Т.С.Ч.

 

Трудилась ты и отдыха не знала:

Весь день в работе. Много надо сделать

Полезных дел в хозяйстве нашем бедном,

Чтоб зиму обеспечить скромной пищей,

Уютом деревенским и теплом.

Я — фантазер, натуралист, художник,

Восторженный природы наблюдатель—

Ни в чем тебе помочь, увы, не мог:

Весь день бродил под солнцем по полянам

И наслаждался красотою красок

Да ароматом полевых цветов.

Тревожную и страшную эпоху

Переживали мы. Коварный враг

Своею поступью неумолимой шел на Москву.

Что делать нам? Бежать иль оставаться —

Грозный был вопрос —

В лесах заволжских, где тогда мы жили:

Меж сциллой и харибдой мы предстали.

Увы, судьба решила нашу участь—

Нам указали путь в Сибирь, в Челябинск...

В тот черный день, работой утомясь,

Дремала ты, когда я подошел,

Чтоб разбудить тебя и сообщить:

Мы едем, решено.

И сладкий сон ты, как ужаленная, прогнала

И на локте слегка приподнялась,

И ужас, да смиренный дикий ужас

В твоих глазах в тот миг отобразился,

Как будто ты увидела все то,

Что нам готовила судьбина наша.

Я содрогнулся весь и странно замер,

 

И леденящий холод пробежал

Вдоль тела моего, и мы молчали

В зловещем и гнетущем созерцаньи

Грядущих бед, которые раскрылись

На малые мгновенья перед нами.

Таинственна предчувствия природа.

Явление его неодолимо!

В одно мгновенье мы познали все,

Что будущее нам определило.

Но презрели совет благоволенья

И вещие виденья разогнали.

Поведать должен, с самого уж детства

Боялся я великого Востока и не любил его:

Невольный трепет испытывал всегда я перед ним,

Не ведая причины той боязни;

В нем было нечто прямо от инстинкта

Или предчувствия своих судеб.

Боялся я людей земли восточной,

Ее животных, гадов, птиц, растений,

Да и сама земля меня пугала

Какой-то затаенной в недрах тайной,

Которой лучше было не касаться.

И в снах и наяву меня тревожил

Зловещий облик древнего Востока

С его глухой мистической культурой,

Проникшей в дальние пределы духа.

Не дай господь притронуться нам к тайне,

Что бедный ум осилить не сумеет.

И, глядя пристально в твои глаза,

Поколебался я в своем решеньи,

Но делать было нечего и сильнее наши воли

Гнали нас—в глухую бездну.

Реальный мир тот ужас отогнал.

 

Уж через полчаса мы весело

Вдвоем с тобой укладывали вещи—

Пятнадцать ящиков моих трудов.

Увы, быть может, никому не нужных.

И мы поплыли. И что же, что же...

Каждый новый час нам беды приносил

И каждый день тяжелые страданья и лишенья.

И каждый раз, когда мы в черных волнах

Метафизического моря—тьмы тонули,

Опускался на дно,

Я вспоминал всегда твои глаза

И черный ужас в них отображенный.

Как ты была права!

Предчувствие тебя не обмануло,

И видения—погибшей жизни,

Страшное виденье всецело воплотились наяву.

О! Подведем мучительный итог:

Сам я—во тьме, и казнь мне угрожает,

Ты в нищете, лишениях и муках

И, чтоб продлить мое существованье,

Ты трудишься без устали весь день

Одна, как перст, в чужом холодном крае,

И ждешь меня и, может быть, напрасно.

Презумь моя крепка, иссякли силы

И, просыпаясь одинокой ночью

В холодной и сырой моей гробнице,

Я созерцаю смерть перед собой

И каждый раз тебя воспоминаю,

И в черноте ночей твои глаза

Сияют мне в отчаяньи и страхе

Пророчеством — Пифийские глаза!