Коля, Коля, Николай, сиди дома, не гуляй

 

До формального расширения функций и прав адвокатов, выразившихся в допуске их к участию в уголовных делах с момента задержания или предъявления обвинения, они пользовались таким правом только по делам несовершеннолетних, а также некоторых других лиц, страдающих физическими и психическими недугами.

Причем в то время допуск адвокатов к участию в деле с момента задержания (предъявления обвинения) обеспечивал возможность оказания этим лицам юридической помощи защитниками,

 

поскольку с этого момента они уже имели право знакомиться со всеми материалами дела и присутствовать при всех следственных действиях, совершаемых с участием их подзащитных.

Именно поэтому защита несовершеннолетних лиц была в то время наиболее эффективной, в чем можно было убедиться на примере дела Олега Ш., о котором я написал ранее.

После расширения же функций и прав защиты по уголовным делам адвокатам было разрешено знакомиться только с ограниченным кругом материалов дела (послуживших, например, основанием для задержания подозреваемого в порядке ст. 122 УПК), но запрещено ознакомление с другими материалами дела.

В результате такого «расширения» прав адвоката возможности реальной защиты их подопечных практически сужались. Не зная всех материалов дела, адвокат, присутствующий на первом допросе своего подзащитного или на его очной ставке с потерпевшим (свидетелем), был обречен на роль понятого, так как он не мог активно участвовать в этих следственных действиях, опасаясь попасть впросак и ухудшить положение подозреваемого (обвиняемого).

Оказавшись в таком нелепом положении понятого, я, например, часто советую своему подзащитному вообще не давать показания до окончания предварительного следствия и ознакомления со всеми материалами дела, тем более что ст. 51 Конституции гарантирует обвиняемому это право.

Уместно заметить, что после такого моего демарша умные следователи в интересах дела часто предоставляют мне возможность ознакомиться и с другими материалами дела, без знания которых я чувствую себя бесполезным, а иногда и вредным для своего подзащитного понятым, и опасаюсь даже открыть рот для того, чтобы задать какой-нибудь неудачный вопрос как обвиняемому, так и другому участнику следственного действия.

Таким образом, формальное расширение прав защитника на предварительном следствии, по существу, свелось к профанации защиты на этой стадии уголовного процесса.

Авторы такой «реформы» в уголовном процессе ссылались и продолжают ссылаться на кажущееся несоответствие прав обвиняемого и его защитника. Защитник, мол, не должен знать боль-

 

ше, чем дозволено законом знать самому обвиняемому. Но, на мой взгляд, выход из этого положения надо искать не в ограничении прав адвоката на ознакомление с материалами дела, а в предоставлении такой возможности и обвиняемому.

Стремление скрыть до окончания предварительного следствия от обвиняемого и его защитника имеющиеся в распоряжении органов следствия доказательства вины обвиняемого свидетельствует лишь о слабости доказательственной базы и об опасении, что обвиняемый с помощью своего защитника «развалит» эту базу.

В подтверждение справедливости моей позиции по этому вопросу я могу привести много примеров из своей адвокатской практики по делам несовершеннолетних, когда ознакомление защитника со всеми материалами дела с момента его допуска к делу способствовало предотвращению или исправлению судебной ошибки.

В качестве еще одного (помимо дела Олега Ш.) примера хочу рассказать о деле Николая М., которого я защищал в семидесятые годы.

Я скучал на дежурстве в юрконсультации, принимая случайных посетителей. Таких посетителей на адвокатском жаргоне называют «с улицы». Но наша консультация находилась на набережной Москвы-реки, и поэтому улица была застроена только с одной стороны, и таких посетителей у нас было меньше, чем в других консультациях. Тем более что на Фрунзенской набережной расположены большие «сталинские» дома, населенные к тому времени либо действующим номенклатурным составом, либо персональными пенсионерами.

Правда, какой-нибудь персональный пенсионер мог замучить дежурного адвоката гораздо сильнее, чем десять посетителей «с улицы». Во-первых, делать таким людям было, как правило, нечего, и они, совершая очередной моцион по набережной и проходя мимо юрконсультации, были не прочь развлечься беседой с адвокатом «за жизнь», тем более что обслуживать и консультировать их мы были обязаны бесплатно.

Во-вторых, у пожилых людей, даже в прошлом, вероятно, очень заслуженных, всегда возникали в жизни какие-то новые про-

 

блемы либо с неблагодарными потомками, либо с органами власти. «За что боролись?» — спрашивали они нас, считая, что их чем-то обидели. И с такими посетителями было опасно спорить и доказывать их неправоту. Единственным способом избавления от них было составление с их слов (и, конечно, от их имени) какого-нибудь очередного пасквиля на сына или ЖКО в какую-нибудь высокую инстанцию.

