- 32 -

Дело Олега Ш.

 

Я взялся за это дело из чисто профессионального интереса. Мать Олега обратилась ко мне за помощью по совету И.И.Склярского, бывшего тогда заместителем председателя Президиума городской коллегии адвокатов и знавшего, что я люблю сложные и запутанные дела и не гонюсь при этом за несусветными гонорарами. А к Склярскому она обратилась, когда ее сын уже три месяца просидел в КПЗ Щелковского РУВД и местный адвокат, который защищал его во время предварительного следствия, обещал ей лишь добиться не слишком сурового наказания. Сама же она была уверена, что сын вовсе не виновен в убийстве, и потому хотела заменить защитника.

Мать моего подзащитного была не очень образованным человеком и впервые в жизни столкнулась с нашим правосудием. Но даже и она поняла, что местные адвокаты, как правило, боятся ссориться со следственными органами, с которыми постоянно работают. И она была права. «Клиенты приходят и уходят, а следователь, прокурор и судья остаются» — так рассуждали (и, увы, думают до сих пор) многие представители нашей профессии.

Именно поэтому к помощи защитников из столицы часто обращались клиенты из других городов и даже республик. Замечу, кстати, что известные московские адвокаты и сами были не прочь вести дела в других городах и весях, где они чувствовали себя более независимыми и могли себе позволить смело вступать в конфликты со следователем, прокурором и судом, не опасаясь преследования с их стороны в будущем. И, откровенно говоря, по

 

- 33 -

многим иногородним делам выступать было выгоднее, чем в столице, за счет командировочных, которые выплачивал клиент сверх гонорара. У нас была даже поговорка: «Чтобы хорошо заработать, надо ехать надолго вон!».

И мне по адвокатским делам довелось исколесить необъятные просторы нашей Родины. Посчастливилось вести дела в розовом Ереване, шумных Тбилиси и Баку, прекрасной Алма-Ате, старинном русском Иркутске, жарком Ашхабаде, а также в Вильнюсе, Риге, Махачкале и многих других городах и даже селах, которых я бы не повидал на другой работе. О некоторых своих наиболее памятных делах собираюсь рассказать в этих записках.

Но в данном случае о большом заработке говорить не приходилось, так как Щелково, где было совершено преступление, лежит неподалеку от Москвы, а командировочные при поездках на близкие расстояния не оплачиваются. Не всякому адвокату это по вкусу. Поэтому И.И.Склярский и направил мать Олега ко мне.

Выслушав внимательно все обстоятельства дела, которые были известны, я сделал стойку на это дело — повторю — из чисто профессионального интереса.

Ее шестнадцатилетний сын, студент железнодорожного техникума, ни в чем предосудительном прежде замечен не был. Его, калеку от рождения — одна нога короче другой, — тщедушного и физически слабого, презирали местные тинейджеры и в свою среду не допускали. Учился он не очень хорошо, но и не плохо. Как многие подростки его возраста, был сексуально озабочен и влюблен в местную семнадцатилетнюю красавицу, считавшуюся первой девкой на деревне. А она потешалась над ним, но и не отвергала совсем, тем более что он по простоте душевной подворовывал деньги у матери на недорогие подарки для девчонки, которых от других своих более взрослых поклонников она не получала. Ее мать работала дежурной по этажу в какой-то гостинице, а двоюродный брат вернулся недавно из Афганистана, где служил шофером в армии, и устроился в щелковскую милицию.

Естественно, что мать и брат Аллы (так звали красавицу) недолюбливали Олега и гоняли его из дома, когда его там застава-

 

- 34 -

ли. Но мать часто работала в ночную смену, и Алла в эти ночи могла ненадолго принимать Олега у себя, дразнила его, но к телу не допускала. Это все пока со слов матери Олега.

В свете всего этого меня, старого романтика, прежде всего заинтересовал сам факт добровольной явки с повинной Олега вместе с Аллой в милицию. Они оба признавали себя виновными в убийстве, которое два дня назад взбудоражило весь город.

Удивительной мне показалась даже не сама их явка с повинной, а то, что через два дня после этого Аллу освободили, так как ее мать представила неопровержимые доказательства алиби своей дочери, а Олег, будучи после этого допрошен, взял убийство таксиста на себя одного, с гордостью пояснив, что Алла призналась в соучастии только из любви к нему.

Но убить таксиста в одиночку Олег никак не мог, так как по натуре своей не был злым и агрессивным мальчиком — тоже пока по свидетельству матери, — не был знаком со своей жертвой и потому не имел повода и мотивов для убийства.

Но все доводы матери меркли перед тем, что было известно всему городу. На трупе таксиста, найденном в какой-то канаве, было обнаружено более десяти ножевых ранений, нанесенных с двух разных сторон. Кроме того, таксист, которому было около 40 лет от роду, был здоровым мужиком и занимался спортом.

И чтобы такого здорового мужика убил ни с того ни с сего тщедушный смирный мальчишка-калека да еще вытащил в одиночку труп из автомобиля и перенес его на себе метров 40 до канавы — в это было трудно поверить.

А меня, опытного автомобилиста, насторожило еще и то, что, по версии обвинения, Олег, никогда прежде не сидевший за рулем, после совершенного им преступления самостоятельно угнал автомобиль убитого из Щелкова аж в Ярославль, где и бросил его. Это по Ярославскому-то — тогда еще узкому — шоссе, да в ночное время, когда навстречу мчат в Москву огромные трейлеры с молоком и мясом. Я сам поостерегся бы ехать по этому шоссе ночью.

А Олег доехал благополучно до Ярославля без водительских прав и без происшествий. Да еще по дороге смог заправиться. Я не мог в это поверить.

 

- 35 -

Все это, я повторяю, узнал от матери Олега. Ох, как опасно адвокату браться за дело, когда он располагает лишь свидетельствами близких своего подзащитного. Ведь они, близкие, свято верят, что их дети (мужья, сестры) не могут быть в чем-то виновны!

Однако на сей раз, слушая мать, внимательно вглядываясь в ее глаза, незаметно наблюдая за ее поведением, я начал верить ей. Интуиция для адвоката — тоже не последнее дело. Кроме того, все факты, которые мать мне рассказала, могли быть легко проверены при первом же ознакомлении с материалами дела.

И все же риск был. Ведь после ознакомления с делом адвокат по закону уже не может от него отказаться. Как часто об этом приходится сожалеть! Но в данном случае я почему-то верил матери Олега.

Задаю несколько уточняющих вопросов:

— Скажите, после того как Аллу выпустили, вы с ней встречались?

— Конечно. Она сразу же сама прибежала ко мне, навещает меня часто. Успокаивает, говорит, что Олег получит небольшой срок.

— А как она объясняет свою явку с повинной вместе с Олегом?

— Говорит, что любит его и будет ждать. А пошла с ним потому, что он один не решился бы, а за явку с повинной ему скостят срок.

— Откуда ей самой стало известно, что Олег убил?

— Он сразу после убийства приехал к ней домой на машине и все рассказал.

— Что именно? Почему он это сделал?

— Сказал, что у него не было денег расплатиться с таксистом, и тот ему угрожал.

— А зачем и куда он ехал на такси?

— Тут она путается. Говорит, что ехал к ней, хотел просто покатать по городу, но, когда первый раз заехал, ее дома не застал.

— Что еще интересного она рассказывает?

— Она говорит, что ее брат поможет Олегу. И уже помогает. Он познакомил ее со следователем Кузнецовым, который ведет дело, и Кузнецов ей тоже обещает, что Олег получит не-

 

- 36 -

большой срок. Только оба требуют, чтобы Олег не менял своих показаний. А со следователем она уже часто встречается. Он за ней ухаживает, заверяет, что все будет в порядке. Но какой же это порядок, если он ни в чем не виноват, а берет на себя чужую вину.

— А кроме Аллы, есть еще какие-нибудь свидетели по делу?

— Есть еще Чернов, который видел Олега в такси и которому Олег тоже признался в убийстве.

— А с Черновым вы встречались?

— Нет, он прячется от меня.

— А с родными потерпевшего вы виделись?

— Да, я сразу же пошла к ним, хотела поговорить с его матерью, но она со мной не хочет говорить, обзывает меня всячески. Сын не жил с ней, он жил у своей любовницы. А с ней живет только дочь с зятем и внучкой. Но сын, Володя, был прописан у нее, а зять пока не прописан. Это я в ЖЭКе узнала.

Я сидел, курил и думал. Что-то здесь не так. Один Олег убить не мог. И повода-то не было. Не было денег рассчитаться — это несерьезно. И поведение этой красавицы Аллы какое-то странное. А если бы ее мать не доказала алиби Аллы? И я принимаю решение:

— Олег под стражей уже больше трех месяцев. Видимо, срок следствия на исходе. Содержание его под стражей более четырех месяцев может санкционировать только Прокурор РСФСР, к которому они, скорее всего, еще не обращались. Поэтому сейчас мне вступать в дело еще рано. И хотя вы недовольны местным адвокатом, пусть пока работает. Прежде чем я смогу заключить с вами соглашение, вам придется расторгнуть соглашение с ним. А под каким предлогом вы это можете сделать, чтобы не обижать человека?

— Это проще всего. Он сам несколько раз советовал мне найти другого адвоката.

— Тогда дело проще. Видимо, он хороший человек. Только вы должны с ним полностью рассчитаться.

— Он уже получил достаточно.

— Нет, вы, уж пожалуйста, спросите его, сколько ему должны еще. И рассчитайтесь с ним.

 

- 37 -

— Хорошо.

На этом мы и расстались. Через неделю встретились еще раз, и она сообщила, что с местным адвокатом договор расторгнут, а следователь требует немедленно другого адвоката, так как он уже заканчивает расследование. Если через два дня не будет другого адвоката по соглашению, он ей сам назначит защитника. Говорит, что это будет для нее выгоднее, так как назначенному ничего платить не надо.

— Может быть, так действительно будет лучше для вас?

— Что вы! Олег у меня единственный сын. Он там погибнет. Он ни в чем не виноват.

— Ничего обещать я вам не могу. Гарантирую только свою добросовестную работу.

— Я все о вас знаю. И мне больше ничего не надо.

— Тогда заключаем договор, я выписываю ордер и пишу письмо следователю, что готов приступить к работе, а вы завтра же его ему отдадите.

Так и сделали. Через два дня еду в Щелково знакомиться со следователем. Оба настороже. Он вроде симпатичный, молодой парень. Разговаривает со мной очень доброжелательно. Говорит, что завтра будет предъявлять Олегу обвинение в окончательном виде. Молодым притвориться я не могу, но тоже стараюсь изобразить максимум лояльности и любезности, прошу до предъявления обвинения разрешить мне познакомиться с материалами дела и с самим Олегом.

С Олегом он готов познакомить меня хоть сейчас. А вот с материалами дела — только при выполнении статьи 201, то есть после окончания следствия.

Я мягко возражаю. Вначале мне нужно хотя бы поверхностно познакомиться с материалами дела, а потом уж с Олегом. Большего не прошу. Он нехотя достает из сейфа дело. Один небольшой томик. Уже хорошо. Значит, надеются на признание Олега. Раз есть его признание, что еще нужно?

Листаю материалы дела и делаю в блокноте первые заметки для себя.

1. В протоколе осмотра места происшествия записано, что на земле нет следов волочения трупа — уже кое-что!

 

- 38 -

2. Протокол не подписан экспертом, который значится присутствующим при осмотре — тоже пригодится.

3. В заключении судмедэксперта указано, что из двух ран должна была фонтанировать кровь, а из их конфигурации и по размеру ран можно сделать вывод, что они нанесены с двух сторон и разными (!!!) ножами.

4. А в протоколе осмотра одежды Олега не выявлено никаких следов крови на ней. (Ну и ну!)

5. На трупе остался массивный золотой крест с цепочкой и модные часы. А ведь Олега обвиняли в убийстве из корыстных побуждений. (Это уже очень многое!)

Для начала все. Демонстративно вздыхаю от выпавшей на мою долю защиты преступника по безнадежному делу и как бы невзначай спрашиваю:

— А где ножи?

Кузнецов с удивлением смотрит на меня и нехотя отвечает:

— Олег показывает, что выбросил их в ту же канаву.

— Там искали?

— Так канава же тогда была еще полна воды.

— А в воде нельзя поискать?

Удивление на лице Кузнецова сменяется раздражением.

— Что, вызывать по такому делу водолазов?

Я смущенно улыбаюсь:

— Зачем водолазов? Там воды-то было всего ничего, руки трупа были видны на поверхности. Разве трудно в высоких сапогах побродить по канаве и поискать ножи?

Раздражение переходит в злость. Кузнецов опять открывает сейф и достает еще один протокол осмотра места происшествия, где указано, что после допроса Олега была вызвана пожарная машина, которая откачала воду из канавы. На дне обнаружены разные предметы — бутылки и консервные банки. О ножах — ни слова.

— Вот здорово! — замечаю я. — А вы говорите о водолазах! Сами же нашли простое решение. Так где же ножи?

Соврал, значит, Олег. Выбросил их где-то в другом месте, на следующем допросе уточним. — Подозрительно смотрит на меня: — Что вас еще интересует?

— Теперь сам Олег. Где я могу повидаться с ним наедине?

 

- 39 -

— Наедине только в КПЗ. А при мне могу устроить свидание здесь.

— Ну давайте на первый раз здесь. Но вы меня хоть на пять минут оставьте с ним наедине.

— А я что, в коридоре сидеть буду?

— Давайте тогда в КПЗ.

Он убирает дело в сейф, все бумаги со стола в ящик, запирает его на ключ и выходит.

Я думаю. Все-таки интуиция меня не подвела. Все важнейшие обстоятельства дела, рассказанные мне матерью, подтвердились. А в деле я обнаружил кое-что еще, куда более важное: два разных ножа, фонтаны крови из ран и отсутствие ее следов на одежде Олега.

Дверь открывается, входит Кузнецов, а за ним худенький мальчуган ростом не больше 165 см, а весом, наверное, около 60 килограммов. (Вспоминаю вес трупа по результатам судмедэкспертизы — 90.) Чистенький прилизанный мальчуган никак не похож на обычного малолетку, находящегося в КПЗ. Видимо, Кузнецов обеспечивает ему приличные условия...

Подчеркнуто строго Кузнецов объявляет мне:

— В вашем распоряжении, как вы просили, пять минут.

И выходит. Мы остаемся с Олегом наедине. Он сразу же бросается в атаку.

— Зачем мама сменила адвоката? Мне вообще адвокат не нужен. Убил я. Буду отвечать, раз виноват. Отсижу лет пять. Я еще молодой.

— Адвокат тебе полагается по закону. Без защитника несовершеннолетнего судить не могут. Ну а если ты убил и готов за это отвечать, не все ли тебе равно, кто будет твоим защитником? Только почему ты уверен, что так легко отделаешься? А если дадут на всю катушку — десять лет?

— Не дадут. Кузнецов говорит, больше пяти не дадут. А Алла пишет, что вытащит меня через два года.

— При чем здесь Алла? От нее ничего не зависит.

— Зависит. У нее брат в милиции работает. И вообще связи. И у матери ее тоже. Она жила с начальником милиции. Только вы не уговаривайте меня изменять показания.

 

- 40 -

— И не собираюсь. Если тебе нравится сидеть за других — сиди.

— За каких других? Я убил.

— Ну убил, так убил. Так и продолжай показывать в суде.

