Глава 22

1986–1989 гг.

Политическая обстановка в Советском Союзе.
Отдых в Москве после Камчатки.
Беседы с академиком М.П. Чумаковым.
Конференция, посвященная 90-летию академика Д.А. Арапова
(24 ноября 1987 года).
Опубликование моей статьи о родителях
в «Медицинской газете» (2 февраля 1988 года).
Получение садового участка, строительство дома.
Переход в управление Фоменко, поездка в Болгарию.
Конференция, посвященная 80-летию академика М.П. Чумакова
(14 ноября 1989 года)

 

Как я уже писал, членом КПСС я стал в марте 1958 года. Партийный билет мне вручали в Москворецком райкоме КПСС. В 1973 году, когда я служил в Северной группе войск, происходила замена партийных документов, и 8 августа я получил новый партбилет № 04639364 с изображением Ленина на обложке, который и сейчас хранится у меня. Улетая с Камчатки, я заплатил членские взносы, будучи еще действующим офицером, и снялся с партийного учета, чтобы продолжить пребывание в партии уже на «гражданке».

Но эта жизнь в КПСС оказалась непродолжительной, так как после августовского 1991 года путча Коммунистическая партия была распущена. А началось все с «перестройки». 25 февраля 1986 года открылся XXVII съезд КПСС.

 

Политический доклад сделал Генеральный секретарь ЦК КПСС М.С. Горбачев. Я просмотрел, а некоторые материалы добросовестно проштудировал, все шесть томов «Избранных речей и статей М.С. Горбачева», изданных в 1987–1989 годах. Вот выдержки из его доклада XXVII съезду КПСС:

«По достоинству оценивая достигнутое, руководство КПСС считает своим долгом честно и прямо сказать партии и народу о наших упущениях в политической и практической деятельности, неблагоприятных тенденциях в экономике и социально-духовной сфере, о причинах таких явлений.

... Выражением глубокого осознания партией принципиально новой ситуации внутри страны и на мировой арене, своей ответственности за судьбы Родины, проявлением ее воли и решимости осуществить назревшие преобразования стала выдвинутая апрельским (1985 года) Пленумом установка на ускорение социально-экономического развития нашего общества...

... Центральный Комитет КПСС, его Политбюро определили основные направления перестройки хозяйственного механизма страны»...

Тема перестройки была развернута Горбачевым на Пленуме ЦК 27–28 января 1987 года. В своем заключительном слове он сказал:

«...Партия, все здоровые силы общества выступают за перестройку. Советские люди связывают с перестройкой свои жизненные планы, судьбы страны, ее международный авторитет и вес. Так разве мы можем допускать какие-либо колебания в ее проведении? Нет, товарищи! Да, перестройка – это уже реальность. Сейчас мы яснее и глубже понимаем, что с точки зрения внутреннего развития страны и с точки зрения внешних условий, международной обстановки мы должны обеспечить ускорение социально-экономичес-кого развития страны. Но ускорения не будет без обновления общества, равно как не будет перестройки без обновления общества. На старых подходах новые задачи не решить, тем более задачи исторического масштаба, которые встали ныне...

...Перестройка – передовая линия борьбы для каждого честного человека, для каждого патриота. Дела хватит всем, и дорога впереди большая.

Мы тверды в своем стремлении выполнить решения XXVII съезда. Мы будем добиваться достижения качественно

 

нового состояния советского общества. Мы уверены – дело перестройки необратимо» (т. 3, с. 181, 182, 212; т. 4, с. 356, 357, 360).

Все эти высокие слова говорились с высоких трибун. На деле же в Советском Союзе все было сложнее. Оценить это я смог только через несколько лет, в то время, когда начал писать эту книгу. Руководители партии, особенно М.С. Горбачев, много говорили, призывали к перестройке, но дело не только не шло вперед, а застопорилось, начались перебои в экономике, не говоря уже о социальной сфере. Мы приближались к краху социалистического общества, хотя еще верили словам Генерального секретаря ЦК КПСС.