Написав за время приема уже две или три таких жалобы, я поглядывал на часы и предвкушал скорый отъезд домой. Мой сменщик запаздывал. А сменить меня по графику должен был знающий и порядочный адвокат Сибиряков, который умел хорошо разговаривать и управляться с нашими обычными клиентами. И они специально ходили к нему на консультацию.

Поэтому я не удивился, когда вышел в приемную и увидел трех или четырех пожилых посетителей, дожидающихся Сибирякова.

Я, показывая секретарю на стенные часы, заявил, что мое время дежурства окончено и я уезжаю.

— Марк Иосифович, умоляю, подождите еще минут десять — пятнадцать. Вас второй день разыскивает какая-то приезжая женщина, и она звонила полчаса назад, что уже едет сюда.

— Почему именно ко мне?

— Кто-то ей рекомендовал вас. Я спрашивала, но она ответила, что она от кого-то из ваших старых клиентов и вы ей не откажете.

— Смотря по тому, кто этот старый клиент. И смотря, что за дело у нее. Жду еще пятнадцать минут.

Через пять минут передо мной сидела запыхавшаяся и взволнованная женщина. И не одна, а с мужем. Оба производили впечатление простых людей, замученных тяжелой жизнью и неожиданно свалившейся на них трагедией. Они жили в Бузулуке и работали на кирпичном заводе. Он — экскаваторщиком, она — в охране. Их единственный шестнадцатилетний сын, в котором они души не чаяли, был осужден за умышленное убийство из хулиганских побуждений на пять лет лишения свободы. Удивительно мягкий приговор по такому обвинению. Приговор уже вступил в законную силу. Бегло просматриваю копии приговора и определения суда, которым приговор был оставлен в силе.

 

— А где вы раньше были? И что я теперь могу сделать? И нужно ли вообще что-нибудь делать? Приговор мягкий. А пересмотра дела в порядке надзора добиться очень трудно.

— Но вы же добились освобождения моего брата в Куйбышеве после его осуждения.

Я вспомнил куйбышевское дело ее брата. Мне удалось добиться пересмотра дела, по которому он был осужден за хищение, потому что я доказал, что инвентаризация товаров на его складе была произведена не только без его участия, но и неправильно по существу, так как инвентаризационная комиссия неверно применила нормы естественной убыли товаров при их хранении. (Все-таки мое второе высшее образование иногда помогало в хозяйственных делах.)

Я еще раз внимательно прочитал приговор. Он был основан не столько на расплывчатых показаниях свидетелей, сколько на собственных признательных показаниях их сына.

И вдруг я усмотрел в описательной части приговора: «Подсудимый М., будучи допрошен в судебном заседании, полностью признал себя виновным и пояснил суду, что событий того вечера не помнит, так как был сильно пьян, но у него нет никаких оснований не доверять показаниям своего друга — свидетеля Т.».

Вот тебе и «полное признание»! Обратился к показаниям его друга, свидетеля Т., который заявил, что видел обрез в руках подсудимого за несколько минут до убийства потерпевшего, но потом отвернулся и слышал только звук выстрела, после чего схватил подсудимого за руку, и они вместе с еще одним бывшим с ними свидетелем К. убежали с места происшествия в лесопарк, где втроем скрывались два дня, и где милиция через два дня задержала М. и нашла в указанном им месте обрез.

Странное показание. В самый ответственный момент он отвернулся и не видел, как М. стрелял.

Просмотрел показания свидетеля К. Еще более странно. Он вообще смотрел все время куда-то в сторону, а кто стрелял — не видел, но обрез видел сначала в руках подсудимого М., а потом, когда бежали, в руках свидетеля Т.

Странно-то странно, но тем не менее свидетели иногда дают такие показания из самых благородных побуждений. Они при этом

 

думают, что как-то облегчают участь подсудимого. Во всяком случае, их нельзя потом упрекнуть, что тот был осужден по их показаниям.

Слабенький довод для опровержения обвинительной версии в отношении М. Читаю еще раз. И нахожу наконец то, за что можно уцепиться. В показаниях потерпевшей — матери убитого читаю, что в день убийства ее сына он до обеда встречался со свидетелем Т. и они подрались между собой, причем сын оказался победите лем в этой мальчишеской драке, а Т. ушел в слезах, пообещав отомстить. А через несколько часов сын случайно встретился с М., Т. и К. на пустыре, и тогда прогремел выстрел.