Я, уже обдумывая тактику защиты Олега в суде, решил, что поначалу ему ни в коем разе не надо изменять свои показания, в которых он сам неизбежно запутается. Самооговор настолько очевиден, что поверить ему и построить только на его показаниях обвинительный приговор будет просто невозможно.

И я решил, что на данном этапе предварительного следствия моя задача сводится лишь к одному — потянуть время и не дать следователю возможности исправить свои ошибки. Впрочем, большинство их неисправимо.

— У нас времени в обрез. О деле говорить пока ничего не на до. Хочешь сообщить что-нибудь матери?

— Маме передайте привет, и чтобы она не волновалась. Все будет нормально. А Алле скажите: я ее люблю и надеюсь на нее. Только пусть не очень поддается Кузнецову.

— А ты откуда об этом знаешь?

— Она ему звонила при мне несколько раз по телефону, и он ей назначал свидания.

— Наверное, так нужно по твоему делу, чтобы помочь тебе.

— Такой помощи мне не нужно. Если узнаю, что она ему дает, расскажу всю правду! (Я делаю вид, что пропускаю эту его оговорку мимо ушей.)

Дверь открывается, входит Кузнецов.

— Ну, познакомились? Можете еще побеседовать при мне.

Я прошу Олега рассказать мне, как было дело, как и почему он дошел до убийства человека, который ему ничего плохого не сделал. Олег вопросительно смотрит на Кузнецова. Тот пытается прийти на помощь.

— Вы все это узнаете при ознакомлении с материалами дела.

— Но я хотел бы услышать все от Олега. Я ведь имею на это право.

— Имеете. Даю вам еще пять минут.

Время беседы наедине с подзащитным законом не ограничено. Но я пока не хочу осложнять отношения со следователем и соглашаюсь.

 

- 41 -

Как я и ожидал, Олег, заикаясь и задумываясь перед каждой фразой, пытается связно изложить мне бессвязную историю своей поездки на такси, путаясь в маршруте и целях этой поездки... А когда я прошу рассказать о его последующей поездке в Ярославль, он совсем умолкает. Мне становится жаль его. И, кроме того, я опасаюсь, что он может от меня отказаться. Поэтому я делаю вид, что не обращаю внимания на нелепые противоречия. Перевожу тему на Аллу — и он сразу оживает. Он очень любит ее и обижен только на ее мать и брата, которые запрещали Алле с ним встречаться, но после убийства таксиста они сменили гнев на милость и обещали всячески ему помогать. А мать Аллы, когда они с Аллой пришли в милицию с повинной, принесла им туда даже одеяло и подушку. И там они наконец смогли переспать. Олег просит меня встретиться с Аллой и передать ей, что только воспоминание о ней придает ему стойкость и мужество. И чтобы она не беспокоилась за него, он сделает все, как она просила.

— Можешь написать ей записку, — предлагаю я, надеясь, что там он может еще раз проговориться.

— Он, увы, отказывается.

— Я ей пишу почти каждый день, и Кузнецов ей передает, а один раз разрешил даже поговорить с ней по телефону, а сам вышел из кабинета.

Мы расстаемся почти друзьями, но на прощание он еще раз просит меня в суде не задавать ему никаких вопросов и не сбивать с толку. Я обещаю. И делаю это вполне искренно, так как уверен, что он запутается в своей (или, точнее, навязанной ему кем-то) версии и без моей помощи.

Придерживаясь своей тактики, направленной на затягивание следствия, я в дальнейшем по мере ознакомления с материалами дела заявлял одно ходатайство за другим. О проведении очных ставок Олега с Аллой, о дополнительном допросе матери убитого таксиста, о допросе сожительницы убитого...

Первые мои ходатайства Кузнецов удовлетворял беззаботно, но в конце концов насторожился. А одно из них удовлетворил формально — вынес постановление о его удовлетворении, но не исполнил. Это было ходатайство о привлечении к уголовной ответственности за недоносительство свидетеля Чернова, кото-

 

- 42 -

рый якобы знал о совершенном Олегом убийстве, но не донес об этом милиции. Я понимал, что Кузнецов этого никогда не сделает, опасаясь, что Чернов откажется от ранее данных им явно ложных показаний против Олега. Каждый раз, когда я напоминал об этом ходатайстве Кузнецову, он отговаривался, что никак не может Чернова разыскать. А накануне окончания срока расследования дела молча положил передо мной справку военкомата: Чернов призван в армию и направлен в часть, расположенную за рубежом! И рядом положил свое постановление о выделении дела Чернова в отдельное производство. Читая эту справку и искоса поглядывая на Кузнецова, я с удовлетворением отметил, как он торжествует по поводу своего хитрого хода. А то, что это был именно ход конем, сомневаться не приходилось: из справки следовало, что Чернов был призван в армию уже после моего ходатайства.

— Ну что ж! — вздохнул я. — Придется писать на вас жалобу прокурору, а во-вторых, заявлять ходатайство о продлении срока следствия для доставки Чернова обратно.

— Ничего не выйдет. Я послезавтра должен уже направить дело в суд! — торжествовал Кузнецов.

— Ну и отправляйте. Суд возвратит вам дело для дополни тельного расследования, и у вас будет еще два месяца для окончания следствия.

— Да? — Кузнецов задумался. — А если суд дело не вернет?

— Вернет. Ведь дело это пойдет не в ваш Щелковский суд, а в облсуд, который не допустит такого грубого нарушения статьи 26 УПК, тем более что Чернов у вас основной свидетель против Олега. А зачем суду брать на себя его вызов и доставку, чтобы потом опять же возвращать вам дело для соединения двух дел — Чернова и Олега?

Кузнецов в бешенстве выбежал из кабинета, а Олег изумленно посмотрел на меня:

— Зачем вы его так? Ведь он для меня старается.

— Для тебя? Тогда он удовлетворит мое ходатайство о продлении срока следствия, и ты еще пару месяцев посидишь здесь, в более приятных условиях, чем в лагере.

Кузнецов возвратился через полчаса, расстроенный. Видимо, ему здорово попало от прокурора.

 

- 43 -

Тем не менее прокурор на следующий день утвердил обвинительное заключение, и дело пошло в суд. Я тут же заявил ходатайство в распорядительное заседание суда, и все получилось так, как я и предсказывал. Дело вернулось к Кузнецову для дополнительного расследования и соединения дел Олега и Чернова.

Я долго по этому делу почти бездельничал. Чернов объявился только к концу двухмесячного срока. Ему было предъявлено обвинение, а затем по моему новому ходатайству проведена очная ставка между ним и Олегом, которая прошла с позиции защиты очень неплохо, поскольку, полностью запутавшись, Чернов в конце концов показал, что он уже не помнит, когда и как все случилось.

После этого дело опять пошло в суд и, на мое (и Олега) счастье, попало в руки молодого и порядочного, еще не успевшего зачерстветь на судейском поприще члена Мособлсуда А.И.Стрельникова.

За это время мы с Олегом уже почти подружились, он мне стал доверять полностью. Думаю, тогда я уже мог при желании уговорить его отказаться от своей явки с повинной и признательных показаний, тем более что при ознакомлении с материалами дела Олег убедился и в неверности своей любимой Аллы, и в коварстве обещавших ему помочь ее родных.

Мать Аллы даже додумалась до того, что на одном из допросов показала, будто Олег всегда носил с собой финский нож, а однажды, когда она застала его у себя дома и хотела выгнать, он на бросился на нее с этим ножом с криком «зарежу!». И сама Алла дала Олегу не лучшую характеристику: жадный, трус, страдающий комплексом неполноценности и потому заранее задумавший совершить убийство, чтобы доказать свою способность на геройские подвиги. А Кузнецов к этому времени уже объявил Олегу, что он получит минимум восемь лет, и перепредъявил ему обвинение, сгустив, как мог, краски.

Здесь я позволю себе отвлечься от фабулы дела и остановиться на одной этической проблеме, иногда возникающей перед адвокатом в уголовном процессе.

Речь идет о коллизии между позициями адвоката и его подзащитного. В принципе она не должна возникать, по крайней ме-

 

- 44 -

ре, адвокат всегда должен стремиться к тому, чтобы она не возникала. Но жизнь, в том числе уголовные дела, и человеческая психология многообразны. Яркий пример такой коллизии — дело Олега Ш.

Он сам явился с повинной, признавал себя виновным на всех допросах, а я был убежден, что он если как-то и причастен к убийству, то сам и тем более в одиночку его не совершал. Но я считал себя не вправе и не мог практически разоблачать его самооговор. Ведь он мог потребовать другого адвоката. Свою задачу я видел в том, чтобы постепенно, шаг за шагом, не торопясь, показать и доказать Олегу гибельность избранной им позиции — чтобы он сам в нужный момент изменил ее. И вроде бы мне к окончанию предварительного следствия удалось сделать это. Но я считал, что менять его показания пока рано. Если бы он сделал это на предварительном следствии, ни у кого не возникло бы сомнений, что он принял такое решение под моим влиянием. Тогда история строптивого адвоката началась бы раньше и еще неизвестно, чем бы закончилась — для меня и для самого Олега.

Поэтому мы договорились с Олегом: в суде он по-прежнему будет признавать себя виновным, но разрешит мне доказывать его невиновность. Так просто не могло быть, потому что так не бывает никогда. А сам он по ходу дела решит для себя, нужно ли ему отказываться от самооговора или нет.

Но я опять сбился на фабулу дела, а хочется порассуждать о проблеме коллизии между защитником и обвиняемым вообще.

У этой проблемы нет единого бесспорного решения, не считая уже указанной мной выше обязанности адвоката стремиться к тому, чтобы коллизия не возникала вообще.

Пожалуй, категорическое ее решение возможно, правомерно и обязательно для адвоката только в одном случае — когда подзащитный не признает себя виновным, а адвокат приходит к выводу, что вина подзащитного доказана. По моему глубокому убеждению, в этом самом трудном для адвоката случае он должен перепрыгнуть через самого себя, но ни при каких условиях ни в коем случае не превращаться во второго обвинителя. Адвокат обязан искать и искать в материалах такого дела все, что может опровергнуть версию обвинения. И практике (в том числе и моей) известны случаи,

 

- 45 -

когда на первый взгляд, казалось бы, неопровержимые улики против обвиняемого становились сомнительными, а иногда даже просто фальсифицированными. Итак, когда обвиняемый не признает себя виновным, защитник ни при каких условиях не имеет права отступать от его позиции, но обязан всячески, конечно, только законными средствами, поддерживать его версию, какой бы нелепой она ни казалась.

Может быть, не все адвокаты согласятся со мной. Ведь печальная история советской адвокатуры знает случаи, когда даже самые известные наши адвокаты в политических процессах занимали совсем иную позицию и обращались к суду только с просьбами о милости, о смягчении наказания, хотя сами (я надеюсь на их ум, профессионализм и опыт) прекрасно понимали, что их подзащитные невиновны. Я этих адвокатов не осуждаю, так как в те времена честно и мужественно защищать обвиняемых в политических процессах означало одно — солидарность с «врагами народа», а кому хочется неизбежно разделить их участь. Но ведь можно было хотя бы попытаться уклониться от участия в таких процессах.

Чтобы не выдавать себя за героя, замечу: когда меня принимали в коллегию, председатель Президиума К.Н.Апраксин предупредил: я не должен участвовать в диссидентских делах, и я с легкой душой принял это условие. Во-первых, я понимал, что КГБ никогда не даст мне допуска к таким процессам. А во-вторых, мое участие в них могло лишь повредить моим подзащитным. Но М.В.Калистратова как-то в разговоре разнесла вдрызг мою трусость и сказала, что прощает меня только за мои старые заслуги.

Всегда можно уклониться от дела. Но не стану скрывать свое глубокое неуважение к адвокатам, которые начинают свою защитительную речь словами: «Я связан позицией своего подзащитного и потому...», а потом не утруждают себя ни единым доводом в поддержку позиции обвиняемого. И уж совсем гадким я считаю адвоката, который находит время сказать перед своей речью не сколько слов судье и прокурору по секрету: он, конечно, понимает, что подзащитный виновен и полностью изобличен, но приходится его защищать и доказывать недоказуемое.

 

- 46 -

Второй вариант возможной коллизии с подзащитным — мой случай с Олегом. Обвиняемый признает себя виновным, а защитник убежден в его невиновности. Однозначного решения в такой ситуации тоже нет. Ведь возможны и практике известны случаи, когда обвиняемый оговаривает себя из самых лучших, даже благородных побуждений. Чтобы спасти, например, близкого ему человека. Если это делает взрослый человек, вполне осознающий последствия самооговора, думаю, что адвокат не имеет права оспаривать его версию.

Вряд ли должен оспаривать адвокат версию своего опытного подзащитного и тогда, когда тот берет всю вину на себя, только чтобы отделаться от «группы» лиц, совершивших преступление. При этом он не только выручает своих соучастников, но и сам получает не столь суровое наказание, какое предусмотрено за «групповое» преступление. Допускаю (с некоторым душевным трепетом) случай, когда именно адвокат подсказывает своему подзащитному такую позицию. Но в этом случае подсказка должна быть сделана очень корректно, без всякого давления на подзащитного, а уж тем более при отсутствии давления на самого адвоката со стороны других соучастников преступления или, что еще хуже, материального стимулирования адвоката со стороны этих лиц.

Однако вернемся к делу Олега Ш.

Дело, как уже было сказано, попало к порядочному и толковому судье А.И.Стрельникову. А обвинение поддерживала помощник прокурора области М.С.Никитина, женщина хотя и суровая, но весьма толковая и справедливая, что для меня было куда важнее.

Учитывая это, я впервые в своей практике решил не приберегать свои козыри 'напоследок, а раскрыть их в первый же день заседания суда в ходатайстве о возвращении дела для дополнительного расследования, дабы сразу же обратить внимание суда и прокурора на абсурдность предъявленного Олегу обвинения.

Естественно, мое ходатайство суд не удовлетворил как «преждевременное», поскольку его мотивы следовало проверить в судебном заседании: суд и прокурор к тому времени ознакомились с материалами дела лишь поверхностно.

 

- 47 -

Но моя цель была достигнута. После письменного ходатайства (со ссылками на конкретные листы дела) суд, удалившись в совещательную комнату, просидел там часа два, видимо, тщательно изучая материалы дела. Копию ходатайства я вручил прокурору, которая, пока суд совещался, тоже внимательно его изучала, проверяя обстоятельства, на которые я ссылался, по имеющимся у нее материалам наблюдательного производства. Затем она попросила суд дать ей и само дело. В результате и суд и прокурор вели допросы Олега и Чернова со знанием дела и явным недоверием к их показаниям.

Здесь, видимо, уместно вернуться к моей собственной под готовке к процессу. Меня волновали субъективные данные не только о судье и прокуроре, но и о моем коллеге, защитнике Чернова. Ведь последний был и обвиняемым, и одним из самых опасных свидетелей обвинения против Олега. Мне повезло. Защитником Чернова была назначена молодая и симпатичная Светлана Миронова (ныне Володина), которая недавно была принята в областную коллегию, и это дело было у нее едва ли не первым.

Еще до начала процесса Светлана сама разыскала меня. Она была в панике. Изучив материалы дела, она пришла к выводу, что ее подзащитный на следствии врал и оговаривал Олега. Что же ей делать? Ведь она должна поддерживать версию своего подзащитного!

