Лирическое отступление: о воле к истине и фельетонной лжи
Пока писал про «Общественный педсовет», западное радио передало новости — мировые отклики на Гарвардскую речь Солженицына.
Что ж, миру избыточной информации действительно чуждо пуританское отношение к слову россиян — как некогда казался дик и враждебен фанатик Савонарола в сердце мира Возрождения, в прекрасной Флоренции...
В России существует культ общественно сказанного слова (может быть потому, что за слово людей преследуют? «Поэт — не тот, кто рифмует, поэт — это совесть народа» (Евтушенко). Да, в конце концов, Сталин, большой негодяй, но и великий политик определил:
«Писатели — инженеры человеческих душ». Я поминаю это к тому, что здесь, в СССР, даже какой-нибудь борзописец, подонок, сочиняя заведомо лживую статейку или заметку, исполнен сознания личной общественной незаурядности. Не просто за деньги гадости делает, не просто за славу... Он — творец общества. Я не раз своими глазами наблюдал в пишущей братии этот фантастический, гротескный, но вполне реальный в этой стране феномен журналистской психологии.
На Западе отношение к общественному слову сформулировал Г.Гессе как «фельетонистическое». Там это просто одна из игр, которыми одаренный специалист может развлекаться... Гессе посчитал принципиальным свойством такой игры — отказ от воли к истине. Подчеркиваю, не от истины (она как раз вполне могла встречаться — нередко и встречается — в общественно сказанных речах или статьях), но, прежде всего, от воли к ней, от желания ее познать, от видения в этом познании профессионального смысла и выигрыша в самой игре!
Таково, во всяком случае, ощущение здешнего слушателя западных радиопередач, причем слушателя, предельно благожелательно к ним настроенного.
...Вот сегодняшняя генеральная тема «Голосов»: страдания вьетнамских беженцев на плотах. Ей-Богу, мне проще слушать простую, как мычание, ложь советских журналистов, якобы беженцы есть «капиталисты китайской национальности»... Разве не нынешние «сочувственники» положили всю свою силу, чтоб начался процесс гибели вьетнамцев, лаотян и кхмеров? Разве по счету Бога и совести на руках у каждого из нынешних «ахалыциков» нет сотенки трупов аборигенов юго-восточной Азии?
Пусть не говорят, что они «не ведали, что творили». Ведали. Я понимаю, что чего-то могла не понимать артистка Джейн Фонда — ей дали роль, она вжилась в нее и не хотела верить, что за кулисами театра неизвестный режиссер на самом деле пытает пленных американцев, чтоб они исполняли при ней роль хора... Или что за стенами театра на самом деле убивают живых людей палачи, вдохновленные ее приездом в Ханой. К ней у меня нет претензий. Но профессио-
нальные политики и журналисты-обозреватели знали, не сомневаюсь, про сотни тысяч трупов в будущих лагерях и тюрьмах и заранее решили сбросить эту карту партнеру по игре. Азиаты же — ну что считать эти желтые головы...
Все знали о пятидесяти тысячах вьетнамцах, погибших в концлагерях Северного Вьетнама до начала войны — разве возможны для них были бы симпатии к любому европейскому правительству, повинному в подобных деяниях? А массовые могильники в Гуэ, где трупы пленных южновьетнамских офицеров нашли с отрубленными головами — разве они не предупредили всех, кто не хотел намеренно ослепнуть, о будущем геноциде в Кампучии, о лодках и плотах в Южно-Вьетнамском море? Зачем же теперь стонать, как Урия Гип в тюрьме, когда сделано все возможное самими, чтоб это случилось?
Можно ведь сказать правду — мы устали воевать за чужой народ, который сам не хочет себя защищать... Это как раз было бы понятно. Но тогда надо предоставить его своей судьбе и не мешать ему защищать себя так, как он только умеет и может. Я — не против американского ухода из Вьетнама, я — против лицемерной (и высокомерной) лжи, которую нам «вешают на уши», полагаясь на отсутствие у нас всякой памяти и соображения...
Солженицын, как мне видится, потому так болезненно относится к «фельетонное» евро-американской прессы, что знает: она предшествовала и Октябрю 1917 г. в России и — по Г.Гессе — январю 1933 г. в Германии.
...Я не люблю царскую Россию с ее культом империальности, шовинизмом, чертой оседлости для моего народа и прочим набором отвратительных для меня государственных прелестей. Но вынужден признать: противостоящая царскому режиму либеральная пресса, насколько удалось с ней познакомиться, систематически обманывала российских людей. (Например, в 1916-17 гг. доказывала передовицами и карикатурами, что нехватка хлеба в столицах есть следствие нерасторопности, едва ли не злонамеренной, царских бюрократов — это на третьем-то году войны, расшатавшей хозяйство всех стран Европы. В Германии, например, от болезней, вызванных голодом, умер тогда миллион подданных кайзера).
