Муж и жена — одна сатана

 

В конце 70-х годов органами БХСС была раскрыта группа аферистов из работников Министерства торговли СССР во главе с некоей Серовой. Она обещала, в основном жителям Кавказа, «достать» весьма дефицитные в то время легковые автомобили по цене, значительно превышающей прейскурантную.

Это было одно из первых уголовных дел, о котором показали передачу по телевизору.

Аферисты действовали довольно смело. Они выписывали будущим покупателям приходные ордера на полученные от них деньги и выдавали обязательство о продаже автомобилей. Расчет был прост. Мало кто из лиц, обращавшихся к ним с такой незаконной просьбой и плативших за автомобили втридорога, посмел бы заявить в милицию об обмане. В этом случае неизбежно возникли бы вопросы, откуда у них такие огромные по тем временам деньги

 

и почему они считали себя вправе претендовать на покупку автомобилей нечестным путем.

Однако все-таки несколько обманутых покупателей, убедившись в том, что автомобиля им не видать, потребовали вернуть им деньги. Особо настойчивым покупателям аферисты деньги возвращали из денег, полученных от других обманутых покупателей. По существу, это была одна из первых известных мне мошеннических пирамид.

Аферисты получили по заслугам и были отправлены в лагеря замаливать свои грехи.

И вот на очередной исповеди в лагере у оперуполномоченного Серова решила доказать свое раскаяние, выдав вдохновителя и организатора их аферы, который никакого отношения к аппарату Минторга СССР не имел, но был славен своими крепкими связями с сильными мира сего и к тому же поставлял Серовой богатых заказчиков — покупателей с Кавказа.

Этот человек жил на широкую ногу, имел (в то время!) две шикарные квартиры, автомобиль с водителем и занимался аферами не только в сфере торговли. К тому времени он уже отсидел два срока. Но мошенничество было его стихией, и в этом он был весьма изобретателен.

Сейчас он мог бы стать одним из так называемых олигархов. По рассказам его жены, которую мне пришлось защищать, у него была специальная картотека на «полезных» людей из работников ЦК КПСС, Генеральной прокуратуры, разных министерств и ведомств. Он мог организовать внеочередное получение квартиры, устроить бездарное чадо в любой институт, но главным и, очевидно, наиболее выгодным его бизнесом было содействие прекращению уголовных дел и отмене уже вступивших в законную силу приговоров. На него, естественно, работало несколько подручных.

Мой покойный коллега известный адвокат В.А.Косачевский рассказывал, что Мальвинов (так звали героя) предлагал ему работать на него: писать жалобы по уголовным делам от имени его клиентов. Косачевский, естественно, отказался от этой подпольной адвокатской деятельности, несмотря на обещанные ему большие гонорары.

 

Но кое-кто из юристов, видимо, этим все же занимался. И Мальвинов добивался, благодаря своим связям, исключительно благоприятных результатов. Со слов другого адвоката, который еще жив, поэтому не хочу упоминать его фамилию, мне известно, что Мальвинов добивался даже отмены смертных приговоров или помилования приговоренных к смерти. С его же слов знаю, что у Мальвинова была прекрасная квартира с зеркальным потолком в спальне. В той квартире он принимал только сильных мира сего, а остальных — в квартире своей жены, фамилию которой взял после отбытия последнего наказания.

Погиб Мальвинов при странных обстоятельствах. Он купил билет на «Красную стрелу» до Ленинграда, сошел с поезда в Бологом и там в местной гостинице покончил с собой, оставив записку, что в его смерти виноват только Аркадий. Так звали парня, служившего у него водителем. Были у него и другие знакомые с таким именем из числа известных личностей, помогавших ему в темных делах. Но зачем трогать именитых людей, когда есть водитель? И раз сам Мальвинов мертв, а его аферы (по крайней мере, с автомобилями) стали широко известны и надо погасить слухи о его других махинациях, решили привлечь к уголовной ответственности жену и водителя.

Как я уже говорил, жена Мальвинова жила отдельно от него. Я даже не уверен в том, что этот брак не был фиктивным, ради перемены фамилии.

Кто-то из коллег (по той же причине не называю его фамилию) попросил меня принять поручение на ее защиту. Естественно, что, принимая это поручение, я еще не знал о всех художествах покойного мужа Мальвиновой и ее роли в них. Кроме соучастия в аферах с автомобилями, ей, как и его водителю Аркадию, ничего не вменяли.

Из бесед с Мальвиновой и при ознакомлении с материалами предварительного следствия мне стало понятно, что никаких прямых улик против нее не было. Иногда она принимала и обслуживала кавказских клиентов мужа, желающих за большие деньги купить престижную тогда «Волгу». Но почти ни один из потерпевших не показывал, что она была в курсе их сделок с Мальвиновым. Наоборот, некоторые из них даже показывали, что Мальвинов пре-

 

дупреждал их перед визитом к жене, что у нее дома никаких деловых разговоров происходить не должно.