— Ваш Олег взял на себя чужую вину, а мой Чернов его оговаривает. Я в отчаянии. Если я стану поддерживать вас, он от меня

 

- 48 -

откажется. А мне так хочется посидеть в этом интересном процессе рядом с вами. Мне очень нравится ваша тактика. Я даже переписала некоторые ваши ходатайства в качестве образца для себя. Что мне делать?

Я смотрел на нее и радовался. Как хорошо, что рядом будет сидеть красивая и к тому же толковая женщина, не страдающая амбициями, присущими многим работающим на публику адвокатам.

— А вы попробуйте деликатно объяснить Чернову, что если Олег не убивал, то отпадает обвинение и в его недоносительстве.

— Как же так, почему отпадает? Если ваш Олег даже наврал ему, что убил человека, то он все равно обязан был донести милиции об этом.

— Почему обязан? А если он, как мы с вами, понял, что Олег оговаривает себя? Если он был убежден, что Олег ему все наврал, то он не обязан был сообщать об этих его фантазиях.

— Он вряд ли поймет это. К тому же он и его мать находятся под влиянием Кузнецова. А Кузнецов обещал им, что Чернов отделается условным наказанием.

— А вы объясните им, что меру наказания определяет суд, а не Кузнецов. И главное, объясните им, что из материалов дела очевидно, что убийц было двое и вторым может оказаться ваш Чернов.

— Ну и придумаете вы. Ведь против Чернова в деле никаких материалов нет.

— А его собственные показания? Ведь он показал, что после убийства ездил с Олегом в этом такси и не видел в салоне и на одежде Олега никаких следов крови. А такого быть не могло. За чем же ему было врать? Одно из двух: либо Чернов сам был заинтересован скрыть факты, либо он все выдумал по неумной под сказке Кузнецова.

— Но Чернов и его мать боятся Кузнецова.

— Поэтому до начала процесса не надо с ним разговаривать об этом. Только в суде до начала заседания постарайтесь все это объяснить Чернову.

Так она и сделала. И добилась успеха. В первый же день процесса Чернов отказался от своих показаний, но, к моему удивлению, заявил, что ложные показания против Олега дал не по под-

 

- 49 -

сказке Кузнецова, а двоюродного брата Аллы — Анашкина, который у них в поселке пользовался среди пацанов большим авторитетом как «афганец», а теперь сотрудник милиции.

До Чернова допросили, естественно, Олега. Я уткнулся в свои бумаги, обхватил голову руками и искоса наблюдал за ним. Он, понурив голову, признал себя виновным в предъявленном ему обвинении полностью, но в обстоятельствах дела, как я и предполагал, запутался. На большинство уточняющих вопросов суда он ответить толково не мог. Или вообще не отвечал.

Мне во время его допроса практически делать было нечего, поскольку вытаскивать его из противоречий и бессмысленных показаний в мои планы не входило. Но за меня работала милая Света Миронова. «Вы не работали никогда жонглером?» — спросила она Олега. Этот вопрос был, конечно, снят судом, как не имеющий отношения к делу, но Светлана успела его мотивировать: «Только хороший жонглер может так работать двумя ножами».

Не только судьи и прокурор, но вообще все присутствующие в зале, который был забит до отказа, понимали, что Олег врет. Естественно, у зрителей его поведение вызывало только негодование. Особенно была возмущена признанная судом потерпевшей по делу мать убитого. Порой она не могла удержаться от комментариев и реплик: «убийца», «вот врет-то нескладно»... Председательствующему по делу приходилось ее успокаивать. Зато она одобряла мое пассивное поведение и в перерыве, подойдя ко мне, заявила: мол, я правильно делаю, что помалкиваю, негоже защищать такого мерзавца. Совсем по-другому реагировали на мою пассивность родные Олега. Они были явно недовольны, что я не выручаю его, когда он завирается в своих показаниях.

А я молчал до появления на процессе Аллы, ее матери и брата. Я раскрыл рот только тогда, когда начался их допрос. Мои вопросы к ним у сведущих людей могли вызвать только удивление, зато они нравились публике, которая сочла, что своими вопросами я усугубляю и без того неприглядное положение моего подзащитного. Я же хотел обнажить перед Олегом действительное отношение Аллы и ее родни к нему.

 

- 50 -

При допросе Аллы я достиг немногого. Она хотя и путалась в своих показаниях (это уже было неплохо), но вместе с тем не очень хаяла Олега, объясняя его преступление лишь комплексом неполноценности и стремлением проявить себя героем. Но, объясняя мотивы своей явки с повинной в милицию вместе с Олегом, она сболтнула то, что мне было нужно.

— Иначе он бы не пошел. Только я могла таким образом уговорить его признаться. Он ведь по натуре трус.

Кроме того, она, отвечая на мои вопросы, сообщила интересные и новые для меня сведения. Оказывается, накануне их явки с повинной этот вопрос она обсуждала с матерью и братом, который случайно в тот день зашел к ним и посоветовал ей, схитрив, помочь Олегу — явка с повинной облегчит его участь.

— Выходит, ваша мама и брат были в курсе дела и знали о преступлении, совершенном Олегом? — спросил я.

— Да, я им рассказала все, что узнала от Олега, когда сразу после убийства он заехал за мной на такси и предложил прокатиться.

— А вы понимаете, что в таком случае они должны сидеть рядом с Черновым, обвиняемым в недоносительстве?

— Сейчас понимаю, а тогда не понимала.

— А они сами тоже тогда этого не понимали?

— Не знаю, но я их очень просила помочь Олегу. Николай сказал, что дает ему два дня для явки с повинной, а если он сам не явится, арестует его.

— Вы об этой угрозе Николая сообщили Олегу?

— Нет, не сообщила, я его уговорила по-своему.

— Что значит «по-своему»?

— Я ему обещала, что признаюсь, будто мы убили вместе. И мы отсидим весь срок вместе как муж и жена.

— А вы не знали, что женщины и мужчины в колониях содержатся раздельно?

— Он не знал.

— А вы?

— Я знала, но иначе он не пошел бы.

— А вы видели когда-нибудь Олега с ножом?

— Видела только с маленьким перочинным ножом, которым нельзя убить человека.

 

- 51 -

— А где он вял ножи, которыми убил человека?

— Не знаю. Он не говорил.

— А куда он их потом дел?

— Говорил, что выкинул. Где — не знаю, не спрашивала.

Не могу — за давностью многое забылось — воспроизвести более полно допрос Аллы в суде. Да в этом и нет необходимости. Мне нужно было лишь открыть Олегу настоящее лицо Аллы и ее роль в его деле. Приведу только мой последний вопрос к ней. (Ох, как я мучился сомнениями, прежде чем его задать. Ведь адвокат должен задавать вопросы только тогда, когда он уверен, что получит нужный для защиты ответ. И все же я понимал, кожей чувствовал, что на публике, перед своими родными она не даст иного ответа.)

— Если Олег будет осужден на длительный срок, вы будете ждать его?

После долгих раздумий, глядя на не спускавшего с нее глаз Олега, затаившего дыхание, она решилась:

— Не знаю. Как получится. У меня много ухажеров.

На допросе ее матери особо останавливаться не стану. Женщина была отвратительна в своей ненависти к Олегу. Ее сказка о финском ноже, с которым когда-то Олег набросился на нее, была опровергнута даже Аллой, правда, в мягкой форме: «Не видела, это, наверное, было без меня».

Но самым интересным и полезным для защиты был, конечно, допрос двоюродного брата Аллы — Анашкина. На предварительном следствии он показал, что в день убийства он ездил со своей матерью в город Железнодорожный, где она жила, чтобы у нотариуса оформить ее завещание. В деле имелась копия завещания. Дата совпадала. Анашкин утверждал, что они пробыли у нотариуса до 16 часов, так как была большая очередь. (Убийство было совершено в 14 часов.)

А я догадался заранее запросить у нотариуса справку о часах работы в ту субботу, когда было совершено убийство. И получил ответ: нотариальная контора работала в тот день до 14 часов. Удостоверение завещания матери Анашкина было одним из первых актов нотариуса в тот день. Мой запрос и ответ нотариуса стали, очевидно, известны Кузнецову. После первого возвращения ему дела для дополнительного расследования в протоколе допроса

 

- 52 -

Анашкина, где было зафиксировано его алиби (визит к нотариусу), появилась приписка: «Дополняю свои показания. После нотариуса я вернулся в Щелково и с 12 часов до ночи находился в общежитии у своей знакомой Наташи Крыловой». Наученный горьким опытом, я не стал официально запрашивать общежитие, в котором проживала Наташа Крылова, так как этот запрос мог тоже тут же стать известен Кузнецову. Я послал мать Олега в общежитие, чтобы она там у знакомых женщин выяснила все об этой Наташе. Результат превзошел все ожидания. Наташа Крылова действительно там проживала и дружила с Анашкиным, но выехала оттуда за месяц до убийства.

И вот Николай Анашкин опять на трибуне свидетеля. Все взоры устремлены на него. Он демонстративно одет в старую армейскую форму. Увидев его красное лицо и вытаращенные глаза, понимаю: либо выпил для храбрости, либо под наркотой. Тем лучше. Значит, боится. Значит, совесть нечиста.

На предложение суда рассказать об всем, что ему известно, говорит одно: убийца — Олег III. Суду и прокурору приходится задавать ему конкретные вопросы, на большинство которых он отвечает, что не помнит. Много времени, мол, прошло, а память у него плохая. Тем не менее не оспаривает показаний Аллы, что она рассказала ему об убийстве таксиста на следующий день у себя дома, куда он зашел случайно. Но категорически отрицает, что не любил Олега и возражал против его дружбы с Аллой. И вообще Олег — хороший парень, вот только со здоровьем у него неважно. А в доказательство своей чуть ли не дружбы с Олегом выдает вдруг то, что даже Олег и Алла не рассказывали. Оказывается, утром в день убийства Олег заезжал к нему домой вместе с Аллой, но дома они его не застали, так как он уже уехал к нотариусу, от которого прямо направился потом к своей девушке.

— Как зовут вашу девушку и где она живет?

— Наташа Крылова. Живет в общежитии ткацкой фабрики.

— Когда последний раз ее видели?

— Давно не видел. Когда последний раз — не помню.

— Откуда она родом?

— Из Казахстана. Здесь по лимиту.

— А где находится сейчас?

 

- 53 -

— Не знаю. Давно ее не видел. У меня теперь другая девушка.

— Я располагаю сведениями, что Наташа выехала из Щелкова за месяц до убийства. Вы не возражаете, если я заявлю перед су дом ходатайство о проверке этих сведений?

Молчит. Багровеет. Смотрит себе под ноги. Думает. Шевелит губами, как будто что-то высчитывая.

— Не помню, когда она уехала. Она забеременела, и я перестал к ней ходить.

— Так вы перестали к ней ходить до или после убийства?

— Не помню, когда было убийство. Много времени прошло.

— Но в день убийства после визита к нотариусу где же вы бы ли? Можете ответить на этот вопрос?

— Не помню. Может быть, у Татьяны Морозовой.

— А где она живет? Можете назвать адрес?

— Не помню.

— Может быть, вы вспомните обстоятельства, при которых вы внесли дополнения в свои ранее данные следователю Кузнецову показания и дописали собственноручно в протоколе допроса, что вы были в день убийства у Наташи Крыловой? В связи с чем вы вдруг решили это вспомнить?

— Мне позвонил Кузнецов и попросил вспомнить, где я был после нотариуса. Мы договорились встретиться по дороге в Москву.

— Так это было не в его кабинете, а в электричке?

— Нет, не в электричке, а в автомобиле, на котором мы ехали в Москву. Вернее, ехал он, а меня подобрал по дороге. Он вытащил из своего портфеля протокол и сказал, чтобы я дописал — где был после нотариуса; я написал про Наташу Крылову и подписал.

— А почему дату, когда вы написали свое дополнение, не указали?

— Он сказал, что не надо.

— Так вот, оказывается, какая у вас отличная память, а вы все «не помню», «не помню».

Анашкин молчит, переступая с ноги на ногу, смотрит в пол и вдруг заявляет:

— Я плохо себя чувствую и больше отвечать не могу.

Его отпускают до завтра, а прежде чем закрыть заседание, председательствующий обращается к Олегу:

 

- 54 -

— Встаньте. Вы все еще настаиваете на своих показаниях, что вы убили? Или, может быть, решили, наконец, рассказать суду правду?

Олег стоит и молчит. Я ловлю на себе его растерянный и умоляющий взгляд... Встаю и прошу суд объявить перерыв на десять минут.

Объявляется перерыв. Я подхожу к Олегу, кладу ему руку на плечо, прошу у него сигарету и спрашиваю:

— Что решил делать?

— Не знаю. А вы что посоветуете?

— Решай сам. Ты же просил на тебя не давить, чтобы ты изменил показания. Я тебе дал слово этого не делать. И я свое обещание честно выполнил. Но сейчас ты сам просишь моего совета. Так вот. Ты же видишь, что ни суд, ни прокурор тебе не верят. И если ты не полный идиот, должен понять, что Алла, ее мать и брат тебя подставили и помогать тебе не собираются, а стараются утопить, чтобы ты уже никогда не смог рассказать правду. Если суд им поверит, тебе дадут на полную катушку. Ты там погибнешь. А если им суд не поверит, как не верит и тебе, то, может быть, вернет дело на дополнительное расследование. Но уже не Кузнецову, а другому следователю. И думаю, что действительные убийцы будут рано или поздно найдены. Поэтому советую тебе рассказать всю правду.

— А моим родным за это ничего не будет?

— А ты спроси об этом суд.

Когда заседание возобновляется, Олег решительно встает и спрашивает:

— Гражданин судья, а если я расскажу правду, вы гарантируете, что моим родным ничего не будет?

— За что?

— За то, что я расскажу правду.

— А разве им кто-нибудь угрожал?

— Угрожали мне. Говорили, что со всей семьей расправятся.

И, заикаясь, хлюпая носом, Олег рассказал правду. Вечером накануне того дня брат Аллы попросил Олега взять у железнодорожной станции такси, покататься немного по городу и заехать за ним, потом Николай отвезет его к Алле и там оставит, а сам по-

 

- 55 -

едет по своим делам. Но Олег сначала заехал за Аллой, и они вместе поехали к Анашкину. Там Алла поругалась с братом и ушла, а Олега Анашкин не отпустил и велел ему ехать с собой. Когда они вдвоем ехали на такси, на перекрестке проголосовал какой-то незнакомый ему мужчина и подсел в машину на переднее сиденье, рядом с водителем. До этого там сидел Олег, но Анашкин велел ему пересесть на заднее сиденье. Из разговора мужчины с водителем Олег понял, что они знакомы. Подробностей беседы Олег не слышал, так как сам в это время разговаривал с Анашкиным. Но вроде бы они говорили, скорее, даже спорили о какой-то квартире. А потом они выехали из города по направлению к кладбищу, и где-то за городом Анашкин вдруг сильно ударил Олега в челюсть. Олег ударился головой о стойку и потерял сознание. Когда очнулся, машина стояла, в салоне было много крови, а его спутники вытаскивали из кабины водителя, который еще хрипел, а затем потащили к канаве, куда, раскачав, и бросили. Олег вылез из автомобиля и хотел убежать, но его начало тошнить. Подбежавший Анашкин затащил его обратно в такси и заставил тряпкой вытирать кровь, а потом приказал молчать, если не хочет тоже оказаться в канаве. Потом, когда вернулись в город, незнакомый мужчина вышел, а Анашкин с Олегом сначала заехали домой к Анашкину, потом к Алле, а вечером втроем поехали в Ярославль, где Анашкин оставил автомобиль в каком-то дачном поселке, дал Олегу с Аллой 300 рублей и велел добираться домой без него на попутках, а сам куда-то ушел. Перед уходом он еще раз предупредил Олега, чтобы тот молчал обо всем виденном, а то с ним и со всей его семьей будет то же самое, что стало с шофером такси.