А через два года 28 июня – 1 июля 1988 года состоялась XIX Всесоюзная конференция КПСС. Стенографический отчет о конференции было очень сложно достать, так как все хотели почитать в оригинале, что же сказал Ельцин, выступая 1 июля. Вот некоторые выдержки из выступления Первого заместителя председателя Госстроя СССР Б.Н. Ельцина:

«...в ряде стран установлен порядок – уходит лидер, уходит руководство. У нас во всем привыкли обвинять умерших. Сдачи тем более не получишь. Сейчас получается: в застое виноват один только Брежнев. А где же были те, по 10, 15, 20 лет и тогда и сейчас в Политбюро. Каждый раз голосовали за разные программы. Почему они молчали, когда решал один с подачи аппарата ЦК судьбы партии, страны, социализма? Доголосовались до пятой звезды у одного и кризиса общества в целом. Почему выдвинули больного Черненко? Почему Комитет партийного контроля, наказывая за относительно небольшие отклонения от норм партийной жизни, побоялся и сейчас боится привлечь крупных руководителей республик, областей за взятки, за миллионный ущерб государству и прочее? Причем, наверняка, зная о некоторых из них. Считаю, что некоторые члены Политбюро, виновные как члены коллективного органа, облеченные доверием ЦК и партии, должны ответить: почему страна и партия доведены до такого состояния? А после этого нужно делать выводы...

...Да мы гордимся социализмом и гордимся тем, что сделано, но кичиться этим нельзя. Ведь за 70 лет мы не решили главных вопросов – накормить и одеть народ, обеспечить сферу услуг, решить социальные вопросы. На это и направлена

 

перестройка общества, но идет она с большим торможением. Одной из главных причин трудностей перестройки является ее декларативный характер. Объявили о ней без достаточного анализа причин возникшего застоя, анализа современной обстановки в обществе, без глубокого анализа в разрезе истории допущенных партией ошибок и упущений. И как результат перестройки – за три года не решили каких-то ощутимых реальных проблем для людей, а тем более не добились революционных преобразований...

...Разложение верхних слоев в брежневский период охватило многие регионы и недооценивать, упрощать этого нельзя. Загнивание, видимо, глубже, чем некоторые предполагают, и МАФИЯ, знаю по Москве, существует определенно...

...Мое мнение. Должно быть так, если чего-то не хватает у нас в социалистическом обществе, то нехватку должен ощущать в равной степени каждый без исключения. А разный вклад труда в общество нужно регулировать разной зарплатой. Надо ликвидировать продовольственные пайки для «голодающей номенклатуры», исключить элитарность в обществе, что очень поможет работать с людьми партийным работникам, поможет перестройке» (Политиздат, 1988, т. 2, с. 58–61).

Вот в такую сложную политическую обстановку я попал, вернувшись в Москву с Камчатки, снова начав вторую гражданскую жизнь.

Многие мои знакомые, уволившись из рядов Советской Армии, кто сразу, а кто немного отдохнув, начинали работать по специальности на гражданке. Я же не только не хотел, но просто не мог работать. Наверное, колоссальное напряжение в работе и в жизни последних лет дало себя знать, и я даже думать не мог о работе.

Тем более захлестывала масса домашних дел, ведь почти пять лет мы не жили в Москве. Была зима, а в холодную погоду как-то не тянет выходить на улицу, да еще в Москве. Но к весне в наших разговорах с женой появилась новая тема – садовый участок. За прошедшие годы военной службы я не смог получить садовый участок по двум причинам: во-первых, их было очень мало, а главное, я как-то не хотел заниматься огородом и садом. А тут ко мне обратился мой товарищ, еще с институтских времен, Олег Овсянко и попросил устроить на работу его сына Алексея. Я связался с моим бывшим генподрядчиком, начальником строительного управления полковником

 

Горовацким, и он обещал решить это дело. А самое интересное в том, что, узнав о моем увольнении из армии, он предложил мне работать в одной из войсковых частей, подчиненных ему. Я сначала отказался, но потом когда он предложил мне садовый участок, задумался. Мы договорились, что я позвоню через неделю. После долгих обсуждений в домашней обстановке было принято решение – идти на работу, при условии получения садового участка в течение года. Так что отдых закончился, и в начале лета 1987 года я вышел на работу в свой бывший УНР – войсковую часть 74958 – на должность заместителя начальника производственно-технического отдела. После сверхнапряженной работы на Камчатке это был почти отдых. Коллектив был мне знаком, почти со всеми сотрудниками я уже работал, будучи в 1977–1981 годах командиром этой войсковой части, так что работать было несложно.