Но дело было «звонковое», так как среди потерпевших оказалось несколько решительных людей, обратившихся после признания Серовой в самые высокие инстанции, куда они написали, что деньги за обещанные им автомобили передавали лично Мальвинову. Видимо, им разъяснили, что с покойника они обратно свои деньги получить не смогут, а вот с жены — вполне вероятно. Поэтому они показали, что деньги передавали Мальвинову в присутствии его жены, которая, по их мнению, была в курсе дел своего мужа.

Руководству прокуратуры и органов внутренних дел, а может, кому-нибудь и повыше важно было замкнуть дело Мальвинова на автомобилях, чтобы не вылезли его другие махинации. Мне это стало понятно только накануне суда. Дело должен был рассматривать нормальный, толковый и справедливый судья. Но за два дня до начала процесса его забрал себе председатель Пролетарского райнарсуда В.Ф.Ананьев, который славился своей свирепостью и ненавистью к адвокатам. Моя война началась с ним с первого же дня. Все мои ходатайства самого невинного свойства, как, например, о вызове и допросе дополнительных свидетелей, он отклонял. Более того, он нагло приказывал секретарю не записывать их в протокол судебного заседания.

Я попытался представить их в письменном виде. Он швырял их мне обратно. В первый же перерыв я решил зайти к нему в кабинет и объясниться.

— Валентин Филиппович, зачем нам портить нервы друг другу? Мы ведь оба — юристы. Вы делаете свое дело, я — свое. Давайте придерживаться норм УПК.

— Кто вам сказал, что я юрист? Я — слесарь с автозавода имени Иосифа Виссарионовича Сталина. — К тому времени завод уже носил имя Лихачева. — И помню указание Владимира Ильича, что адвокатов нужно держать в ежовых рукавицах, ибо они паскудничают. Вашими ходатайствами вы ничего не добьетесь. Мальвинова получит десять лет!

Я даже оторопел от его наглости.

И так он вел весь процесс. Каждое свое ходатайство и все свои возражения на действия председательствующего я был вынужден

 

ежедневно отправлять Ананьеву ценными письмами с описью вложения. Слава Богу, почта находилась за углом. При этом я не был уверен, что он не выбрасывает их в мусорную корзину. Однако на это он все-таки не решился, в чем я убедился позднее. Все мои бумаги были подшиты к делу.

Помню, что по одному эпизоду, вменяемому Мальвиновой, у нее было неопровержимое алиби. Она в это время находилась в доме отдыха на Рижском взморье. Я представил суду корешок от путевки и квитанцию об ее оплате.

— Такую филькину грамоту можно подделать или купить, — заявил Ананьев, отклоняя мое ходатайство о приобщении документов к материалам дела.

— Я заявляю ходатайство об истребовании судом из дома отдыха соответствующей справки.

— Ходатайство отклоняется как не имеющее отношения к делу. Если она в это время действительно находилась вне Москвы, значит, это было в другое время. Потерпевший, видимо, ошибся в дате. Потерпевший, встаньте! Вы могли ошибиться в дате? Ваш визит к Мальвиновой мог происходить в другое время?

— Нет, я точно помню, что это было в канун праздника.

— Праздников у нас много, это мог быть другой праздник.

Я встаю и заявляю возражение против действий председательствующего, который вымогает у потерпевшего ложные показания. Ананьев объявляет мне замечание за пререкания с судом.

 

Ярче всего он проявил себя в один весенний день, когда на улице был сильный гололед. Мальвинова до этого была на свободе и аккуратно каждый день являлась на заседание. Однако в этот день она задержалась после обеденного перерыва. Как выяснилось позднее, она поскользнулась, вывихнула ногу и еле дошла до суда с помощью посторонних людей.

Сам Ананьев обедал в своем кабинете. После окончания перерыва он выглянул в зал, увидел, что Мальвиновой нет на месте, и тут же вошел в зал вместе со всем составом суда.

— Где ваша подзащитная? — обратился он ко мне.

— В туалете, — нашелся я.

Объявляется перерыв на пять минут.

Ровно через пять минут он вновь вернулся в зал. Мальвинова уже была на месте. Как бы не замечая ее, Ананьев огласил определение суда. В связи с неявкой подсудимой Мальвиновой после окончания перерыва в зал судебного заседания суд считает, что она уклоняется от явки в суд и изменяет ей меру пресечения на содержание под стражей.

Я, ошалевший, конечно, встал и заявил возражение против действий председательствующего, а потом заявил ходатайство об изменении Мальвиновой меры пресечения на подписку о невыезде в связи с опозданием на судебное заседание по уважительной причине.

Вызванная бригада «скорой помощи» подтвердила вывих голеностопного сустава у Мальвиновой. Тем не менее в ходатайстве мне было отказано.

