Мужество строптивого адвоката
На переломе веков и тысячелетий российская мемуарная литература уподобилась снежному кому. Со страшной силой пишут воспоминания. И издают — чего бы то ни стоило. Причин явлению несколько: недавняя, в масштабе эпох, бесславная кончина Главлита, нежданное богатство отечественной полиграфической базы, повсеместная грамотность и обилие событий, свидетелем которых стал всяк, живший в прошлом веке, то есть каждый из нас, за вычетом сосунков.
Воспоминания — литературный жанр, искусство, которым владеют далеко не все. Поэтому не стоит удивляться, что в полноводном мемуарном потоке преобладают книги малозначительные, скучные, написанные густым канцеляритом, хотя многие авторы прибегают к услугам профессиональных литобработчиков. Сразу скажу: исповедь строптивого адвоката Марка Когана, он же строптивый арестант и строптивый зек, напрочь выбивается из этого ряда. Она затрагивает, нет, глубоко внедряется в одну из самых актуальных проблем российского общества — проблему правосудия,
проблему правового государства. Она повествует об едва ли не самых мрачных годах нашей новейшей истории. Она местами читается как умело сбитый детектив. Она написана хорошим литературным языком, причем самим автором, без посредников.
Несколько лет назад я перелистывал самодельный альбом, который друзья строптивого адвоката приготовили к какому-то его юбилею. Среди шутливых стишат и несколько выспренных поздравлений коллег есть там шутливая анкета, заполненная самим юбиляром. И в ней мое внимание привлек ответ Марка Иосифовича на более чем серьезный вопрос: с чем ты, юбиляр, боролся всю свою жизнь? С собственной трусостью — вот какой был ответ.
Ну и завернул! — подумал я. И это утверждает человек, который стоял перед вошедшими в историю сталинско-бериевскими палачами Родосом, Шварцманом и Владзимирским в их кабинетах — эти страницы едва ли не самые интересные в книге. Стоял перед ними, выслушивал их угрозы, и не сдал подельников, и сохранил человеческое достоинство. О собственной трусости пишет человек, который не трусил перед всесильным лагерным начальством, превращавшим куда более физически сильных людей в лагерную пыль. В своей слабости признается адвокат, не побоявшийся выказать свою строптивость перед лицом, нет, перед злобной харей советского монстра — прокурорско-судебной системы так называемой эпохи застоя. Это — о деле Олега Ш., в той самой части книги, которая читается, как детектив, это о дружбе с правозащитниками и «длинном языке», за который поплатился у нас не один правдолюб...
Времена были уже мягкие, уже не сталинские, а вот за строптивость могли посадить за милую душу. И едва не посадили. Бог миловал.
Борьба с собственной трусостью. Что это — кокетство немолодого, прошедшего огонь и воду, не говоря уже о медных трубах, человека, адвоката с именем и собственными учениками? Нет, думаю, здесь все честно и никакого кокетства. Не могло не быть страшно перед лубянскими палачами в мундирах, перед лагерными «организаторами производства», перед цековскими правоведами. Наверное, было страшно. Наверное, животное, биологическое, гнездящееся в каждом из нас, диктовало: замолчать, признаться, оговорить себя и друзей, отречься, спрятаться, стать тихим и неза-
метным. Мало кому удавалось побороть это биологическое, если хотите, инстинкт самосохранения. Строптивый поборол. Честь ему и хвала за это.
Рассказав о юбилейном альбоме, я проболтался, что пишу предисловие к книге человека, которого знаю не первый год. Чего скрывать?
В начале семидесятых со мной случилась неприятность — при запуске вспыхнул и изрядно погорел мой только что купленный «москвичек». Кто помнит, как нам тогда давались собственные средства передвижения, поймет, что это была не неприятность, а беда. Тем более что Госстрах признал мой мелкий пожар нестраховым случаем. Я заметался. И друзья вывели меня на адвоката, который может помочь.
Он принял меня сухо. В самом деле, адвокату, который вел громкие уголовные дела, было не до мелочевки. Мне же мой пожар казался едва ли не трагедией. Своя рубаха...
Марк Иосифович отодвинул груду серьезных бумаг, вырвал листок из ученической тетради, накарябал несколько строк — исковое заявление — и протянул мне. Несите, молодой человек, в суд. И я понес, оставаясь под впечатлением несолидности, несерьезности этого правового действа. Опущу детали. Я процесс против Госстраха выиграл. И свято поверил в юридическое всесилие адвоката Когана.
За прошедшие с той поры тридцать лет ни у меня, ни у его многочисленных подзащитных не было случая в этом всесилии усомниться. А теперь он еще написал поистине увлекательную книгу. Не только для адвокатов и попавших в беду, но для всех, кому дорога справедливость.
Читайте.
Михаил Кривич