Это уже кое-что. Тем более что осужденный М. ранее не знал убитого и никаких претензий к нему иметь не мог. Просматриваю характеристику Николая М. из школы — тихий, спокойный парень, хорошо учился. А как же Т.? Характеризующих его документов нет, но, со слов родителей Николая М., Т. — первый хулиган в их поселке. И к тому же сын директора кирпичного завода, который очень дружен с начальником милиции города и прокурором, вместе с ними ездит на охоту.

Соглашаюсь взять дело. Оформляю соглашение и имею глупость позвонить в бузулукский горнарсуд, чтобы убедиться, что дело находится у них. Канцелярия подтверждает: да, дело у них. Еду.

Являюсь в бузулукский суд. Мне объявляют, что три дня назад дело истребовано от них областным судом. Что делать? Приезжать еще раз? Путь неблизкий, и клиентам будет накладна еще одна моя командировка. И зачем облсуду, который уже рассматривал это дело, вдруг оно опять понадобилось? А от Бузулука до Оренбурга все-таки ближе, чем от Москвы до Бузулука. Получаю согласие родителей Николая М. и еду в Оренбург.

Там, в облсуде, тоже не так просто получить дело. Сначала мне заявляют, что этого дела у них вообще нет. Но я в Бузулуке переписал копию их запроса с истребованием дела «для проверки» за подписью заместителя председателя облсуда, под председательством которого как раз рассматривалось это дело в кассационном порядке. Ему-то зачем еще проверять? К нему идти нежелательно. А в этот день, на мое счастье, ведет прием сам председатель обл-

 

суда. До сих пор помню его фамилию — Куц. Он приказывает выдать мне дело и обещает еще раз принять меня в случае необходимости через два дня.

День изучаю дело в суде. Нахожу в материалах еще кое-что интересное. Роковой выстрел сделан из обреза охотничьего ружья, патрон которого был самодельно набит дробью № 5, а пыж приготовлен из обрывка газеты «Комсомольская правда». Со слов же родителей Николая М. мне известно, что отец Т. — заядлый охотник, а в квартире М. никогда не было никаких ружей. (Помечаю себе проверить в бузулукской «Союзпечати», кто выписывает «Комсомольскую правду». Забегая вперед, скажу, что интуиция меня не подвела. Отец Т. был единственным в их поселке подписчиком этой газеты.) На второй день пишу в гостинице надзорную жалобу. В жалобе указываю целый ряд процессуальных нарушений, допущенных во время предварительного следствия и судебного рассмотрения дела (помимо тех «ляпов», которые обнаружились в судебных документах еще в Москве).

На третий день Куц, как и обещал, принимает меня еще раз. Я докладываю свою жалобу с делом в руках. (Эх, такую возможность всегда бы иметь!) Куц внимательно слушает меня, берет дело, листает его, еще раз читает жалобу и встает из-за стола: «Вы меня убедили. Будет протест на отмену приговора и определения с направлением дела на новое рассмотрение со стадии предварительного следствия».

И месяца через три (пока рассматривался протест) я вновь в Бузулуке. Знакомлюсь со следователем Кудрявцевым, который вел дело раньше и которому его вернули для дополнительного расследования. Хороший парень. Достаточно сказать, что он намекнул мне, чтобы вечером по городу я один не ходил и в гостинице свои документы не оставлял. И еще сообщает мне интересную новость. Месяц тому назад свидетель Т. совершил «скачок» на какой-то ларек и уже осужден на полтора года за кражу и отправлен в дальнюю колонию, куда обычно с таким небольшим сроком не отправляют.

Дает мне свидание с Николаем, который оказывается очень симпатичным и милым парнишкой. Он рассказывает, что никогда в жизни он не пил, а тут зашел к нему Т. и уговорил выпить стакан

 

водки. Дальше Николай ничего не помнит. Очнулся в лесополосе, где Т. объявил ему, что он, Николай, убил человека и поэтому должен скрыться. Показал, где в кустах спрятан обрез. Там они и ночевали. На второй день приятели проголодались, Т. пошел за съестным, а вскоре явилась милиция и арестовала Николая.

— Откуда у тебя обрез?

— Не знаю, не помню. У меня его никогда не было.

— А патроны к охотничьим ружьям снаряжать умеешь?

— Понятия не имею.

— А морду тебе набить можно будет в суде, когда тебя оправдают?

— Можно.