На следующий день Анашкин подкараулил Олега у техникума и сказал, что вообще он парень молодец, но если кто-нибудь узнает о случившемся, то ему самому и семье будет плохо.

Суд молча слушал Олега, не перебивая. В зале стояла мертвая тишина, прерываемая только хлюпаньем Олега.

А потом судья попросил его подробно описать внешность мужчины, который подсел к ним в такси и вместе с Анашкиным убил таксиста.

И тут-то разорвалась бомба, взрыва которой, признаюсь, даже моя интуиция не предсказывала.

 

- 56 -

Когда Олег подробно описал характерную внешность попутчика (высокий, худой, усатый, черные вьющиеся волосы с проседью, шрам на щеке), в зале раздался грохот. Мать убитого, сидевшая на первой скамье, потеряла сознание и упала на пол.

Немедленно был объявлен перерыв. Всех, в том числе обвиняемых, удалили из зала, а секретарь суда побежала к телефону вызывать «скорую помощь».

Но старуха, которую обильно опрыскали водой прокурор и Света Миронова, пришла в себя и стала истошно кричать: «Это же Витька! Сволочь, Витька! Он давно угрожал Володе, что, если он не выпишется из квартиры, он его прирежет. Он угрожал задушить и меня, если я его не пропишу».

Оказалось, что зять Витька три года назад приехал в Москву с Северного Кавказа и, как-то придя с Володей в гости, заночевал и прижился у них, женившись на дочери. Он все время предлагал Володе выписаться из этой квартиры и переписать ее на его имя, но Володя отказывался, и мать сама тоже не хотела его прописывать, хотя зять предлагал ей за это тысячу рублей. Их разговоры на эту тему заканчивались скандалами, во время которых пьяный зять угрожал Володе и ей, ссылаясь на то, что ему за это ничего не будет, так как его отец — генерал МВД и у него все на крючке. Он и Анашкину помог устроиться в милицию.

Ольга Митрофановна (так звали мать убитого) обо всем этом пыталась рассказать следователю, но Кузнецов отмахивался от нее, заявляя, что его семейные дрязги не интересуют.

После перерыва показания Ольги Митрофановны были запротоколированы, а Олегу судья предложил изложить свои новые показания в письменном виде, чтобы приложить их к протоколу.

На следующий день по ходатайству прокурора дело было возвращено для дополнительного расследования.

Это ходатайство милейшей М.С.Никитиной дорого стоило. Ее вскоре отправили в отставку.

На дополнительное расследование дело попало к тому же Кузнецову. Я заявил ему отвод. Дело забрало следственное управление ГУВД Московской области, где меня пытались от него отстранить, допросив в качестве свидетеля, — на том основании, что я якобы где-то достал и передал Олегу фотографию зятя убитого.

 

- 57 -

А когда я отказался выступать в этой роли, началась опубликованная в «Литературной газете» история строптивого адвоката.

В следственном управлении ГУВД Московской области была создана следственная бригада во главе со старшим следователем Степановой, которая начала свою работу по делу с вызова матери, а затем еще и тетки Олега для выяснения обстоятельств, при которых ко мне могла попасть фотография зятя убитого — та самая, что я передал якобы Олегу. Заодно выясняли и сумму уплаченного мне гонорара.

В коридоре облсуда была организована провокация. Сестра убитого (она же жена убийцы), «случайно» встретив меня, притворно заорала: «Нахал, верните фотографию моего мужа!»

С чувством юмора всегда легче жить, но оно иногда подводило меня. Когда-то, году в 1949-м, меня ознакомили с постановлением ОСО при НКВД о моей пожизненной ссылке, и я додумался спросить офицера: «Это что — до окончания жизни? Чьей — моей или его?» Мне тогда было 27 лет, ему — 70. Офицер сначала обалдел от моей наглости, а потом сказал: «Вам мало? Хотите еще?» А я и здесь не смог удержаться: «Еще» — это значит, я останусь в ссылке и после смерти? Но там, — я ткнул пальцем вверх, — ссылок нет, там только райские кущи или раскаленная сковорода. Я надеюсь попасть с ним в разные места». Офицер оглянулся, видимо, опасаясь, что кто-нибудь мог услышать меня, и рассмеялся, от дав должное моему нахальству: «Ну даешь! Распишись и иди на этап в свои кущи».

Так случилось и на этот раз. Вместо того чтобы с презрительным взглядом пройти молча мимо провокаторши, как подобает солидному адвокату, я остановился и спросил:

— Это о какой фотографии вы говорите? Где он в профиль или где анфас?

— Я тебе покажу «фас»! Люди, вы слышали? Он сам признался, что у него две фотографии моего мужа.

Оказалось, что «люди» слышали. И тут же «люди» составили акт об услышанном. Правда, он потом нигде не фигурировал. Видимо, потому, что история строптивого адвоката развивалась в другом направлении и направлявшие ее чины старались доказать, что моя «история» не была связана с делом Олега Ш.

 

- 58 -

Итак, Степанова, Кузнецов (он тоже входил в бригаду) и их подручные опера проводили какие-то новые следственные действия по делу Олега, но меня о них не извещали. Естественно, я заранее предупредил Олега, чтобы он без меня отказывался в них участвовать. А его, как я узнал, отправили от меня подальше, в Подольское СИЗО.

Выяснилось, что Олег — молодец и отказывался давать какие-либо показания без меня, несмотря даже на заявление следователей, что я уже тоже арестован.

О продолжающемся нарушении законности по делу Олега я, конечно, написал несколько жалоб: прокурору области, потом Прокурору РСФСР, потом Генеральному прокурору СССР.

Прокуратура РСФСР отреагировала немедленно. Против меня было возбуждено уголовное дело по бессмысленному обвинению в подстрекательстве к даче взяток. Тогда такие обвинения против адвокатов были широко распространены.

Только-только вышло очередное Постановление ЦК КПСС «О дальнейшем укреплении законности», и крайними, как и раньше после подобных постановлений, хотели сделать адвокатов, которые, по мнению МВД и КГБ, только мешали им бороться с преступностью.

В Прокуратуре РСФСР была создана большая бригада во главе со следователем из Нижнего Тагила Коротаевым, известным своим антисемитизмом. Он не скрывал своей задачи — уничтожить жидомасонскую Московскую коллегию адвокатов.

В Московской юридической консультации № 1, где я работал, было изъято по протоколу 208 моих регистрационных карточек по уголовным делам за последние шесть лет. Там были адреса моих подзащитных и клиентов. На самом деле, как выяснилось позже, было изъято много больше — без протокола. После прекращения дела и отправки Коротаева восвояси — в Нижний Тагил, мне возвратили 220 карточек. Оказалось, что 12 штук выдал завконсультацией Г.И.Яшаров раньше, еще даже до возбуждения против меня дела и без протокола изъятия. «Случайно» это были карточки по делам, по которым я работал вместе с Г.И.Яшаровым, или по иногородним делам, в которых мне сопутствовал профессиональный успех.

 

- 59 -

И началось... Первый сигнал прозвучал от моей коллеги милой Нади Бородиной.

Как-то раз она позвонила и взволнованно попросила меня о срочной встрече. Я, конечно, тут же откликнулся и приехал в назначенное место. Там она поведала мне под большим секретом, что ее Коротаев зацепил на какой-то мелочи и обещал не возбуждать против нее дела, если она даст ему на меня какой-нибудь компромат.

— Понимаешь, какая сволочь! — возмущалась Надя. — Говорит, что мы, русские, — дураки, работаем за гроши, а эти жиды хапают тысячи. А вы молчите и не хотите помочь нам их разоблачить. Ну подумай, какая сволочь! Или скажи мне прямо — что, разве я похожа на антисемитку, почему он решил, что я попадусь на такую удочку? — не могла успокоиться Надюха.

— Перестань, Надя, если бы ты была антисемиткой, то не могла бы быть такой обаятельной женщиной, с которой я готов «хучь куда»! Просто он идиот и к тому же патологический анти семит.

— «Хучь куда». Все только треплешься, а сам никуда. А этого идиота опасайся. Ведь самое страшное — иметь дело с идиотом.

— Вот в этом ты права. Но ты же знаешь, что мне приходилось иметь дело с еще более страшными идиотами. И вот живой остался. А они — расстреляны.

— Живой-то живой, но двенадцать лет отсидел из-за них. Кстати, об этом знает Коротаев. Он даже знает, по какому делу ты сидел. Вместе с дочерью Тухачевского.

— Тухачевского? Ну, это он что-то путает. С Ленкой Бубновой — да. А Светка Тухачевская проходила по другому делу. Но спасибо за информацию. И за твое мужество, что не поддалась на его провокацию.

— За что спасибо? Я ведь про твои дела действительно ничего не знаю. Что я ему могла про тебя сказать, кроме хорошего? Что у тебя хорошая практика? Что есть успехи в работе? Так это все знают.

— Ну это как раз их и настораживает и злит. Они ведь по себе судят. Раз есть успехи в работе — значит, дает взятки следователям и судьям.

 

- 60 -

— Но у тебя-то не так. Я, дура, забыла ему сказать, как сама была свидетелем, когда какой-то грузин предлагал тебе большие деньги, но только под гарантию результата, а ты ответил, что за результат денег не берешь и можешь ему гарантировать только свою добросовестную работу.

— Вот, вот. И за это спасибо. И за Свету Тухачевскую. Ведь только Яшаров решил почему-то, что я сидел по одному с ней делу. Он как-то сам меня спрашивал о Светлане. Я сказал, что ничего не знаю о ней. Но он, видимо, не поверил.

Этот разговор с Надей Бородиной состоялся до того, как мне стало известно об изъятии в консультации моих карточек.

Вскоре потоком пошли телефонные звонки от моих бывших подзащитных, оставшихся на свободе. Они встревоженно спрашивали меня, зачем их вызывают в прокуратуру.

А потом пошли звонки от клиентов, которые уже там побывали. Они рассказывали, как Коротаев и его подручные угрожали возобновить следствие по давно законченным делам или сулили им всякие поблажки по тем ограничениям, которые они имели (прописка в Москве, досрочное снятие судимости и т.п.). А от них требовали только одного — сказать, сколько они заплатили Когану за хороший для них результат по делу. Только все рассказать честно! Они все равно все знают, но хотят проверить их честность.

Умилил меня звонок одного моего старого подзащитного, называть которого не хочу. Он работал когда-то директором магазина культтоваров, где была обнаружена крупная недостача. Его обвиняли в хищении в крупном размере и злоупотреблении служебным положением. Но доказательства непосредственной его вины отсутствовали — тем более что сам он не был материально ответственным лицом и редко появлялся в магазине, разъезжая по поставщикам и, как я догадывался, имел там свои дела, которые проходили мимо магазина. Привлеченные по этому делу его подчиненные, материально ответственные лица (заведующие отделами и секциями) все сваливали на него, ссылаясь на то, что он, мол, имел доступ к товарам, а они ему доверяли.

Дело это длилось долго, и все это время он относился ко мне очень нежно и едва ли не набивался в друзья. Несколько раз

 

- 61 -

даже ходил со мной в сауну, где делал мне почти профессиональный массаж. Ни одной копейки сверх положенной тогда таксы я от него не получал, но, поскольку расследование дела, а потом и суд продолжались долго и из-за сложности группового дела, такса была повышенная, он уплатил в кассу значительную сумму.

В конце концов мне в суде удалось добиться переквалификации его действий, и он был осужден условно за халатность, но со изысканием с него какой-то доли ущерба от недостачи. С профессиональной точки зрения такой приговор по такому делу был большим успехом.

После оглашения приговора он и его жена, которая находилась в зале суда с сумкой, где было приготовлено все необходимое для тюрьмы в случае взятия его под стражу, чуть не рыдали от счастья. Они благодарили меня, обещая, что еще встретятся со мной в ближайшие дни. И через пару дней после суда он действительно появился у меня и заявил:

— Мы с женой и родственниками посовещались и решили, что суд все-таки неправильно взыскал с меня ущерб за недостачу. А это значит, что вы не сумели убедить суд в моей абсолютной невиновности. Поэтому мы считаем, что я вам переплатил.

Я обалдел. Один мой друг, старый адвокат, говаривал: «У адвоката два счастливых дня: когда он получает микст и когда он имеет возможность при неудачном исходе дела возвратить без скандала клиенту полученные деньги». Но в данном случае не было никакого микста и был хороший результат по делу.

Конечно, я мог послать его подальше с его претензиями ко мне. Но доказывать ему, что он подонок, я считал ниже своего достоинства.

Я предложил ему тут же написать официальное заявление на имя заведующего юридической консультацией о том, что он недоволен моей работой и просит вернуть все уплаченные им за мою работу деньги.

Честно говоря, я не думал, что он, зная, сколько сил и времени затратил я на его дело, пойдет на это.

И я не ошибся.

— Ну зачем вы так, Марк Иосифович? Мы знаем, что вы работали и старались. Но все-таки мы считаем, что вы получили с

 

- 62 -

меня слишком много. Вы работали четыре месяца. Ну пусть будет по тысяче в месяц. Это неплохая зарплата. Я как директор магазина получал восемьсот рублей. Ладно, я готов уплатить по тысяче в месяц. Но я заплатил по квитанциям, — он достал их из кармана, — за четыре месяца вашей работы пять тысяч шестьсот рублей. Вот разницу в тысячу шестьсот рублей вы мне должны вернуть.

При мне таких денег не было, я пошел в кассу, взял под расписку 1600 рублей и сунул их ему с просьбой пересчитать, что он, не стесняясь, и сделал. На этом мы и расстались. Я даже не поехал к нему в автомастерскую, где он тогда работал, за своими покрышками для автомобиля, которые отдал ему ремонтировать. Мне он был противен. Когда я рассказал об этой истории его брату, по протекции которого он пришел ко мне, брат хотел вернуть мне эти злосчастные 1600 рублей, но я не взял от него денег, а просил только передать своему родственнику все, что я думаю о нем.

Не знаю, выполнил ли брат мою просьбу, но два года я о своем подзащитном ничего не слышал и обходился без его массажа.

И вдруг звонок.

— Здравствуйте! С вами говорит Гарольд Виссарионович. Вы помните меня? — Будто можно забыть такое сочетание имени и отчества. — Здравствуйте! Я хочу вам сообщить важную новость. Чтоб вы знали. Вами интересуется прокуратура. Меня вчера вызывали и допрашивали. Спрашивали, сколько я вам заплатил сверх кассы. Вы понимаете, к чему они это спрашивали? Они хотели мне устроить провокацию. Они пугали меня, что опротестуют приговор и посадят меня в тюрьму. Так вы знаете, что я им ответил? Нет, вы не знаете. Вы даже не предполагаете, что я им выдал. Я им сказал: «Коган спас меня от тюрьмы. Он четыре месяца защищал меня от этого вашего антисемита Жука. — Такова была фамилия следователя, который и впрямь был антисемитом. По этому поводу я даже иногда плоско острил: «Ну поехали к этому вашему Жуку с навозным душком». — Жук старался меня посадить в тюрьму, а Коган спас меня. И вы хотите, чтобы я вам сдал Когана? Он за четыре месяца работы получил от меня гонорар всего четыре тысячи рублей и все только официально, через кассу». Хорошо я их оттянул? А?

