Кот, что гуляет сам по себе

Зарегистрировав меня в приемной, отшлюзовали в «бокс» для сидения. Через четверть часа туда ввели нового соседа — пожилого, грузного, явно уставшего с дороги зэка, со смуглой кожей и лиловыми, как сливы, глазами.

Фамилию его не помню, национальность он назвал сам: «Румын». Сидит за веру. «За какую?» — «За обычную, христианскую».

— «ИПЦ?» — «Не понял вас.» — «Истинно православная церковь?»

— «Нет». — «Баптист-инициативник?» — «Нет.» Так и не хотел мне сказать... Лишь когда я упомянул имена зэков с нашей зоны, Руссу и Скрипчука, — поверил и признался: «Свидетель Иеговы».

— Срок?

— Пять зоны и пять ссылки.

(Его этапировали, как меня, из зоны на ссылку — но в Томскую область.)

— Досрочно не удалось? На «химию»?

— Нас не освобождают. Говорят — отрекись от Бога, тогда выпустим.

— Прямо так вот и требуют — «отрекись от Бога»?

— Нет, не так. Говорят: прими другую веру. В Бога верь, на это запрета нет, но не по-своему, а как у нас разрешается...

Завязался разговор, и, как обычно бывает со всеми встречавшимися в зонах религиозниками, он начинает миссионерствовать: «Вы

 

людына умная, Писание читали, «Сторожевую башню» читали... Зачем вам эта политика? Почему не приняли веру» и пр.

...В тот раз, общаясь с «религиозником», я, помню, хотел разобраться в истоках активной неприязни, которую мои предшественники, интеллигенты полутора последних веков, испытывали к его предшественникам, к служителям веры всех культов.

— Я не принял веру, — отвечаю, — потому что не приемлю без оговорок истинность тех догматов, что в ней заложены. 1 — Но то не человеческое, то Божественное установление.

— Принято! Но то, что составляет не догмат веры в Бога вообще, а вот именно вашей, особенной веры — у нас, евреев, это называют Устной Торой — плод человеческого размышления над текстами. А он подвержен критике и размышлениям...

Он пытался возразить, и я внес уточнение:

— ...уверен, пером Отцов веры — любых культов! — двигало лучшее побуждение. Желание одухотворить мир, сделать его более -похожим на Божественный проект. И потому они находили самое верное, самое нужное, что в их мире, их современникам надо было сказать о Боге, к вящей славе Божией. Но и самые мудрые и самые святые из них были всего лишь люди. А человеку свойственно ошибаться, и я не могу некритически принимать его умозаключения или догадки, только потому, что они высказаны были достойными и умными людьми. Так я устроен Богом! Человек не может говорить за Бога. Даже самый святой человек.

— Людына может ошибаться, — соглашается он. — Но в чем наша ошибка?

— Хотя бы в вычислении даты Армагеддона. (Этим термином иеговисты называют день конца нашего света, последнего сражения Божьего воинства с ангелами тьмы.)

— Но про все даты написано в Библии.

О, теперь я точно знаю, что воспоследует: длинная вереница цитат, с указанием всех ссылок (книга, глава, стих). Религиозники, при всей моей личной симпатии ко многим из них, психологически напоминают знакомых знатоков марксизма-ленинизма: та же любовь к | цитатам из классиков, то же преклонение перед авторитетами, та же слепая и интуитивная неприязнь ко всем сомневающимся, те же сноски и ссылки, а, главное, то же стремление представить даже действительно интересную догадку, даже очень глубокое прозрение одного из их кумиров в виде бесспорной аксиомы. Мне видится, что интеллигенты прошлых поколений испытывали к богословам те же чувства, какие у нашего поколения возникают при общении с идейными марксистами.

— Да, — возражаю, — цитаты взяты из писания. Но откуда, например, известно, что библейский «год» есть ваш год?

— Не понял.

 

— Разве Бог адекватно... Заметил его взгляд и поправился:

—...разве Он точно выражает свои предначертания на человеческом несовершенном языке? У евреев, с которыми он говорил, год вообще лунно-солнечный — сейчас, а какой был тогда, кто знает? Почему ваши наставники считают годом срок оборота Земли вокруг Солнца?

— Год есть год.

Но ему уже неинтересно со мной: религиознику всегда неинтересно говорить с человеком, который рассуждает сам — без опоры на цитаты из классиков. Он ведь может походя разрушить с такими усилиями воздвигнутый бастион Веры. Помню, он попытался отговорить меня от занятий «политикой», ибо нужно спасти лишь душу, услышав Благую весть. Ссылался на поучения Иисуса.

— Но ведь Иисус не велел этого ни вам, ни мне — он приказал это делать Матфею, или Андрею, или Симону... Откуда вам известно, что это — наказ каждому человеку, а не Повеление именно этим, его избранным?

...Кстати, слабость его позиции заключалась в том, что, проповедуя уход в Чистый Дух, он лицемерил, причем перед самим собой — т. е. совершал первый грех именно против Духа!

— Зачем вы уверяете власти, что вам нет дела до их грехов, до их политики, что вы заняты только верой? Это неправда — и они это знают! Вы не можете быть равнодушными к воинственно атеистическому государству. Государство ведет захват человеческих душ, увлекает в безбожие всеми методами, доступными административной и идеологической машине. А вы пробуете внушить: «Мы не против вас...» Не верят они вам — и справедливо не верят. Вот я им в лицо говорю: я враг вашей политики, вашей морали, вашей философии... И они меня уважают за правду и даже задумываются над грешной своей жизнью... Тоже ведь люди! И потому мне положили срок в шесть лет, а вас, который раздражает их мнимым невмешательством в политику, оформили на червонец. Сказали бы прямо:

«Будьте вы прокляты именем Бога!» — все равно червонец — предельный срок по вашей статье.

В это время его увели. Но я заметил, что он не был на меня обижен: нравилось и ему, что кто-то делает то, что делаю я.

Немало религиозников встречал я на зонах. На словах они все признавали, что пути Господни неисповедимы и Воля Божья непознаваема. Но практически были убеждены, что именно им — их авторитетам, святым, соборам — она открылась. Именно поползновение смертного ума (пусть великого, нравственного, святого) выдавать свою продукцию за Божественную вызывает в других такой же естественный протест, как претензия открыть все тайны мироздания ключами-отмычками Научного коммунизма — Пролетарского интернационализма.

 

Помню, однажды осенним вечером, гуляя возле старого барака, я был внезапно поражен мыслью Кальвина относительно Божественного предопределения. Богослов ведь разработал целостное учение о правилах жизни, согласно Воле Божьей, и внезапно догадался — это принципиально недоступно познать человеку. Бог может сокрушить самого правоверного, соблюдающего все «мицвот» еврея, и ревностнейшего католика, и безупречного протестанта, и фанатичного до неистовства мусульманина — как сокрушил Иова. Просто так — потому что ему (и даже не ему, а Сатане!) захотелось поставить опыт, сокрушил его для себя, вне связи с поведением или виной » данного человека. И Он же может возвысить самого жуткого святотатца — Аттилу или Сталина, если тот — бич в Его деснице. Как мог богослов, всю жизнь работавший над «системой», осознать полное бессилие своих знаний, да еще и признаться в этом миру — непонятно. Это акт величия. Обычные знатоки веры живут по принципу: «Бог знает все, но мы знаем больше».

Это и отводит меня — думаю, навсегда — от любой организованной конфессии.