— В Бутырках ей быстро вставят на место сустав и все остальное, — заявил Ананьев.

На определение об изменении меры пресечения частная жалоба в кассационном порядке не может быть принесена. Мне оставалось только дать телеграммы председателю Мосгорсуда и Прокурору Москвы с жалобой на хулиганские (так и написал!) действия председательствующего. Толку, естественно, никакого не было, а сам Ананьев три дня, на которые Мальвинову санчасть Бутырок освободила от явки в суд, ходил гоголем и, издеваясь, глядел на меня, подписывая разрешения на свидание с ней в СИЗО.

 

— Только будьте осторожны. Сами не вывихните ногу.

— Лучше вывихнуть ногу, чем жить с вывихнутыми мозгами. Пишу об этом сейчас с надеждой, что дети Ананьева не про чтут эти строки о своем отце.

Конец этого процесса оказался по-своему тоже занимательным. Судебное следствие было окончено в восемнадцать часов. Прокурор попросил объявить перерыв до завтрашнего дня. Однако Ананьев заставил его выступить с обвинительной речью. В этих условиях речь прокурора (как и во многих других случаях) ограничивалась повтором текста обвинительного заключения. Но обвинительное заключение было достаточно большим, да и прокурор кое-что добавил от себя. Поэтому обвинительная речь была окончена около двадцати часов.

— Слово для защитительной речи предоставляется адвокату Когану, — объявил Ананьев.

— У адвоката Когана закончился рабочий день.

— Ничего, можете еще поработать. Три дня отдыхали.

— Не могу работать. Мне надо подготовиться к защитительной речи.

— Адвокат должен быть всегда готов к речи.

— Я отказываюсь сегодня выступать с речью и прошу объявить перерыв до завтра.

Объявляется перерыв на десять минут.

В кабинете он связался по телефону с зам. председателя президиума И.И.Склярским и что-то долго ему объяснял, а потом позвал меня к телефону. Я взял трубку и услышал голос И.И.Склярского: «Пошли его на...». Я так примерно и сделал. Сложил бумаги и, несмотря на крики Ананьева, что он вынесет частное определение о срыве мною процесса, удалился домой.

На следующее утро я еле встал, но явился вовремя, чтобы объявить, что я плохо себя чувствую и прошу объявить перерыв до завтрашнего дня.

— Плохо себя чувствуете? Сейчас проверим.

И Ананьев вызвал «скорую помощь», которая констатировала у меня гипертонический криз: 180 на 95.

— Он может работать?

— Мы сделаем ему укол, но он нуждается в постельном режиме.

 

— Ах, так! Измерьте давление у меня.

Врач измеряет его давление и с удивлением говорит:

— Сто восемьдесят на сто. У вас тоже гипертонический криз.

— Но я же работаю.

Я торжествующе произнес:

— Теперь понятно, почему вы так работаете. У вас, очевидно, гипертонический криз продолжался во время всего процесса.

— Объявляю адвокату Когану замечание за неуважение к суду.

— Спасибо. Это соответствует действительности. Разрешите начать речь?

Тезисы речи у меня были давно готовы, и я говорил часа три. Я не стеснялся в выражениях и закончил выступление словами, что при таком председательствующем я понимаю обреченность своей подзащитной, несмотря на отсутствие каких-либо доказательств ее виновности в инкриминируемом ей преступлении.

И вместо обещанных ранее десяти лет Ананьев назначил ей наказание в виде лишения свободы сроком на восемь лет. Кассационной инстанцией этот приговор был оставлен в силе.

После окончания процесса я провалялся с гипертонией в постели неделю, а Ананьев два месяца.

Мне рассказывали, что на очередной оперативке в Мосгорсуде он хвастался, что «справился» с этим Коганом и довел процесс до желаемого конца.

Через четыре года Мальвинову освободили, и она пришла ко мне в консультацию посоветоваться о возможности спасти хотя бы часть своего имущества, к конфискации которого приговорил ее Ананьев.

— Я была у него. Он сказал, что дал мне восемь лет с конфискацией всего имущества только из-за вас. Я понимаю, что вы сделали все возможное, и очень благодарна вам. Но помогите мне исключить из описи имущества хотя бы то, что я нажила до Мальвинова.

Я помог ей. И уже другой суд исключил из описи много ее личных ценных вещей.

С Ананьевым я более не встречался, о чем нисколько не сожалею. Слышал, что его уже нет в живых.

 

Из этого дела можно сделать вывод, что моя строптивость и мои баталии с судьей лишь повредили моей подзащитной. Но так я вел себя в процессе только тогда, когда понимал, что терять мне и моим подзащитным уже нечего. Мои подзащитные, как правило, понимали это и не обижались на меня. Кроме того, в таких случаях полезно было хотя бы то, что всем наглядна становилась цена и сущность нашего правосудия.