Позвонил Михаилу Петровичу Чумакову. Он очень обрадовался моему возвращению и пригласил к себе. Встреча в его коттедже, на территории созданного им Института полиомиелита, была очень интересной. Вспоминали о моих родителях, о молодости Михаила Петровича, о том, как его вызывали в 1956 году в КГБ в связи с предстоящей реабилитацией Ивана Михайловича Великанова и Зои Ивановны Михайловой. Я сказал ему о том, что хочу написать статью в газету или журнал о судьбе родителей, и он поддержал эту идею. Началась сложная кропотливая работа по сбору материалов о жизни моих родителей, которая длится уже девять лет, и ей пока не видно конца.

В начале ноября мне позвонила Нина Васильевна Хорошко, жена академика Арапова. Она пригласила меня на конференцию, посвященную 90-летию Дмитрия Алексеевича, которая будет проводиться 24 ноября 1987 года в НИИ им. Склифосовского. Я вспомнил нашу общую встречу в 1981 году в их квартире на Новослободской улице, те прекрасные слова, что говорил Арапов, вспоминая своих товарищей по работе начала 30-х годов. А теперь и его нет в живых... Конференция прошла прекрасно. В большом зале, где сидели приглашенные, а их было более 150 человек, висел портрет академика, Героя Социалистического Труда, генерал-лейтенанта Арапова в военно-морской форме.

Выступивший первым академик Петровский сказал: «...Дмитрий Алексеевич был особенным, умным, образован

 

ным человеком. С 1929 года работал в Институте Склифосовского. Он был одним из лучших учеников такого выдающегося хирурга, как Сергей Сергеевич Юдин. Во время войны Дмитрий Алексеевич был главным хирургом Северного флота. Он оперировал адмирала Головко и сотни других раненых. Арапов говорил, что «одной из главных причин, почему мы выиграли войну, является быстрейший ввод в строй раненых» и в этом его прямая заслуга».

Петровский и Арапов помогли в реабилитации С.С. Юдина, репрессированного в 40-е годы.

Директор НИИ им. Склифосовского В.Г. Теряев говорил о блестящей научной деятельности Арапова. Он был удостоин многих премий, в том числе Государственной премии СССР. Он был награжден 8 орденами и 11 медалями. В заключение Теряев сказал, что «Арапов был эталоном хирурга и человека».

Много слов благодарности Дмитрию Алексеевичу высказали его ученики-хирурги всех наших флотов.

В заключительном слове Нина Васильевна поблагодарила всех присутствующих за память о муже как о человеке и блестящем ученом.

Вспомнив начало 30-х годов, она сказала: «Были наведены деловые мосты между Дмитрием Алексеевичем и доктором Великановым, особенно в изучении газовой гангрены, результатом которых явилась в 1932 году совместная публикация».

До 1987 года я почти не занимался журналистикой. Еще до армии я опубликовал несколько статей в специальных журналах, связанных с моей работой. Потом был большой перерыв. Проходя службу в Польше, я разродился несколькими газетными статьями, которые напечатала наша военная пресса. И все. Так что пришлось начинать почти с нуля. Труд оказался очень тяжелым и малоблагодарным. Так много тратишь время, собирая материал, просиживая часы и дни в библиотеках, архивах и хранилищах, беседуя с интересующими тебя людьми, а потом, когда статья готова, оказывается, что «материал незлободневен». Вот тут и думаешь, а зачем все это?

Но в 1987 году все было по-другому, жизнь обязывала меня подготовить хорошую, правдивую статью о моих родителях. Я обязан был вернуть им их честные имена, напомнить об их величайших заслугах в советской микробиологии. И вот статья

 

готова. Куда идти печатать, какая из газет возьмется? Прошел несколько издательств – говорят не по их профилю. Наконец, Лора Великанова, жена моего двоюродного брата Александра, работавшая в «Литератур-ной газете», посоветовала обратиться в «Медицинскую газету», что я и сделал. Пришел в редакцию в начале 1989 года, а статью напечатали только 2 июня, да и то после личного вмешательства академика Чумакова. Вот так Михаил Петрович вторично помог восстановлению светлой памяти своих первых учителей. Большое спасибо ему за это. Хотя статья была сокращена раза в три, все равно суть проблемы осталась. Называлась статья «Остается людям». Действительно, все сделанное моими родителями осталось людям и помогло им в лечении страшных недугов.