 

- 63 -

— Хорошо, я бы даже сказал — здорово! Но вы, Гарольд Виссарионович, по-моему, допустили один прокол. Если они проверят кассу, то убедятся, что вы дали ложные показания. Там значится, что вы мне уплатили пять тысяч шестьсот, а не четыре, как вы им честно сказали. Но ваша честность может вам дорого обойтись. С вас же взяли при допросе подписку об ответственности за ложные показания. Состав преступления у вас налицо. И тут уже вам никакой Коган не поможет.

— Ой, ой, я же забыл. Ведь действительно. Но не пугайте меня. Ведь каждый человек может ошибиться. Тем более прошло столько времени. Но главное, я сказал правду, что никаких денег сверх кассы я не платил. Их же интересовало только это. А четыре или пять шестьсот, — какая разница? Неужели они будут проверять кассу?

— Обязательно.

— Ой, я теперь ночь спать не буду. Вот делай добро людям.

— Разве вы не знаете, что ни одно доброе дело не остается безнаказанным?

Но шутки шутками, а дело принимало серьезный оборот. Для начала я решил проверить, на месте ли мои карточки. Обычно они хранятся у бухгалтера. Но когда я попросил у милейшей нашей Юлии Васильевны свою папку с карточками, она, смутившись, сказала, что ее забрал заведующий. Я отправился к нему.

— Где мои карточки?

— А что вы таким тоном со мной разговариваете? Ваши карточки изъяты по постановлению прокуратуры. Разве я вам об этом не говорил? Вы просто забыли, наверное. Вот протокол изъятия. Разве я вам его не показывал?

И он вытащил из ящика своего стола протокол изъятия двухсот восьми моих карточек. Я посмотрел на номер дела в протоколе. Номер того же дела, по которому были изъяты карточки многих других адвокатов из других консультаций. Значит, мои карточки изъяты в рамках большого дела, направленного на разгром всей коллегии. Надо действовать! Мой конфликт с МВД, связанный с делом Олега, может развалить и все большое дело.

На следующий день я рванул в президиум коллегии. По делу Олега Ш. я их все время держал в курсе (интуиция!). Копии всех

 

- 64 -

моих жалоб лежали в сейфе председателя президиума Г.А.Воскресенского.

Увидев меня, он как будто даже обрадовался:

— А я собирался звонить тебе. Пришла бумага из ГУВД области. Они просят заменить тебя в деле Олега Ш., так как ты проходишь по нему свидетелем.

— Но ты же в курсе. Какой я свидетель? Я же отказался давать показания в качестве свидетеля, и ты сам одобрил мои действия.

— Так-то так. Но что им ответить?

— Ответь, что адвокат не может быть допрошен в качестве свидетеля по обстоятельствам дела, в котором он выступает за щитником, и для замены адвоката нет никаких оснований, тем более что клиенты на замену адвоката не согласны.

— Ишь ты, прыткий какой! А если они напишут в Минюст?

— А ты их опереди и сам напиши в Минюст о безобразиях по делу Ш., о противозаконной попытке допросить меня в качестве свидетеля, а также об их просьбе заменить адвоката.

— Вот тебе бумага. Сам пиши. Только мы это дело сначала обсудим на президиуме.

— Обсуждайте, если вам нечего делать.

— Ты не горячись. Я же о тебе беспокоюсь. А если они изымут все твои карточки и найдут что-то?

— Уже изъяли. Я поэтому и пришел к тебе. Ведь было решение не выдавать карточки без разрешения президиума. А ты даже не знаешь, что Яшаров выдал им мои карточки за последние шесть лет. И не только мои.

— Ну, Яшарову мы за это всыплем. Но у тебя-то там все в порядке?

В карточках все в полном ажуре. Но из двухсот восьми моих бывших клиентов всегда можно найти несколько слабовольных, которые из страха или за посулы могут что-нибудь наболтать.

— Что же делать? Ведь двое адвокатов уже осуждены, а Сафронский арестован.

— Если будешь бездействовать, и до тебя доберутся. Дело-то называется «О фактах злоупотреблений и нарушений законности в Московской городской коллегии адвокатов». А за работу коллегии кто отвечает? Я или ты?

 

- 65 -

— Ты не кипятись! Надо все продумать и просчитать.

— А что думать и что просчитывать? Дело Ш. дает тебе уникальный повод для того, чтобы от обороны перейти в наступление. Они мстят нам за принципиальность, проявляемую при осуществлении своего профессионального долга по защите прав граждан. Они хотят, как всегда, свалить на адвокатов свои собственные грехи.

— А ты что, хочешь стать Жанной Д'Арк и спасти коллегию, а сам сгореть на костре?

— А я уже раз, как ты знаешь, горел, но, как видишь, жив. Я — несгораемый. Кроме того, я действительно готов стать Жанной, если это спасет коллегию.

— Ишь ты какой! Надо прессу подключать.

— Я сегодня же свяжусь с «Литературкой», а ты давай связывайся с «Правдой».

— Давай для начала с «Литературкой».

Вскоре после этой беседы и появилась в ЛГ первая публикация о строптивом адвокате, а затем в «Правде» статья профессора К.М.Савицкого «Престиж адвокатуры» и отклики на нее академиков Н.И.Боголюбова и Е.Ф.Мищенко.

Между тем сроки дополнительного расследования по делу Олега истекали, а меня так и не допускали к следственным действиям. Правда, убедившись в том, что Олег без меня иметь с ними дело не желает, от него отвязались.

По разведданным, все усилия дополнительного следствия теперь были направлены на изыскание доказательств алиби Анашкина и особенно шурина убитого — Витюхина. К тому времени мне уже стало известно, что Витюхин почти не врал, когда хвалился перед Ольгой Митрофановной своим отцом — генералом МВД. То ли он был его внебрачным сыном, то ли его сыном от первого брака. У Витюхина-старшего была в Москве новая семья, и жена отца на дух не переносила этого неожиданно нагрянувшего приблудного (а может, и законного) сыночка.

Отец был, правда, не генералом, а полковником МВД и занимал должность заместителя начальника Главного управления материально-технического снабжения министерства. От него зависели все региональные и местные органы МВД, в том числе и ГУВД Московской области, которое занималось делом Олега Ш.

 

- 66 -

Можно себе представить реакцию папочки на дело, в котором оказался замешан сынок. «Вы что там, сидите в ГУВД и не можете справиться с каким-то... адвокатом? Вот у меня на столе лежит ваша заявка на спецмашины. Что-то больно вы завысили свои потребности...»

Вот почему вскоре у меня дома раздался еще один памятный телефонный звонок.

— С вами говорит капитан милиции Степанова из ГУВД области. Вы завалили всех жалобами по делу Ш.. Жалуетесь, что вас не допускают к участию в следственных действиях. Так вот, приглашаем вас завтра в следственное управление ГУВД к двенадцати часам. Захватите с собой паспорт.

— Зачем паспорт? У меня есть адвокатское удостоверение.

— А теперь у нас новый порядок. Бюро пропусков требует от всех посетителей паспорт.

— Ладно, захвачу. (Интуиция на сей раз не сработала.)

На следующий день в назначенное время поднимаюсь по мраморной лестнице ГУВД. На лестничной площадке меня уже ждет миловидная женщина в форме капитана. Это и есть Степанова.

— Заместитель начальника отдела Рогов хочет с вами побеседовать. Я сейчас ему доложу.

Она скрывается за дверью какого-то кабинета, через минуту выходит и вежливо предлагает мне присесть, так как Рогов занят и примет меня минут через пятнадцать.

— Так, может быть, пока займемся делом? — говорю я.

— Нет, начальник хочет сначала с вами побеседовать. (Интуиция подает сигнал тревоги!)

— Ну что ж, подождем, пока начальство освободится. А вы не в курсе темы нашего собеседования?

— Подробностей не знаю, но думаю, что он хочет договориться с вами о вечной любви и дружбе, чтобы вы не трепали себе и нам нервы напрасно.

— Прекращайте дело и освобождайте Олега — и мы расстанемся друзьями, а с вами лично я готов и на большее.

— А вы, оказывается, шутник! Меня Кузнецов предупредил, что с вами надо держать ухо востро. Вы все время стараетесь нас скомпрометировать.

 

- 67 -

— Я похож на такого злодея?

— Внешность бывает обманчива.

— Ну а как насчет прекращения Дела и освобождения Олега из-под стражи?

— О чем вы говорите! Ваш Олег — убийца. И мы это докажем.

— У вас осталась всего неделя до окончания расследования. А ничего нового у вас нет.

— Откуда вы знаете?

— Я знаю из материалов дела самое главное — что Олег не мог убить в одиночку и отогнать автомобиль в Ярославль. А еще я знаю, что показания Олега в суде объективно подтверждаются другими материалами дела.

— Это вы ему придумали такую версию защиты?

— А хоть бы и я. — Ох, язык мой! — Я как защитник мало летки обязан ему помогать, особенно когда у следствия нет доказательств его вины, а его версия не опровергнута.

— Опровергнем, опровергнем. И ваша версия обернется против вас. Раз врет, значит, виновен.

— Странная логика. Обвиняемому не запрещается врать.

— А адвокату?

Интуиция: тревога, опасение, что-то будет? Смотрю на часы. Пятнадцать минут прошли.

— Может, вы напомните начальству обо мне? У меня сегодня есть и другие дела.

— Жалобы писать?

— Возможно. Посмотрим на вашего начальника, побеседуем, может, и появятся основания для новой жалобы. — Как в воду глядел.

Наконец меня запускают в кабинет. За столом — великолепная натура для художника-кубиста. Квадратные плечи, квадратная голова. Квадратные челюсти. Квадратная прическа. Поднимает голову и хмуро смотрит на меня. Я мило улыбаюсь. Не реагирует. Открывает ящик стола и вытаскивает какой-то бланк. Пытаюсь прочитать вверх ногами заголовок на бланке. «Протокол допроса свидетеля». Вот это да! С любопытством слежу за его действиями. На первой странице пишет номер дела. Вроде другой

 

- 68 -

номер, чем у дела Олега. Может, делу Олега здесь присвоили свой номер?

Не поднимая глаз, спрашивает:

— Ваша фамилия?

— Майор, для чего паясничать? Вы знаете мою фамилию. Если вы задумали допросить меня в качестве свидетеля — ничего не получится, я отказываюсь участвовать в этом допросе.

— За отказ от дачи показаний свидетель несет уголовную ответственность.

— Ну зачем вы так? Только теряем зря время. Я — не свидетель. Я защитник несовершеннолетнего обвиняемого, дело которого находится у вас в производстве. Статья 72 УПК запрещает допрос защитника в качестве свидетеля.

Смотрит на меня удивленно, но вроде бы дружелюбно. Закуривает. Предлагает мне. Я отказываюсь от его «Явы», достаю из кармана «Мальборо» и протягиваю ему пачку.

— Спасибо. Мы такие не курим. Такие у спекулянтов стоят десять рублей. Зарплата не позволяет. Мы же только на зарплату живем. Не то, что адвокаты.

— Адвокаты на гонорар живут. Кстати, я покупаю не у спекулянтов, а в магазине, где такая пачка стоит рубль.

— По блату, значит?

— Это не блат. Могу и вам купить пару блоков.

— Взятку предлагаете?

— Маловато для взятки. Хотя при желании вы и пачку сигарет можете квалифицировать как взятку. Но я же вам не бесплатно предлагаю. Так что ничего не получится со взяткой.

— Ну, хватит шутить. Давайте оформим ваш отказ от дачи показаний как полагается, а потом еще поговорим. Итак, вопрос: «Вы отказываетесь от дачи показаний?»

Я молчу.

— Отвечайте.

Я пытаюсь продолжать улыбаться.

— Что вы молчите? Отвечайте на заданный вам вопрос.

— Как вас зовут?

— Это не имеет значения, можете называть меня «гражданин начальник».

 

- 69 -

— Я уже некоторых так называл. Они все расстреляны.

Он смущается и делает вид, что сочувствует мне.

— Мы знаем вашу биографию, но не думайте, что на нее вам будет здесь скидка.

— Я так и не думаю. Наоборот, понимаю, что на нее здесь может быть только накидка, а не скидка.

— Все острите. Вы будете отвечать на мои вопросы?

— Не буду.

— Я вызову понятых, и мы оформим протокол о вашем отказе от дачи показаний, после чего я вам предъявлю обвинение по статье 195 УК.

— Валяйте.

Он встает из-за стола, подходит ко мне и, стараясь быть доброжелательным, говорит:

— Марк Иосифович, к делу Ш. мы вас все равно не допустим. Вы не понимаете, видимо, серьезность вашего положения. Пели вы не послушаете нашего совета, вас ждут большие неприятности. А вам они нужны? Мало вы имели их в прошлом? Давайте же договоримся по-хорошему. Мы вас не допрашиваем, не привлекаем, но вы сами под благовидным предлогом отказываетесь от этого дела. Возьмите больничный лист или сядьте в другой большой процесс. Не мне вас учить, как это делается, когда вам это нужно.

— Но мне в данном случае это не нужно.

— Вы что, боитесь, что клиент потребует обратно микст?

— Как вы сказали? Микст? Что это такое?

— Ну и актер вы, Марк Иосифович. Вы, очевидно, не понимаете, где находитесь и что можете здесь задержаться.

— Я все понимаю, но здесь я надолго не задержусь, так как я предупредил президиум коллегии, куда пошел и что здесь возможны любые провокации.

— Ну и что ваш президиум сделает?

— По крайней мере, вытащит меня отсюда и добьется вашего отстранения от дела.

— Ну хорошо. Но вы поймите, что мне надо оформить этот протокол. У меня указание — допросить вас в качестве свидетеля по поводу фотографий Витюхина, которые вы показывали своему подзащитному.

 

- 70 -

— От кого указание? От генерала Витюхина?

Он ухмыляется:

— Он не генерал, а полковник, и никаких указаний он мне давать не может, так как он по другому ведомству. Но это не важно. Давайте сами напишите на протоколе допроса все, что хотите. И на этом закончим сегодня нашу затянувшуюся беседу. А там пусть высокое начальство решает, что с вами дальше делать. Иначе я вас отсюда не выпущу.

— Вы меня задерживаете в порядке статьи 122 УПК?

— Нет, нет, что вы! Я просто не подпишу пропуск, и вас не выпустят.

Мне эта беседа тоже кажется чересчур затянувшейся. И черт его знает, на что он способен. Надо как-то заканчивать.

— Давайте бланк, я сам напишу, что отказываюсь давать показания, а вы пока подпишите мне пропуск, а то я уже опаздываю в президиум, где меня ждут. Если я скоро не приеду, поднимут шум.

И я пишу, что от дачи показаний в качестве свидетеля отказываюсь. А он подписывает пропуск — ух! Я выскакиваю из его кабинета и чуть не сбиваю с ног прильнувшую к двери Степанову. Возвращаюсь, целую ей ручку, говорю: «До скорого свидания!» Она изумленно смотрит на меня и заходит в кабинет Рогова.

Я еду в президиум и там на ходу сочиняю подробную записку о моем посещении Рогова и жалобу на него прокурору области. Г.А.Воскресенский вызывает Б.Ф.Абушахмина, передает ему мою записку и просит сегодня же отнести ее в ЛГ, где уже почти готов материал о беседе И.Н.Гамаюнова с А.М.Яковлевым.

