

Старых книг, одежд, оружья,

Где сокровищ каталог

Перелистывает стужа.

К стихотворению "После грозы"^*

Пронесшейся грозою полон воздух.

[И дышится вольнее, чем в раю.]

Все ожило, все дышит, как в раю.

[Раскрытьем всех кистей лиловогроздых]

Всем роспуском кистей лиловогроздых

Сирень вбирает свежести струю.

 

[Гром катится по небосводу]

Все живо переменою погоды.

[И ливень заливает желоба,]

Дождь заливает кровель желоба,

Но все светлее неба переходы,

И высь за черной тучей голуба.

 

[Художник может быть еще всесильней]

Рука художника еще всесильней

[С наскучивших вещей сметает пыль].

Со всех вещей смывает грязь и пыль.

Преображенней из его красильни

[Выходит в жизнь действительность и быль].

Вступают в жизнь действительность и быль.

Выходят жизнь, действительность и быль.

 

[Он видит, как великие полвека]

Воспоминание о полувеке

Пронесшейся грозой уходят вспять.

[Он перерос душою их опеку].

Столетье вышло из его опеки.

[И будущим не даст себя пугать].

Пора дорогу будущему дать.

 

Не потрясенья и перевороты

Для новой жизни очищают путь.

А откровенья, бури и щедроты

Души воспламененной чьей-нибудь.

Вариант последней строфы:

Не подавая виду, без протеста

Как бы совсем не трогая основ

В столетии освободилось место

Для новых дел, для новых чувств и слов.

Июль 1958

Вариант стихотворения "Перемена":

Я льнул когда-то к беднякам

Не из возвышенного взгляда,

А потому что только там

Шла жизнь без помпы и парада.

 

Бездарный гонор барства — ноль.

Я мир трущоб избрал жилищем.

Мне честь оказывала голь,

Меня считая тоже нищим.

 

Был осязателен без фраз

Вещественен, телесен, весок

Уклад подвалов без прикрас,

И чердаков без занавесок.

 

И я испортился с тех пор,

Как времени коснулась порча.

И горе возвели в позор,

Мещан и оптимистов корча.

 

Я стал как камень, тверже скал,

Себе, товарищам неверен.

Я человека потерял

С тех пор, как всеми он потерян.

Б.Л. нередко возвращался к переделке и небольших стихотворений. Так, вскоре для стихотворения "Культ личности" он написал новый вариант первой строфы:

Культ личности забросан грязью,

Но на сороковом году

Культ зла и культ однообразья

Еще по-прежнему в ходу.

 

Был ряд вариантов стихотворения "Нобелевская премия". В папке сохранился один из них. Третья строфа выглядела так:

Что же сделал я за пакость,

Я убийца и злодей?

Я весь мир заставил плакать

Над красой земли моей.

После этого была дописана строфа, которой в первом варианте вообще не было:

[Но и так, почти у гроба]

Но и там, у двери гроба

Верю я, придет пора —

Силу подлости и злобы

Одолеет дух добра.

Последняя строфа была тоже "перебелена":

[Я б хотел с петлей у горла],

А с такой петлей у горла,

[В час, когда так смерть близка,]

Я б хотел еще пока,

Чтобы слезы мне утерла

Правая моя рука.

Последняя строфа стихотворения "Пахота" была на писана Б.Л. в трех различных вариантах.

Первый вариант:

И так еще прозрачны кроны

И в мире чище красок нет,

Чем листьев цвет светло-зеленый

И светло-серый пашни цвет.

Второй вариант:

И ни соринки ниоткуда,

И в мире красок чище нет,

Чем зелень цвета изумруда

И чернобурой пашни цвет.

Третий вариант:

И ни соринки в новых кленах

И в мире красок чище нет,

 

Чем цвет берез светло-зеленых

И светло-серых пашен цвет^*

Последняя строфа из стихотворения "Быть знаменитым некрасиво", которое Б.Л. в варианте назвал "Верую":

Чтоб ни единой малой долькой

Не отступиться от лица,

Но быть живым, живым и только,

Живым и только до конца.

Пятая строфа стихотворения "По грибы", названного Б.Л. в варианте "Осенний день":

Но время в сентябре

Отмерено так куцо.

Что через лес заре

До нас не дотянуться.

Сохранился листок с тремя строфами, озаглавленный Б.Л. "Ветер":

По дому ходит привиденье

Под окнами растет лопух

И одуванчики в цветеньи

По комнатам летает пух.

 

И я от частых молний слепну

И тучи высятся в окне

И занавески раболепно

Снуют, целуя руки мне.

…………………………..

И это привиденье — лето

Разгуливает в колпаке

Волшебником по кабинету

Как чья-то тень на сквозняке.

Эти мотивы затем вошли в стихотворение "Июль", имевшего в варианте название "Лето".

В папке сохранилась заготовка к стихотворению

 

 

"Осенний лес":

В нем сами валятся деревья,

Взметая облака трухи,

И с остановками в распеве

Вдали горланят петухи.

 

С какой-то оторопью грозной,

Как будто бы стряслась беда

Они поочередно, розно

Земле пророчат холода.

А вот вариант шестой строфы стихотворения "За поворотом":

За поворотом в глубине

Лесного крова,

Готово будущее мне

И мне не ново.

Вариант четвертой строфы стихотворения "Стога":

Стог поутру темней притона

И высится, как сеновал,

В котором месяц с небосклона

Зарывшись, переночевал.

Исправлена была и вторая строфа стихотворения "Лето в городе":

Из-под гребня тяжелого

Смотрит женщина в шлеме.

Я люблю эту голову

Вместе с косами всеми.

Папка "Сырье к однотомнику" хранит варианты множества других стихотворений: здесь и "Сказка", и "Ева", и "Без названия", и "Весна в лесу", и "Осенний лес", "Август", и многое, многое другое. Но особенно нетерпимо Б.Л. относился к своим ранним стихам, давно уже ставшим шедеврами.

На листке с записью пропущенных в свое время строф "Спекторского" (стр. 596-597 сборника 1965 г.) Б.Л. записал:

"Вероятно восстановить этот пропуск, вследствие его неприличия, невозможно. Но не эти явления нравственной или политической нецензурности останавливают меня, когда я с такой тоской и неохотою думаю

 

о старых стихах и их переиздании, а совсем другие, противоположные им черты отвлеченности, ложного глубокомыслия и схематизма кое-где в поэмах, словесной неряшливости и лексической безвкусицы в мелких стихотворениях и т.д. Например, это место из Спек-торского по его силе и ясности для меня гораздо приемлемее, чем темная и полная глупой многозначительности в "Стихах о голоде". Кстати, вот эти стихи:

I

Во сне ты бредила, жена,

И если сон твой впрямь был страшен,

То он был там, где шпатом пашен

Стуча, шагает тишина.

То ты за тридцать царств отсель,

Где Дантов ад стал обитаем,

Где царство мертвых стало краем,

Стонала, раскидав постель.

II

Страшись меня как крыжака,

Держись как чумного монгола,

Я ночью краем пиджака

Касался этих строк про голод.

Я утром платья не сменил,

Карболкой не сплеснул глаголов,

Я в дверь не вышвырнул чернил,

Которыми писал про голод.

Что эти мукам нет имен,

Я должен был бы знать заране,

Но я искал их, и — клеймен

Позором этого старанья.

1922