Конечно, это была «ложь с целью спасения страны», «для воспитания в народе духа святого недовольства» против действительно омерзительной и порочной общественной и политической жизни страны. А еще чаще — просто плавание за модой, тогда антивоенной и направленной против одного из самых преступных человекоубийств в истории человечества, сегодня — провьетконговской, в глубинных инстинктах которой скрывается расовое презрение к «этим азиатам» и еще желание показать себя более умными, чем действительно недалекие политики эпохи Линдона Джонсона...
Как мне видится отсюда, Солженицын видит опасность «фельетонной лжи» в том, что она неизбежно порождает в нормальных людях подсознательную тягу к иной форме восприятия жизни — к идеологии.
Как это смотрится мной?
В 1905 году В.Ленин издевался над европейской прессой с ее фактическим принципом: «Писатель пописывает, читатель почитывает». Взамен был предложен иной вариант: от профессиональной литераторской «воли к истине» отсекалась «истина», но Воля — в противоположность «пописыванью» все ж оставалась. Воля именем партии! «Литература должна стать колесиком, винтиком общепролетарского дела, литература должна стать партийной» — это я помню наизусть со школы.
Воля — дарованная литератору именем партии! Партия освобождает тебя, вечно не уверенного в самоценности, от ответственности за истинность сочиненного и произносимого тобой. Она принимает истинность на свои плечи! И тогда сочиненное литератором произведение обретает стройность, логичность, убедительность... Исчезают сомнения в себе, терзающие любого подлинного сочинителя! Соблазняют нас, авторов, великим соблазном — предлагают роль Учителя жизни для «малых сих», для слабой, как ты прежде, массы, и ты, неуверенный до общения с партией, становишься пророком...
На Западе, по-моему, недооценивают силу такой литературы, несвободной из принципа, из желания жить несвободно! Наверно, из естественного для свободных людей презрения к невеждам и наглым плутам... Я сужу по отзывам тамошних государственных людей в адрес СССР: Союзу так легко и бесстыдно льстят потому, что абсолютно естественно его презирают. Так капитана Кука или Миклухо-Маклая не унижала необходимость называть какого-нибудь деревенского старосту с кольцом в носу и татуировкой на голом пузе «Сыном Неба» или «Великим Орлом»... А в СССР всерьез полагают, что их держат в мире за великую державу, как тому старосте в голову не приходило, как на него на самом деле смотрели европейские гости...
Но люди на Западе не правы.
Можно презирать страну, у которой самые большие в мире леса, а бумаги не хватает даже на главную партийную газету. Это как раз бросится в глаза любому поверхностному болтуну. Меньше бросается в глаза, что население бедной и варварской страны жаждет читать газеты, даже партийные, — жаждет информации. У народа «голодное сердце» как выразился когда-то 3. Жаботинский, и, по его же мнению, «нация с голодным сердцем» и есть нация, у которой есть будущее.
Легко презирать страну, у которой самые большие в мире поля и самый большой дефицит сельхозпродуктов. Первую нефте- и газо-
добывающую державу планету, которая остается безнадежным должником западных банкиров... Это просматривается любым дешевым фельетонистом. Но в этой стране живет население, которое привыкло поголовно работать, для которого труд стал таким же естественным элементом быта, как ислам для мусульманина. Страна, воспитавшая сто наций в духе постоянного труда и жадного поглощения знаний (необходимых власти, конечно) — может нанести мощный удар тому, кто ее потенциальную силу недооценит — от излишнего к себе, любимому, уважения....
Когда американские сионисты беседовали в Вене с евреями, покинувшими СССР, они с изумлением осознали, что эти люди, несомненно, стихийные диссиденты, раз уж решили покинуть Союз, — безусловно доверяли фальшивкам советской пропаганды. Ибо фальшивки логично и правдоподобно были построены, и «фельетоном» (анекдотом) почерпнутым в приемной посла западной державы, с ними не справиться.
Снова повторяю — так это смотрится отсюда, из Казахстана. У меня тут нет возможности проверить, правильно ли я понимаю ситуацию и все ли обстоятельства учитываю.
Последний виток галопирующей мысли — и я обещаю вам больше не отвлекаться, вернуться к плавному, по датам, ходу основного повествования. Уязвимым местом этой логичной и в своей логике неопровержимой партийной литературы (волевым образом составленной схемы) является необходимость иногда менять концепцию. Ведь сила партийности в логичности, в неопровержимости, а новая концепция неизбежно в чем-то противоречит старой партийной схеме. Чтобы человеческая память чрезмерно не страдала от противоречий, комплекты старых советских газет (в мое время — с 1917 г. до 1953 г.) выдавались только в центральных библиотеках страны и — по специальному разрешению.
Моя жена считала, что тайна моего ареста крылась в том, что как историк я имел такое разрешение и, более того, запоминал то, что прочитывал в пожухлых от времени номерах «Правды». «Тебя арестовали, — написала она мне в зону, — потому что ты слишком многое успел узнать и не мог этого скрыть».