А через два дня позвонила Степанова и пригласила меня в «Матросскую Тишину» для ознакомления вместе с Олегом с материалами дополнительного расследования.

Увидев меня, Олег расцвел и захохотал.

— А они говорили, что вы уже сидите в Лефортово. А я знал, что они врут.

— Кто тебе так говорил?

— Степанова. И еще какой-то мужик с ней был.

 

- 71 -

— Ты молодец. Ну давай почитаем, что они там надорасследовали.

Как я и думал, в материалах дополнительного следствия не было никаких новых сведений, которые как-то уличали бы Олега, если не считать того, что Чернов вернулся к своим старым показаниям, а отказ от них в суде объясняет влиянием своего адвоката.

Эти его показания огорчили меня только тем, что милой Светочки Мироновой уже не будет рядом со мной в суде, а появится какой-нибудь другой адвокат.

Кроме того, в материалах дела появилось заключение экспертa — инструктора местной школы водителей ДОСААФ о том, что Олег может самостоятельно управлять автомобилем. К такому заключению он пришел на основании следственного эксперимента, в котором Олег совместно с этим инструктором проехал по периметру двора Щелковского УВД на учебном автомобиле «Москвич-401» с двойным управлением.

Этот эксперимент и заключение «эксперта» меня умилили, и я уже предвкушал удовольствие от предстоящего его допроса в суде.

Что касается материалов об алиби Анашкина и Витюхина, то они меня не очень обеспокоили. Анашкин, оказывается, после посещения нотариуса вообще в Щелково не вернулся, а провел весь день в Железнодорожном и пил вместе с братом в квартире матери. Но это уже был третий вариант его алиби, что говорило само за себя. И в суде еще можно будет как следует пощекотать мать и брата Анашкина. Они в подробностях непременно запутаются. (Забегая вперед, скажу, что эта моя надежда не оправдалась. Мать вообще не явилась в суд из-за болезни, а брат был хорошо подготовлен и на все мои вопросы отвечал: «Не помню, был сильно пьян. Но брат был со мной. Это точно помню».)

Сложнее был вопрос об алиби Витюхина. По его показаниям » по показаниям его жены, они оба в день совершения преступления! (напомню — это была суббота) выехали с утра из Щелкова в Москву, чтобы купить дочери зимнее пальто, которое в конце концов приобрели в Сокольническом универмаге, потом гуляли по городу, а домой вернулись только вечером.

Вместе с тем Ольга Митрофановна, подтверждавшая факт покупки пальто для внучки, показала, что она точно не помнит, когда

 

- 72 -

это было. Конечно, такие ее показания давали мало надежды, но стоит подумать над возможностью и способом уточнения времени покупки этого пальто.

Однако пока это лишь вопросы для размышлений, а сейчас для меня важнее всего было, чтобы дело поскорее направили в суд. Поэтому по окончании дополнительного расследования я заявил только еще раз ходатайство о прекращении дела производством в связи с недоказанностью вины Олега в убийстве по изложенным в прежних моих ходатайствах основаниям, поскольку никаких новых улик вины Олега не добыто. Я знал, что это ходатайство не будет удовлетворено, но заявить его был обязан.

Видимо, стараниями ГУВД дело в суде на этот раз поручили старому опытному судье, который славился своей жестокостью, — некоему Ю.Л.Смельгевичусу.

Ну что ж! Тем лучше — в сложившейся к тому времени ситуации мне уже терять было нечего.

Он, видимо, тщательно готовился к делу, так как назначено оно было к рассмотрению только через месяц. За это время я выяснил, что вместо Светы Мироновой защищать Чернова будет толковый и вполне приличный человек — адвокат Николай Гагарин. Я не был с ним знаком, но знающие его лично коллеги заверяли, что беспокоиться не надо.

И вот я получил официальную повестку о назначении дела к рассмотрению в суде, а примерно через неделю пришла повестка из Прокуратуры РСФСР — явиться для допроса в качестве свидетеля по делу о злоупотреблениях и нарушениях законности в МГКА. Самое пикантное заключалось в том, что на допрос меня вызывали в тот же день и в тот же час, когда в суде было назначено дело Олега Ш.

Интересно. Они то ли по недомыслию, то ли думая напугать меня еще больше, дали мне в руки лишний козырь для связи этого дела с делом Олега Ш.

А за мной уже было установлено наружное наблюдение, телефон явно прослушивался, и даже в моем автомобиле умудрились поставить «жучок». У моей дочери был приятель — автомеханик. Он появился на горизонте незадолго до ее эмиграции. И как я думал и предупреждал ее, не случайно. После ее выезда из России он со мной не общался. А тут сам вдруг проявил инициа-

 

- 73 -

тиву — установил на моем автомобиле какую-то новую усовершенствованную систему противоугонной сигнализации и взял на ночь с этой целью мою машину. «Усовершенствованная система» оказалась с «жучком».

Обнаружилось это очень скоро. Через несколько дней я с каким-то клиентом разговаривал по его делу в автомобиле, а на следующем допросе клиента из вопросов к нему следователя стало абсолютно ясно, что наш разговор с ним в машине был прослушан.

Я облазил и обшарил весь автомобиль, но «жучка» не нашел. И тем не менее он стоял. Я устраивал «экспериментальные» разговоры в автомобиле, и они тут же становились известны следователям — по другим делам. Кроме того, за моей машиной везде следовал «хвост». Конечно, это меня не очень пугало, а больше потешало. Когда же мне надо было от «хвоста» избавиться, я заезжал к одному своему другу, который жил в старом доме на Ленинском проспекте, где был черный ход, выходящий во двор. А из его двора был проход в соседний двор или прямо в Нескучный сад. Но все это отнимало много времени и нервировало. А они к этому и стремились. По ночам раздавались телефонные звонки, и сам Коротаев или его подручные поносили меня как могли и напоминали, что мне в Лефортово уже приготовлена камера.

Вообще такая их активность вызывала у меня даже удивление и подозрение, что к моему делу уже подключили КГБ, так как прокуратуре это было не по карману. Но в таком случае это было связано не только с делом Олега III., а, наверное, еще и с моими встречами с иностранцами, которые иногда привозили мне письма и посылки от дочери из Германии. Тем более что я нарочно по телефону открытым текстом поведал ей о своих новых заботах и треногах, связанных с делом Олега, и даже переслал некоторые свои жалобы по делу, чтобы она пустила их в ход при необходимости через «Amnesty International», международным членом которой я ныл. Так я думал охладить их пыл, но пока добился обратного результата. Впрочем, не исключаю, что в конечном счете в благополучном завершении истории строптивого адвоката свою положительную роль сыграло и это.

Но передо мной встала дилемма: куда же мне идти в день начала процесса Олега — в суд или на допрос к Коротаеву? Если я

 

- 74 -

не явлюсь в суд, то дам повод для обвинения меня в срыве процесса, который в этом случае может быть отложен на неопределенный срок, что нужно Коротаеву для раскручивания моего дела. А если не явлюсь в прокуратуру, дам основания обвинить меня в уклонении от явки к следователю и, чем черт не шутит, для привода с милицией или, что еще хуже, для избрания меры пресечения в виде ареста (хотя последний вариант и противозаконен — поскольку я еще не обвиняемый, но такие случаи, увы, до сих пор практикуются).

И я решил явиться в суд пораньше и сразу же заявить ходатайство — отложить дело в связи с необходимостью моей явки в прокуратуру. В письменном ходатайстве я постарался еще раз показать, что совпадение времени вызова в суд и прокуратуру — не что иное, как очередная незаконная попытка вывести меня из дела Олега.

Коля Гагарин формально выступил против моего ходатайства об отложении дела, но заявил свое с просьбой к суду немедленно связаться с прокуратурой и предложить им перенести мой допрос. Смельгевичус удалился в совещательную комнату для обсуждения наших ходатайств. Отсутствовал он минут двадцать. Из зала и из коридора было слышно, как он разговаривал по телефону с Коротаевым, потом с председателем суда Макаровой, потом опять с Коротаевым. Вернувшись в зал, он объявил, что заседание продолжается, а адвокату Когану следует явиться в прокуратуру в восемнадцать часов.

Тут же я заявил ходатайство о вызове в суд и допросе эксперта-автоинструктора, а также попросил о приобщении к делу в качестве вещдока пальто дочери Витюхина, которое, по их показаниям, он приобрел в Москве в день убийства. (К тому моменту я уже выяснил в Сокольническом универмаге, что в тот день таких пальто в продаже не было.)

— Ну, насчет эксперта понимаю. А пальто вам зачем понадобилось? — спросил Смельгевичус.

— Это продолжение допроса адвоката по методу Рогова? — ответил я вопросом на вопрос.

— Но вы же обязаны мотивировать свои ходатайства.

— Я их достаточно подробно мотивировал. Допрос эксперта необходим для проверки его вывода о способности Ш. управлять

 

- 75 -

автомобилем, а осмотр пальто дочери Витюхина — для проверки правдивости его показаний о его алиби.

Суд, совещаясь на месте, удовлетворил ходатайство о вызове и допросе эксперта, но отклонил ходатайство об истребовании пальто.

— Спасибо!

— Нужно ли оглашать обвинительное заключение, с которым обвиняемые уже знакомы по предыдущим заседаниям, а я и заседатели тоже успели с ним ознакомиться? — спрашивает судья.

Я толкаю в бок Колю Гагарина. Тот встает.

— Прошу прощения, уважаемый суд, но я в предыдущих заседаниях не участвовал, поэтому прошу суд огласить обвинительное заключение, как это предусмотрено УПК.

— Но мы тогда не успеем допросить обвиняемых, а вашему коллеге еще надо подготовиться к допросу в прокуратуре.

Я встаю:

— О моих проблемах прошу не беспокоиться. Прошу отразить в протоколе мои категорические возражения против действий председательствующего, который в первый же день судебного заседания пытается нарушить порядок ведения дела, установленный УПК, и сообщил участникам процесса неверные сведения об ознакомлении заранее народных заседателей с обвинительным заключением. Это может свидетельствовать только о пренебрежительном отношении председательствующего к мнению народных заседателей.

Смельгевичус подчеркнуто спокойно обращается к секретарю:

— Запишите возражение адвоката Когана в протокол с моим пояснением об оскорблении им председательствующего, который якобы сказал неправду об ознакомлении народных заседателей с обвинительным заключением, за что я на первый раз объявляю ему замечание.

Я продолжаю стоять.

— Прошу отразить в протоколе еще одно мое возражение по поводу действий председательствующего, который, комментируя, мои первые возражения против его действий, продолжает тем самым вводить в заблуждение участников процесса. Мне достоверно известно, что один из заседателей еще вчера был занят в другом процессе.

 

- 76 -

Смельгевичус объявляет перерыв и просит зайти к нему адвоката Гагарина. Минут через десять Коля выходит из кабинета, отзывает меня в сторону и говорит:

— Он просил меня поговорить с вами и предупредить, что такое возмутительное поведение может сказаться не только на судьбе вашего подзащитного, но и на вашей.

— Вы готовы подтвердить это президиуму, а если понадобится, и еще где-нибудь?

— Президиуму могу. С оговоркой, что это был конфиденциальный разговор.

— Я вас понимаю.

После оглашения обвинительного заключения Смельгевичус объявил перерыв до завтрашнего дня.

После окончания заседания здесь же в суде состоялся краткий семейный совет. Моя жена Валя сидела целый день в зале с сумкой, в которую собрала на всякий случай для меня пару белья, носки, туалетные принадлежности и несколько яблок. Ведь с утра не было уверенности, что меня не могут забрать прямо из зала, поскольку я не явился в прокуратуру в назначенное мне время. Но я вроде спокоен. До окончания процесса Олега они не должны брать меня под стражу, тем самым подтверждая основной тезис всех моих жалоб: дело против меня затеяно, чтобы освободиться от меня в процессе. Валя хочет ехать со мной, но я уговариваю ее отправиться домой и поднимать шум, только если я не вернусь до двенадцати часов ночи. Но она категорически заявляет, что будет рядом со мной и после суда. Принимаем компромиссное решение. Она будет ждать меня дома у моего друга Миши Левина, который живет недалеко от площади Маяковского. Там по соседству, на самой верхотуре здания ресторана «София», разместилась «ударная» бригада Коротаева. Дежуривший у входа на четвертом этаже милиционер проводил меня в какой-то замызганный кабинет, в котором с важным видом восседал молодой, лохматый и небритый кавказец. Замечу, что в бригаде Коротаева работали в основном следователи, призванные с периферии. Московским следователям, видимо, не доверяли вести дело против московских же адвокатов. Но ежели и среди московских следователей в то время было не так уж много квалифицированных и порядочных людей, то что говорить о периферийных их коллегах — тем более что руководители проку-

 

- 77 -

ратур на местах вряд ли отправляли в Москву своих лучших работников.

Указав мне театральным жестом на стоявшую в углу возле двери табуретку, лохматый азербайджанец молча уставился на меня, изображая известного в прошлом гипнотизера Вольфа Мессинга.

Я открыл свой кейс, достал яблоко и стал грызть, демонстрируя абсолютное безразличие к хозяину кабинета. Покончив с яблоком, я, не спрашивая разрешения, закурил, стряхивая пепел на пол. Он и на это не отреагировал и продолжал гипнотизировать меня, предполагая, видимо, что я в конце концов как-то проявлю свое беспокойство. Закончив курить, я достал из кейса «Бюллетень Верховного суда СССР» и углубился в чтение. И тут мумия вдруг ожила. Выскочив из-за стола, он бросился ко мне с криком: «Ты что, сюда книги читать пришел?» — попытался вырвать у меня из рук «Бюллетень», но я успел убрать его за спину. И встал. Меня почему-то не били даже на Лубянке, где я побывал когда-то в качестве арестанта, обвиненного в самом тяжком по тем временам преступлении — в подготовке покушения на Сталина. (И, как я теперь понимаю, не просто арестанта, а строптивого — об этом стоит рассказать особо — арестанта.) А сейчас перед каким-то лохматым замухрышкой стоял маститый холеный московский адвокат, разглядывающий с презрительным удивлением прыгающего перед ним тарзаненка.

— Меня вызывал на восемнадцать часов Коротаев. Сейчас, — я посмотрел на свой «Роллекс», — восемнадцать часов двадцать минут. Кто мне отметит повестку, подтвердив мою явку?..

Я не успел договорить фразу, как в кабинет ворвалась еще одна образина. В отличие от первой это была уже немолодая лысеющая пузатая личность в распахнутом синем мундире с золотыми пуговицами, из-под которого вылезала на пузе, из рукавов и чуть ли не из ширинки бывшая когда-то белой сорочка. Теперь я уже искренне был поражен.

— Я — Коротаев. Я вас не вызывал, а приглашал. Ну, не смог ли вы утром, я перенес ваш визит на удобное для вас время. Мы же с вами делаем одно общее и важное дело — служим правопорядку... — И он потянулся протянутой мне, но не замеченной мною рукой к лежащей на столике моей пачке «Мальборо».

 

- 78 -

— Разрешите? Гасан, дай пепельницу Марку Иосифовичу. Я очень извиняюсь, что задержал вас, но... дела, дела. Надо было в ваших интересах закончить допрос одной стервы, которая клевещет на вас. Но мы ее сейчас разоблачим с вашей помощью. Для проформы вас немного допросим, а потом, ха-ха, очную ставку ей с вами устроим и на этом закончим дело.