А тем временем полковник Горовацкий выполнил свое обещание, и меня включили в садоводческое товарищество «Нептун», состоявшее в основном из офицеров одного из управлений Генерального штаба, а проще 3-го дома Министерства обороны. Участки были выбраны в районе поселка Софрино-1, как стал называться военный городок, который мы начинали строить еще в 1977 году. Место оказалось красивым, среди лесных массивов и полей. Рядом протекала безымянная речка, перегороженная двумя плотинами, так что купаться было где. Нас было около 150 семей, жаждущих скорее начать строительство домов и засаживать традиционные «6 соток» овощами, цветами и фруктовыми деревьями. Избранный председатель кооператива, полковник запаса Виктор Дмитриевич Подвигалкин, нашел две строительные фирмы, которые взялись строить для нас садовые домики. Коллектив разбился на три группы, приблизительно по 50 человек.

Первая группа решила строить дома собственными силами, а вторая и третья вручили свою судьбу строительным организациям, которые обещали построить дом «под ключ». Нам предложили дома из бруса, площадью 40–44 м2 с мансардой и покрытием крыши асбестоцементными листами. Денег на строительство у основной массы «дачников» было в обрез. Мы тоже выгребли все заначки, продали ненужное золото, серебро и сервизы, а главное взяли в кредит у государства 5 тыс. рублей. В то время, а это был август 1988 года, сделать это было просто. Государство давало кредит на 5 лет, с удержанием 0,5

 

процента годовых. Не то что сейчас – дерут 160–180 процентов годовых. Ориентировочная стоимость дома была 8–10 тыс. рублей. Быстро провели распределение участков, и все ринулись в бой! Это был действительно бой, так как в течение трех месяцев нужно было построить дом, а главное до наступления зимы перекрыть его крышей. Не буду описывать тех забот и мучений, которые пришлось нам испытать во время строительства. Половину материалов мы перевезли на багажнике наших «жигулей». Одновременно строилась печь с камином. Это была давняя моя мечта. Помогли родственники, подсказавшие, где найти печника. Им оказался Александр Иванович Первушин, хороший мастер своего дела, сумевший за 7 дней сложить печь на кухне, камин в гостиной и общую трубу. Вот уже восемь лет они исправно служат нам в любую погоду, согревая дом и наши сердца. Лучше камина нет ничего, особенно в ненастную погоду, когда сидишь дома, наблюдая за огнем, рожденным березовыми поленьями. Александр Иванович научил нас в камине готовить шашлык, и мы не раз в плохую погоду занимались этим. Много помогали нам в строительстве сестра Неля с сыном Андреем, Саша с сыном Валерием, Лена с мужем Андреем и наши друзья по работе.

Своего мы добились, и уже 15 октября дом был готов к заселению. После всех этих трудностей нам ничего не оставалось делать, как отдохнуть, и мы с женой уехали на 10 дней в Адлер, где остановилась в гостинице «Горизонт». Погода была хорошая, мы много купались и загорали.

Зимой закончились мои обязанности перед полковником Горовацким, и я перешел на работу в Электромонтажное управление, которым командовал мой товарищ еще по Козельску капитан I ранга Фоменко. С Эдуардом Ивановичем и его женой Светланой нас связывало строительство ракетных баз в начале 60-х годов, и дружба осталась на многие годы.

Совершенно случайно в июне 1989 года их управлению выделили несколько путевок в Болгарию, и мы с женой были включены в эту туристическую группу. Двенадцать дней пролетели довольно быстро, но впечатлений осталась масса. Самолетом до Варны, далее автобусом в прекрасный современный курортный комплекс «Албена». Удивило то, что на берегу моря стояли одни гостиницы, рестораны и магазины. Не было домов местных жителей, к которым мы привыкли в Крыму и

 

на Кавказе. Обслуживающий персонал ездил на работу на машинах и автобусах. Поэтому покой, тишина, порядок и отдых был нам обеспечен. Жили в двухместном номере с видом на Черное море. Через день ездили на экскурсии. Запомнились поездки к Дунаю, а также поход в ресторан, где пили вино из бочек, а потом наблюдали танцы на раскаленных углях. Даже в те годы Болгария жила лучше нас. Красивые дома, магазины, заполненные разнообразными товарами, чистота на улицах и хорошее отношение к русским, советским туристам нас радовали.