На этом пока расстаемся. Заявляю несколько ходатайств следователю, которые он все, к моему удивлению, удовлетворяет. Проводим с ним следственный эксперимент и убеждаемся, что выстрел из обреза мог произвести только тот из троих (М., Т. и К), кто стоял справа, а справа стоял, по всем данным, Т.

Я заявляю ходатайство о прекращении дела за отсутствием состава преступления. Кудрявцев качает головой и говорит, что ничего из этого не получится, так как он имеет категорический приказ прокурора направить дело в суд. И кладет передо мной копию своего рапорта прокурору, в котором заявляет самоотвод: поскольку он вел следствие ранее и не может изменять свое убеждение в виновности М., то теперь считает себя не вправе заканчивать это дело. Я жму ему руку. На следующий день заканчиваю дело уже с другим следователем, который даже не читал его, ему на все наплевать, кроме поручения прокурора.

Дело направляется в тот же бузулукский суд, но, по моему ходатайству на имя Куца, передается на рассмотрение другого суда в село Михайловское, которое находится в сорока километрах от железной дороги и где нет даже гостиницы. Это уже третья моя поездка по этому делу. Но главное — результат! Когда, полный надежд и уверенности в победе, выхожу из вагона на станции Бузулук, меня встречают на перроне заплаканные родители Коли. Их сын вчера, перед отправкой в Михайловское, совершил побег из бузулукского КПЗ. Его тут же задержали и возбудили новое уголовное дело. Не верю своим ушам. Зачем ему это надо

 

было? Он ведь уже знал, что дело разваливается и его в суде ждет, вероятнее всего, оправдательный приговор.

Два дня добиваюсь свидания с Николаем. И при разговоре с ним все проясняется. Накануне его перевели в камеру, где содержали рецидивистов, осужденных за тяжкие преступления на большие сроки. (Сразу два нарушения закона: во-первых, малолетки не должны содержаться вместе со взрослыми, а во-вторых, подследственные не должны содержаться вместе с осужденными.) В камере все было готово к групповому побегу. Подкоп во двор, а во дворе у стены — «забытая» кем-то стремянка. По сценарию авторов этого побега Колю наверняка рассчитывали пристрелить при побеге и тем самым закрыть его дело. Но пристрелили по ошибке другого беглеца. Отказаться от участия в побеге Коля не мог, так как ему сокамерники угрожали расправой. А когда он одним из первых, вопреки сценарию, перелез через забор и оказался на улице, полной народа, стрелять побоялись, тем более что Коля сообразил сразу остановиться и поднять руки вверх.

Некоторые интересные детали подготовки этого побега я опускаю. Но инсценировка была налицо. Достаточно сказать, что всех участников побега на следующий день отправили от меня подальше.

И пришлось мне ехать по этому делу четвертый раз!

Моей строптивости и сил у меня уже не хватало. И поэтому я согласился по молчаливому уговору с судьей на признание Коли виновным в убийстве по неосторожности и участии в побеге с назначением ему меры наказания по совокупности преступлений и пределах срока, который он фактически уже отсидел, и с освобождением его из-под стражи прямо в зале суда.

Но слово, данное Коле, я сдержал и после оглашения приговора подошел к нему и дал пощечину.

А года через три, летом, отдыхая с женой в Друскининкае, я, позвонив как-то домой маме, узнал, что из Куйбышева (куда переехала семья М.) пришла телеграмма с приглашением меня на свадьбу Коли!

А следователя Кудрявцева после этого дела услали куда-то в самый дальний район. Председателя Оренбургского областного

 

суда Куца, который удовлетворил мою жалобу и вынес протест на решение суда по этому делу, вскоре отправили на пенсию.

Теперь часто можно прочитать в прессе и услышать от людей удивление по поводу засоренности кадров в системах МВД, прокуратуры, да и в судах. Все эти недостатки обычно сваливают на демократов, пришедших к власти после распада СССР, на М.С.Горбачева, развалившего якобы советскую империю, или на «семью» Б.Н.Ельцина, окружившую себя олигархами и коррупционерами и преследующую только цели личной власти и личное обогащение. Дела, о которых я написал выше, свидетельствуют, на мой взгляд, о том, что это зародилось и существовало гораздо раньше, а современное несчастное социально-экономическое положение России является прямым следствием октябрьского переворота 1917 года, совершенного кучкой маньяков, бред которых о мировой пролетарской революции поставил Россию на колени перед всем цивилизованным миром. Конечно, коррупция есть и в других странах. Но смею утверждать, она там имеет совсем другое значение, не определяющее уровень нравственной и материальной жизни народа.