Он тараторил так быстро, что я не успевал осмысливать его речь. Какая стерва? Какая очная ставка? По какому делу? Вот тебе и провинциал! А я-то хорош — маститый! Чуть было не растерялся. Пол даже начал как-то пошевеливаться подо мной. Но я заставил себя осознать, что половые доски со следами давней краски были неровные и щербатые. Ну что ж, примем для начала правила игры Коротаева.

— Слушаю вас, Владимир Иванович. По какому делу, если не секрет, допрашивать меня собираетесь?

— Какой же секрет, Марк Иосифович. Какие от вас секреты у нас могут быть? Я ведь уже сказал, что одна дама клевещет на вас, ее ложный донос ГУВД переслало нам, зная, что у нас в производстве дело по коллегии адвокатов. Но мы сейчас с этим ее ложным доносом быстро разберемся. Гасан, садись за машинку. Будем печатать протокол допроса Марка Иосифовича в качестве свидетеля.

— Подождите печатать, Владимир Иванович. Я хотел бы узнать, коль вы уж так любезны со мной, о чем донос-то на меня?

— Я бы мог не отвечать на ваш вопрос, Марк Иосифович, правда ведь?

— Правда.

— А я вам отвечу. О том, что вы получили от этой мадам, будучи ее защитником, энную сумму денег для передачи взятки судье.

— А как ее фамилия, Владимир Иванович? (Вот это напрасный вопрос!)

— А что, вы фамилии всех своих подзащитных помните?

— Не всех, конечно, но многих.

— А вы сами не догадываетесь, как ее фамилия?

— Понятия не имею. Дело в том, что я никогда ни от кого денег сверх кассы не получал.

— Вот и хорошо. Вот мы и начали допрос. Так и запишем. Гасан, пиши. Вопрос: «Расскажите, от кого из ваших подзащит-

 

- 79 -

ных вы получали когда-нибудь деньги для передачи следователям или судьям в качестве взятки». Записал? А теперь ответ: «Я никогда от своих подзащитных никаких денег для передачи их кому-нибудь в качестве взятки не получал». Правильно я сформулировал ваш ответ?

— Владимир Иванович, простите за подсказку, но вы забыли предупредить меня об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу ложных показаний..

— Вы правы, спасибо за подсказку. Гасан, дай расписаться Марку Иосифовичу об ответственности за ложные показания.

Гасан вытаскивает из машинки бланк протокола допроса свидетеля и подает его мне. Это мне и нужно. Вместо подписи в соответствующей графе я пишу размашисто, во всю страницу: «Поскольку мне известно о том, что прокуратурой изъяты из юридической консультации все мои регистрационные карточки, а против меня, очевидно, возбуждено уголовное дело, я не могу быть допрошен ни по одной из них в качестве свидетеля. Сам факт изъятия моих карточек и возбуждения против меня уголовного дела расцениваю как очередную попытку вывести меня из процесса, где я сейчас защищаю Олега Ш. по обвинению, сфальсифицированному органами МВД».

Коротаев меняется в лице. На лбу выступают капли пота. Носовой платок у него еще грязнее, чем сорочка.

— Неужели, Марк Иосифович, вы предпочли бы допрос в качестве подозреваемого?

— Я предпочел бы, уважаемый Владимир Иванович, чтобы вы соблюдали закон. Загляните в УПК и посмотрите, кто является подозреваемым. Если вы меня здесь сейчас задерживаете в порядке статьи 122 УПК, то тогда я подозреваемый, а если предъявите обвинение — обвиняемый. Но я никак не могу быть свидетелем по возбужденному против меня делу.

— О каком задержании вы говорите? Кто вас задерживает? Мы знаем, что вы сейчас заняты в большом процессе, и уж хотя бы поэтому вас задерживать не собираемся. И мы еще знаем, что вы достаточно пострадали от этого усатого Иоськи. Ох, как много хороших людей он погубил. Всех верных ленинцев убрал с дороги. А потом даже за их детей принялся. Ну скажите вот, чем провинилась Светлана Тухачевская, если даже предположить, что ее отец и

 

- 80 -

был в чем-то виноват. А мы все знаем — вы с ней по одному делу проходили. Мы знаем.

— У вас неточная информация, Владимир Иванович. Яшаров ошибся. Я с Тухачевской не проходил по одному делу.

— Не понял. При чем тут Яшаров? Вы имеете в виду вашего заведующего? Он очень высокого мнения о вас.

— А как же быть плохого мнения о человеке, который был знаком с дочерью одного из лучших наших военачальников? Но он здесь что-то напутал, Владимир Иванович.

— Да?

Он смотрит на меня, о чем-то думает, подходит к лохматому, что-то шепчет ему на ухо. Тот выходит из кабинета. Коротаев садится за стол, таинственно улыбается, глядя на меня. Я сижу спиной к двери. Слышу — дверь распахивается, и раздается истошный женский вопль:

— Марк Иосифович! Как вам не стыдно! Когда вы мне отдадите тысячу рублей? Вы же знаете мое тяжелое материальное положение, отдайте мне мои деньги.

Прежде чем сообразить, кто эта безумная женщина, я обратил внимание на ее меховое манто, зажатое под мышкой, и белый оренбургский платок, скинутый на плечи. Что-то не очень вяжется с тяжелым материальным положением...

Коротаев усадил ее напротив меня и объявил, что сейчас будет происходить очная ставка между... — он немного запнулся, но закончил — свидетелем Коганом и потерпевшей Костюкевич.

Как только он назвал ее фамилию, я вспомнил подробности наших с ней отношений. Это было года три назад и продолжалось всего несколько дней.

Ее обвиняли в хищении государственного имущества в особо крупном размере, совершенном по предварительному сговору группой лиц в магазине «Диета». Когда я познакомился с материалами ее дела в суде, то понял, что все доказательства против многих обвиняемых основаны только на ее показаниях. Я с удивлением высказал ей это. Она расплакалась и рассказала, как ее завербовали в ОБХСС. Ее подловили, когда она несла домой десяток банок дефицитной тогда черной икры, и угрожали привлечь к уголовной ответственности. После вербовки от нее потребовали, естественно, сдать руководителей и других работников магазина, и она

 

- 81 -

наговорила на них всякие небылицы — то, что требовалось от нее оперативникам, а потом и следствию. Во всяком случае, ее показания не подтверждались никакими объективными доказательствами. Кроме того, из ее показаний следовало, что она была соучастницей этих преступлений; тем не менее до определенного момента она оставалась свидетелем по делу. Это понял и районный прокурор, который, получив дело для утверждения обвинительного заключения, предъявил ей тоже обвинение в соучастии в преступлении и тут же направил дело в суд, не дав ее покровителям возможности что-то исправить.

Я с давних пор не люблю доносчиков и провокаторов. Поэтому, ознакомившись с материалами дела, я предложил ей пригласить другого адвоката, так как плохо себя чувствую. Она все поняла и пошла, видимо, жаловаться на меня к своим кураторам. Вскоре мне позвонили из УБХСС города и довольно резко спросили, почему я отказываюсь ее защищать. Я им ответил так же, как и ей, что плохо себя чувствую, и назавтра взял больничный лист.

Как же при этих обстоятельствах и за что я мог с нее получить какие-нибудь деньги помимо кассы? Ведь даже те деньги, которые ею были внесены в кассу консультации официально, были ей возвращены из-за моей болезни. Кто ее защищал, и чем кончилось дело, я так и не узнал, но, по-моему, оно должно было развалиться.

И вот эта самая мадам Костюкевич теперь утверждает, что я получил от нее тысячу рублей помимо кассы. Это было бы просто смешно, если бы не нынешние обстоятельства.

Но я решил пока Коротаеву ничего не рассказывать, придерживая этот камень против него за пазухой. Более того, я решил воспользоваться очной ставкой с Костюкевич, чтобы по возможности выяснить общую обстановку по делу. И кое-что мне удалось.

По сценарию Коротаева (или тех, кто прислал к нему Костюкевич), мадам якобы передала эту злосчастную тысячу рублей не мне лично, а моей жене в дверях нашей квартиры, куда Валя ее не впустила.

Я тут же вспомнил: когда из-за этой дамочки я взял больничный лист и не ходил на работу, она позвонила и потребовала вернуть ей какие-то ее документы. Я обещал прислать их

 

- 82 -

на следующий день в юрконсультацию, где она и сможет их получить.

— Меня завтра не устраивает, — заявила Костюкевич, — мне нужны мои документы сегодня. Я уже возле вашего дома и звоню вам из телефона-автомата у аптеки.

Возле аптеки в нашем доме действительно стояла телефонная будка, но, как у многих уличных телефонов, там давно была оторвана трубка.

Я насторожился.

— Откуда вы узнали мой адрес?

— Мне его дал адвокат Косачевский.

Я вспомнил, что ее ко мне действительно направил адвокат В.А.Косачевский, который к тому времени был уже на пенсии. Он жил в нашем доме. И еще я вспомнил, что он представил мне Костюкевич в своей квартире как старую знакомую. У меня же она никогда не была. Я вообще не допускал, как правило, клиентов к себе домой.

Но зачем она врет про телефон-автомат? И я решил не впускать ее в квартиру. Сославшись на то, что лежу в постели с высокой температурой, сказал, что жена вынесет ей документы. Едва я успел их найти, как раздался звонок в дверь. Жены дома не было, но была ее приятельница; я наказал ей открыть дверь и передать мадам Костюкевич ее бумаги, но в квартиру ни под каким видом не впускать. Так и было сделано, хотя незваная гостья пыталась все-таки проникнуть в мое жилище.

Вспомнив все это, я сообразил: Вали в это время вообще не было в Москве, что нетрудно подтвердить документально, — еще один козырь в противостоянии с Коротаевым.

Однако самое интересное было впереди. Показания Костюкевич убедили меня в том, что ее подготовили к провокации не только против меня, но и против других моих коллег. Я спросил, откуда она узнала мой домашний адрес. Мадам извлекла из ридикюля записную книжку, открыла ее на букве «К» и начала читать:

— Вот — Козин, вот — Косачевский, вот — Каждан, вот — Каплан, а вот и Коган.

Каким образом в ее записной книжке оказались адреса других известных адвокатов — этот мой вопрос Коротаев, конечно, снял.

 

- 83 -

Юридическая безграмотность Коротаева поражала. Потом выяснилось, что, пока меня гипнотизировал лохматый Гасан, Коротаев вызвал Валю и в другом кабинете допрашивал ее, а потом устроил ей очную ставку с Костюкевич, хотя по закону до очной ставки он был обязан провести опознание Вали.

Валя держалась молодцом. А давалось ей это легко по очень простой причине: она никогда в жизни Костюкевич не видела, что отнюдь не помешало той мгновенно опознать мою Валю, которая якобы получила от нее деньги.

А потом Коротаев сам пихнул мне за пазуху еще один увесистый булыжник. Он предложил Костюкевич нарисовать план моей квартиры. Я с наигранным волнением следил за ней. Так и есть — она набросала план квартиры моего соседа В.А.Косачевского. Хотя его квартира находилась прямо над моей, ее планировка была совсем другая.

Вспоминая сейчас все эти подробности, я, как профессионал, даже жалею, что дело не дошло до суда.

Позже мне стало известно, что Коротаев тоже очень сожалел, что связался с этой жидовской мордой — Коганом.

Тогда же, провожая меня до лестницы, он пожелал мне успехов в деле Олега III.!

А дело Олега шло своим чередом. Моя строптивость в первый день заседания и предупреждение Смельгевичуса дали о себе знать уже назавтра.

Заседание должно было начаться в десять часов утра с допроса Олега. Зал уже давно был полон, но подсудимых почему-то не доставляли. Когда же их привели, я ахнул: Олег был избит, на руках — наручники, а на лице — следы побоев. Оказалось, что уже здесь, в камере при суде, конвойные избили его и написали рапорт: он якобы сам набросился на них с кулаками.

Я заявил ходатайство о допросе подписавших такой акт конвойных, но Смельгевичус его отклонил — было ясно, что они запутаются в показаниях.

Пришлось ограничиться показаниями самого Олега, который держался молодцом и чувствовал себя героем. Показания по делу он дал хорошие — несмотря на то, что Смельгевичус все время его прерывал, пытаясь сбить с толку.

 

- 84 -

Мое сражение с судьей продолжалось еще дня три. Особенно яростно мы сцепились по поводу протокольной записи ответа эксперта-автоинструктора на мой вопрос, почему он при проведении следственного эксперимента ограничился ездой с Олегом по двору УВД, а не выехал с ним на улицу.

— Мне что, жить надоело? — ответил эксперт.

Эту фразу Смельгевичус очень не хотел записывать в протокол. Я возражал, он мне делал замечания за пререкания с судом.

А через три дня Г.А.Воскресенский вызвал меня в президиум на 10 часов утра. Я сказал, что в десять я уже должен быть в суде, но он меня уверил, что этот вопрос согласовал.

Войдя в его кабинет точно в назначенное время, я увидел — Боже! — Смельгевичуса.

Оказывается, тот уже от себя обратился с письмом в президиум, прося заменить адвоката в процессе Олега и ссылаясь при этом на... возбуждение уголовного дела против меня.

Наша беседа закончилась довольно мирно. Я пообещал Г.А.Воскресенскому перестать хулиганить в ходе процесса, если Смельгевичус будет вести процесс нормально.

Но на следующий день судья не явился в суд по болезни, и был объявлен перерыв на неопределенный срок. Думаю, что дело было вовсе не в гипертоническом кризе судьи. Он просто ждал результатов моего уголовного дела.

Забегая вперед, замечу, что после моего визита к А.И.Лукьянову, о котором я еще расскажу, после того как убрали Коротаева и прекратили мое дело, он опять возвратил дело Олега для дополнительного расследования.

Как писала ЛГ во второй своей публикации о строптивом адвокате, «Мособлсуд под председательством опытного юриста Ю.Л.Смельгевичуса не просто вернул дело на доследование, а вынес частное определение. В нем факты, говорящие о предвзятости и «профессиональной несостоятельности следственных работников». Далее реверанс в мой адрес: «Какая воля нужна была адвокату, чтобы вести эту защиту!» И еще: «Прокурор РСФСР С.А.Емельянов сообщил ЛГ, что следователь В.И.Коротаев, предъявивший адвокату обвинение без достаточных оснований, отстранен от работы...» И далее: «Впрочем, самому Когану в прокуратуре заявили, что предъявленное ему обвинение с делом подростка из

 

- 85 -

Подмосковья и конфликтами адвоката со следствием никак не связано. Просто так совпало...»

А небезызвестный теперь один из лидеров красно-коричневых В.И.Илюхин, бывший тогда заместителем начальника Главного следственного управления Прокуратуры СССР, любезно сообщил мне, что мое дело за отсутствием состава преступления прекращено, а регистрационные карточки, изъятые у других адвокатов, тоже возвращены.

 

- 86 -

Я уже упоминал, что мне вернули больше карточек, чем было указано в протоколе их изъятия. «Лишние» десять карточек Коротаеву выдал Яшаров без всякого протокола. Там, повторю, была одна карточка по делу, которое я вел вместе с Яшаровым, и еще несколько штук по иногородним делам, где я добился подозрительно хороших (с точки зрения Яшарова и Коротаева) результатов. О процессе, в котором Яшаров оказался вместе со мной, стоит коротко рассказать.

Однажды ко мне на прием явились три молодых казаха из Чимкента. У меня к казахам особо теплое отношение. Ведь в их краях я провел семь ссыльных лет. Там у меня осталось много друзей. К ссыльным казахи относились с симпатией и старались нам помочь чем могли.