Впервые на пляже мы увидели женщин, в основном, из Германии, загорающих только в плавках. Верхняя часть туалета отсутствовала, но это никого не смущало. Некоторые нахальные туристы даже пытались фотографировать самых красивых. Поразило большое количество аттракционов и разнообразных палаточек вдоль морского пляжа, где можно было купить все что угодно. Люди отдыхали и развлекались, забывая о повседневных трудностях. Мы остались очень довольны этой поездкой.

Осенью 1989 года я случайно встретился с моим быв-шим сослуживцем, бывшим начальником отделочного УНРа, полковником запаса Смузиковым. Уволясь из армии, он основал строительную фирму, которой с успехом руководил. Мне он обрадовался и предложил перейти к нему, так как он собирался расширить сферу своих действий. Я немного подумал и с ноября начал работать в руководимой им организации. Моей задачей было создание своей субподрядной организации, выполняющей специализированные работы.

В это же время позвонил академик Чумаков и пригласил меня на конференцию, посвященную его 80-летию. Конференция состоялась 14 ноября 1989 года в Институте полиомиелита, который он создал и которым руководил в течение 17 лет с 1955 по 1972 год. Конференция произвела на меня неизгладимое впечатление. Передо мной лежит записная книжка тех лет, вот отдельные записи: «...Зал заполнен до отказа, не менее 200 человек. Много военных. Я тоже в военно-морской форме полковника Советской Армии. Выступило с приветствиями 40 человек, повторяю 40 человек! И не было скучно, наоборот, было очень интересно, поучительно и даже весело. Выступали

 

академики, профессора, генералы и сотрудники института. Хочется привести некоторые высказывания, цитаты из выступлений:

«Чумаков – это патриарх советской вирусологии», «его вклад в вирусологию неоценим. Энцефалит, лихорадка, корь, полиомиелит – вот главные болезни, с которыми боролся Михаил Петрович».

«Чумаков при жизни стал легендой. Он подготовил 46 докторов наук и 100 кандидатов наук. Его учителя Зильберт, Павловский, Смородинцев».

«Он защищал космополитов и был против дела врачей».

«Академик Смородинцев считал Чумакова ровней и говорил ему: «Вы поистине патриарх».

«Михаил Петрович – Вы ум, честь и совесть науки».

«Михаил Петрович – я прошу Вас заняться СПИДом».

«Абитуриента 1-го Московского медицинского института спрашивают: «Зачем он хочет поступить в институт?» И получают ответ: «Я хочу быть вторым Чумаковым!»

«Чумаков открыл вирус любви, он очень любил женщин».

Где-то в середине конференции выступил и я, рассказал о том, как в 1956 году Михаила Петровича вызвали на Лубянку и он давал следователю показания о его первых учителях – моих родителях. Ведь в 1931 году он начал работать у отца сначала в Военно-медицинской лаборатории, а затем в Биотехническом институте. Рассказал о том, что в КГБ Чумаков дал высокую оценку профессору, дивизионному военврачу И.М. Великанову и военврачу I ранга З.И. Михайловой. Он сказал следователю о том, что не верит, что мои родители были врагами народа, так как знает Великанова и Михайлову как людей, преданных делу социализма.

Я говорил о том, как Михаил Петрович помог в опубликовании моей статьи о родителях в «Медицинской газете» полгода тому назад.

В заключение я поблагодарил Чумакова за все сделанное для нашей семьи, подарил ему букет цветов, и мы расцеловались.

В конце конференции выступил М.П. Чумаков. Вот его слова, записанные мною: «Я задиристый мужик, у меня много друзей, полудрузей и врагов. Учителя мои, их у меня около 20 человек, в том числе и за рубежом. Один из них начальник вакцинно-сывороточной лаборатории, а затем начальник Во-

 

енного института РККА профессор Иван Михайлович Великанов – мой первый учитель. Я увидел его сына Володю, присутствующего и выступавшего здесь, когда ему было всего три года. Я благодарен моим соратникам, помощникам, ученикам – особенно преданным ученикам. У меня есть большая озабоченность. Нужно повысить эффективность в медицинской работе. Недавно разработанная вакцина против энцефалита должна дойти до больных. Нужно внедрять новую вакцину против гриппа. Почему-то приостановлена вакцина против кори, ведь она была разработана 22 года тому назад. Я как коммунист и ученый призываю вас активно работать.