А как ко мне на прием попали эти трое — не помню. Может быть, кто-нибудь из оставшихся в Казахстане друзей посоветовал обратиться ко мне. А может, просто случайно. Дело у них было юридически простое, но все же неприятное: им грозило суровое наказание.

Аспиранты-заочники МГУ, они приехали на две недели сдавать экзамены. В гостинице было не устроиться, а около одной из них сердобольный москвич предложил им задешево пожить у него. За две недели «дешевого» постоя ребята проели с хозяином все привезенные из дома продукты, а за пару дней до отъезда обнаружили, что и их деньги тоже куда-то испарились. И тогда сердобольный хозяин предложил им легкий заработок: купить у его приятеля — директора магазина дешевые туркменские ковры и тут же перепродать их втридорога своим землякам на Центральном рынке.

Так и сделали. Однако на Центральном рынке — явно с подачи сердобольного — их уже ждала милиция и повязала с поличным. А за спекуляцию тогда наказывали сурово. Но больше всего их угнетал неминуемый конец научной карьеры. Мне стало их жаль, и я взялся вести их дело в суде, при этом сам внес в кассу за них какие-то деньги, чтобы получить ордер. А ордера подписывал заведующий юридической консультацией. Я вошел в кабинет Яшарова с карточкой, заведенной по делу трех аспирантов.

Разглядывая карточку, Яшаров удивился:

 

- 87 -

— За сто рублей по такому делу защищать сразу трех? Вы что, Марк Иосифович, кто же нам поверит?

— У них вообще нет денег. Я сам внес за них деньги в кассу. Яшаров смотрел на меня с явным недоверием.

— А почему вы один будете защищать всех троих?

— Ну, во-первых, в их показаниях нет коллизии, а во-вторых, кто еще будет терять день, а то и два без гонорара?

— Я пойду с вами. Двоих оставьте себе, а на третьего выпишите мне карточку и ордер.

— С удовольствием.

И он действительно пошел со мной в этот процесс. Нам очень повезло с судьей — к сожалению, я запамятовал его фамилию. Перед началом процесса я зашел к нему в кабинет и объяснил ситуацию. Он, конечно, ничего мне не обещал, а я его ни о чем не просил, но видел, что он все понял.

Когда я вышел из его кабинета, Яшаров меня спросил:

— Ну что?

Я ответил, что, по-моему, сурового приговора не будет.

Когда же приговор огласили, ахнул не только Яшаров, но и я сам. Суд нашел возможным определить меру наказания ниже низшего предела, предусмотренного статьей 154 УК и применил еще статью 43 УК, то есть условное наказание.

Ребята из Чимкента были счастливы, а Яшаров, хитро мне подмигнув, предложил обмыть приговор в ближайшем ресторане. Но у меня не было никакого желания с ним пить, тем более что платить в ресторане пришлось бы мне. Мы распрощались с ребятами и разошлись. Они обещали прислать при оказии нам чарджуйские дыни. Вспоминая это дело, я думаю, что Яшаров был уверен: такой мягкий приговор был не случаен и я получил за это дело от казахских аспирантов хороший микст. Вот почему он выдал Коротаеву их карточку одной из первых и без протокола. Потом я узнал, что бедных этих ребят по поручению Коротаева допрашивали в Чимкенте.

Не стану утверждать, что Яшаров был штатным осведомителем прокуратуры. Но он, во-первых, пришел в адвокатуру из прокуратуры и не терял с ней связи. А во-вторых, он был посредственным адвокатом, соответственно и гонорары у него были по-

 

- 88 -

средственные. А зависть, как известно, может толкнуть и на подлость.

Его неблаговидная роль в коротаевские времена подтверждается и таким ярким фактом.

Яшаров знал о моих дружеских отношениях с заведующим юридической консультацией № 6 Феликсом Соломоновичем Хейфецем. Мы дружили семьями, сидели несколько раз в одних процессах, «сбрасывали» свои дела друг другу, когда сами были заняты. Он был отличным адвокатом.

Когда начались коротаевские наезды на адвокатуру, Яшаров пригласил меня как-то к себе в кабинет и по секрету рассказал, что Коротаев охотится за Феликсом, и просил меня предупредить его об этом.

— А ты откуда знаешь, на кого охотится Коротаев?

— Я сидел вчера в коридоре около двери в кабинет Коротаева. Дверь была приоткрыта, и я слышал, как он кому-то говорил, что Хейфец теперь от него никуда не денется, поскольку он на чем-то зацепил дочь Феликса.

Алену — дочь Феликса — только-только приняли в коллегию, она занималась гражданскими делами, и я был убежден, что «цеплять» ее было не за что, — знал ее отлично и не сомневался в ее порядочности.

Конечно, я все передал Хейфецу, и он согласился со мной, что это очередной «тонкий» ход Коротаева, который считал себя великим психологом и гордился подобными провокациями.

Увы, Яшаров и сегодня заведует юридической консультацией № 1, однако с адвокатами, которые его давно знают, ведет себя заискивающе и подобострастно, а они потому, видимо, и терпят его в этой должности. Правда, на какой-то отчетно-выборной конференции коллегии Яшаров попытался выдвинуться в члены президиума, но этот номер не прошел. Боря Абушахмин тут же выскочил на сцену и заявил, что Яшаров недостойно вел себя во время коротаевщины. Яшарова, конечно, провалили с треском.

Еще когда я сидел на Лубянке, у меня появилось хобби — разоблачать «наседок». Метод был примитивен. О нем несколько лет назад поведал публике мой друг детства и одноделец, знаменитый кинодраматург Валерий Фрид в своих воспоминаниях о ГУЛАГе, изданных в 1996 году под названием «58 1/2».

 

- 89 -

Каждому из подозреваемых мною в секретном сотрудничестве с ГБ сокамернику я рассказывал какую-нибудь байку о скрытых мной от следствия фактах своей антисоветской деятельности. И на следующем допросе мой следователь «изобличал» меня в этих придуманных мною фактах. Небезынтересно, наверное, заметить, что из 34 человек, сидевших со мной в одной камере, я успел разоблачить таким образом пятерых. И вовсе не потому, что в камере таких больше не было, — когда мое «хобби» стало известно начальству, меня тут же перевели в одиночку, где разоблачать можно разве только себя самого.

Но о том времени и тех забавах я еще напишу. А сейчас хочу ненадолго вернуться к истории строптивого адвоката, чтобы никто не решил, что одной только строптивостью можно добиться успеха. Все-таки для успеха нужно и кое-что еще... Я имею в виду, в первую очередь, верных друзей и немного везенья.

Большую роль в успехе моего сражения при Коротаеве сыграли мои друзья, которые, как известно, познаются в беде. Они всячески поддерживали меня морально, а иногда и материально.

После публикации в «Правде» статьи профессора В.М.Савицкого «Престиж адвокатуры» в редакцию хлынули отклики академиков, писателей, киношников, студентов и рабочих. Они писали о произволе местных органов прокуратуры и милиции, о том, что роль защитников в процессе жалка и суд их не слушает, что прокурор — хозяин процесса и т.п.

Всемирно известный академик Виталий Гинзбург, в то время член президиума АН СССР, организовал телефонный звонок вице-президента Академии наук СССР В.Н.Кудрявцева Прокурору РСФСР о произволе Коротаева. Об этом я узнал от самого Коротаева, который позвонил, разъяренный, ночью мне домой и заявил: и не думай, что эти академики тебе помогут. Как на грех, на следующий день в той же «Правде» были опубликованы отклики на статью В.М.Савицкого академиков Н.Н.Боголюбова и Е.Ф.Мищенко.

Но это все происходило уже тогда, когда наши так называемые правоохранительные органы, к сожалению, уже перестали реагировать на прессу. Они признавали уже только одну «руководящую и направляющую силу»— ЦК КПСС. И я, посоветовавшись с друзьями и коллегами, решился на последний штурм прокурорской крепости. Я решил написать письмо А.И. Лукьяно-

 

- 90 -

ву, который только недавно был выдвинут М.С.Горбачевым в секретари ЦК и курировал как раз административные и правоохранительные органы.

В своем письме я не зацикливался на своих личных проблемах, а подавал их как частный и яркий случай борьбы скрытых противников перестройки и демократизации против формирования правового государства в нашей стране, как очередную попытку подмять под себя мешающую им творить беззаконие и произвол адвокатуру.

Один экземпляр письма я сдал официально в окошко приемной ЦК, а еще несколько экземпляров раздал своим доброжелателям, которые были вхожи в ЦК.

Прошло месяца два после этой моей акции, я и думать о ней забыл в повседневных боях местного значения.

И вот как-то я копаюсь у себя под окнами в карбюраторе автомобиля, пользуясь солнечным весенним днем, а из открытого окна нашей квартиры Валя мне сообщает:

— Тебе звонили из ЦК. Говорят, по твоему делу. Я сказала, что ты не можешь подойти к телефону. Они обещали перезвонить через десять минут. Иди домой.

— Да это все коротаевские штучки, — говорю я. — Послала бы их подальше. — Но все-таки вытираю руки, закрываю капот и иду домой. Звонок.

— С вами говорят из ЦК партии. Вы писали Анатолию Ивановичу?

— Анатолию Ивановичу? Ах да, писал.

— Анатолий Иванович вас примет в среду в тринадцать часов.

— В среду не могу. У меня процесс в Мосгорсуде.

— Не можете? А нельзя ли перенести ваш процесс? Анатолий Иванович очень занят, ему будет трудно найти для вас другое вре-

 

- 91 -

мя. Уточните ваши возможности и перезвоните мне. Мой номер телефона... — Щелчок.

Я как идиот продолжаю стоять с трубкой, прижатой к уху. Надо сейчас же перезвонить и согласиться. Но сразу неудобно. Надо немного подождать. И минут через пятнадцать звоню.

— Говорит адвокат Коган. Я договорился с Мосгорсудом о переносе моего дела на другое время и в среду готов быть у Анатолия Ивановича.

— Отлично. Только не забудьте захватить с собой партбилет.

— Пардон. Но у меня партбилета не было, и нет.

Молчание. Длительная пауза.

— Захватите паспорт. Я предупрежу на проходной. Ворота помер тринадцать.

И вот — среда. Еду в ЦК. По дороге заезжаю к моему лучшему другу Мише Левину и показываю ему приготовленные мною бумаги — тезисы разговора с Лукьяновым.

— Выброси все бумаги. Будь самим собой. И главное — не боись.

— О'кей!

— Ни пуха ни пера!

— К черту!

Я в кабинете у Лукьянова; в таком большом кабинете я всего торой раз в жизни. Первый был на Лубянке, когда меня после неудачной попытки самоубийства привели к начальнику Следственной части КГБ СССР по особо важным делам Владзимирскому. Но тогда я выглядел, наверное, хуже. А сейчас стараюсь держаться гордо и независимо.

А.И.Лукьянов встает из-за стола, идет мне навстречу и протягивает руку:

— Рад вас приветствовать, Марк Иосифович, извините, что задержал реакцию на ваше письмо. Но я был в Дании, а здесь накопилось столько бумаг.

— Спасибо, Анатолий Иванович. Я следил по газетам за вашей поездкой. И весьма благодарен вам за прием. Я, наверное, первый рядовой адвокат, который удостоен приема на таком высоком уровне.

— Не надо скромничать. Какой же вы рядовой адвокат? Вы — строптивый адвокат, каких немного и на которых мы очень надеемся. Как вы пьете чай? С сахаром или с молоком?

 

- 92 -

— С сахаром и молоком, Анатолий Иванович. — Ну даю!

Он звонит, входит женщина в белом переднике.

Таня, принесите нам чай со сливками и печеньем.

Мы усаживаемся за длинный стол для заседаний, который стоит вдоль всего кабинета. Помощник Лукьянова предупредил меня, что в моем распоряжении двадцать минут. Когда же я вышел от Лукьянова и посмотрел на часы, то увидел, что просидел у него больше часа. Беседа была, как принято говорить, конструктивной и полезной. Самое удивительное, что о моем деле не было сказано ни слова. Только когда я вышел от Лукьянова, его помощник сказал: «Если вас будут беспокоить, звоните!»

А с А.И.Лукьяновым был общий разговор о состоянии нашего правосудия, о необходимости разделить функции следствия и надзора за следствием, об отделении также оперативно-розыскной деятельности и следствия, об отмене смертной казни, об образовании отдельного следственного комитета и, конечно, о значении и роли адвокатуры в новых условиях формирования правового государства; наконец, об изменении действовавшей тогда идиотской системы оплаты труда адвокатов и о создании независимого Союза адвокатов.

Насчет независимого Союза адвокатов со стороны А.И.Лукьянова последовал хитрый вопрос:

— От кого независимого?

Ведь тогда еще действовала пресловутая ст. 6 Конституции СССР.

— От Минюста. От правительства. И тем более от местных органов власти.

— А что, если создать Союз юристов, всех юристов, как в Дании?

— Я не знаю, как в Дании, но думаю, что в наших условиях такой союз всех юристов вообще убьет адвокатуру. Ведь в этом союзе будет всего тринадцать тысяч адвокатов и миллионная армия милиционеров, следователей, прокуроров и судей.

— Надо подумать. Скажите, сколько времени вам нужно, чтобы изложить свои предложения в письменном виде?

Я молча открываю свой кейс и кладу перед ним на стол записку: «О некоторых вопросах перестройки работы адвокатуры в соответствии с требованиями XXVII съезда КПСС».

 

- 93 -

Анатолий Иванович перелистывает записку — все шесть страниц — и красным фломастером подчеркивает отдельные строчки. Изредка комментирует:

— Тарифы и всякие позорные таксы, установленные Минюстом, завтра отменим. Но вы можете гарантировать, что эта мера прекратит практику микстов?

— Гарантировать не могу. Но это создаст, во всяком случае, условия для борьбы с ними.

— Насчет адвокатской тайны правильно. Это надо легализовать. А насчет адвокатского иммунитета еще надо подумать.

— На прощание он, как бы между прочим, заметил, что лично сам за отмену смертной казни, но сразу этого делать нельзя — «народ не поймет», но за экономические преступления надо отменять.

Моей беседой с А.И.Лукьяновым, можно сказать, и закончилась история строптивого адвоката, а вместе с ней и история великолепной семерки Коротаева, разогнанной по своим местам.

Пока я доехал со Старой площади до Большой Дмитровки, где находился президиум коллегии, из Прокуратуры РСФСР позвонили в президиум и попросили забрать мои карточки, а вместе с ними карточки, изъятые у других адвокатов.

Смельгевичус тут же выздоровел и быстро-быстро закончил процесс Олега, возвратив дело для дополнительного расследования, которое на этот раз было поручено уже не органам МВД, а прокуратуре области, где оно попало в руки молодого и быстро соображающего следователя Смирнова. Он удовлетворил мое ходатайство по поводу истребования пальто дочки Витюхиных, и по нашитой на воротнике бирке установил, что такие пальто фабрика-изготовитель поставляла в Москву задолго до убийства и они быстро разошлись.

Когда речь заходит о деле Олега Ш., меня обычно спрашивают, как же оно закончилось. В отношении Олега оно было прекращено за недоказанностью его вины. Ну а привлечены ли к уголовной ответственности действительные убийцы, я не знаю. Этот вопрос я обычно переадресовываю прокурору. Во всяком случае, ко мне за защитой они не обращались.

Зато вскоре ко мне за помощью обратились мои краснодарские коллеги.