Спасибо вам за добрые слова в моей адрес».

Вот таким был «патриарх советской вирусологии» – Михаил Петрович Чумаков – академик АМН СССР, лауреат Ленинской и Государственной премий, Герой Социалистического Труда. Через год, уже после его смерти, его именем будет назван Институт полиомиелита и вирусных энцефалитов, который он создал.

 

Глава 23

(1990-1991 гг.)
Затишье перед бурей.
Развал СССР.
Конец Горбачева.
Приход Ельцина.
Работа в коммерческих структурах.
Садовый участок и отдых в Крыму.
Статьи в «Московском комсомольце» и журнале «Континент» о художнике Н.И. Михайлове.
Воспоминания Вадима Михайлова

 

Два года нашей жизни, о которых я хочу рассказать в этой главе, были для меня наиболее спокойными. Статья о родителях была напечатана в 1989 году, а материалов для дальнейшей работы не было. Наступило как бы затишье. Это затишье чувствовалось и у нас в стране. Но затишье перед бурей. Перестройка не была принята массами и в основном была на бумаге, хотя во всех средствах массовой информации треску было предостаточно. В 1996 году я дважды перечитал «Записки президента» Б.Н. Ельцина, изданные в 1994 году, и полностью согласился со многими его мыслями и выводами. Поэтому я приведу некоторые выдержки из его книги: «Горбачеву надоела перестройка. Он ясно видел тупик, в котором может оказаться. Развитие ситуации было очевидным – пора было переходить от неудавшихся реформ, от очередной «оттепели» к замораживанию политического климата, к стабилизации обстановки силовыми методами. Генеральный секретарь боялся болезненной ломки, резкого поворота, был человеком настолько укорененным в нашей советской системе, что поначалу сами понятия «рынок», «частная собственность» приводили его в ужас» (с. 32–33).

 

К июлю 1991 года, по словам газеты «Вашингтон пост», Михаил Горбачев изменил политическое направление в сторону компромисса с несговорчивыми республиками Советского Союза и согласия с тем, что теперь республики «смогут стать суверенными государствами». Как оказалось, это был первый шаг к развалу СССР. Вторым шагом, на мой взгляд, был отъезд Горбачева в отпуск, в Крым на целый месяц. Нужно было подписывать союзный договор в июле, а не, как предполагал Горбачев, 20 августа. «Государственный переворот» 19–21 августа членам ГКЧП не удался, но полному развалу Советского Союза он способствовал.

Многие в нашей стране, да и я до этого года, думали, что СССР развалили Ельцин, Кравчук и Шушкевич, подписав соглашение в Беловежской пуще 8 декабря 1991 года. Но, прочитав «Записки президента», я понял, что ошибался и что главным виновником этой трагедии все-таки является М.С. Горбачев с его непосредственным окружением.

Вернемся опять к «Запискам президента» Ельцина:

«Глядя на внешне спокойные, но все-таки очень напряженные, даже возбужденные лица Кравчука и Шушкевича, я не мог не понимать, что мы всерьез и, пожалуй, навсегда отпускаем Украину с Белоруссией, представляя им закрепленный самим текстом договора равный статус с Россией.

Пробил последний час советской империи. Я понимал, что меня будут обвинять в том, что я свожу счеты с Горбачевым. Такое сепаратное соглашение – лишь средство устранения его от власти. Я знал, что теперь эти обвинения будут звучать на протяжении всей моей жизни. Поэтому решение было вдвойне тяжелым. Помимо политической ответственности, предстояло принять еще и моральную» (с. 150–152).

Будущее покажет правильность решений, принятых Президентами СССР и России, а также руководителями всех республик Советского Союза в сложнейшей обстановке тех лет. 25 декабря 1991 Горбачев сложил с себя полномочия Президента СССР и передал дела Б.Н. Ельцину, Президенту России.

А я тем временем учился работать в коммерческих структурах. Начав работу у Смузикова, я быстро создал специализированную организацию, набрав специалистов и найдя заказчиков. Мы неплохо работали и зарабатывали в 3–5 раз больше,

 

чем в государственных организациях. К сожалению, что-то не заладилось в головной организации, и Смузикову пришлось ее ликвидировать. Нам всем субподрядчикам пришлось перейти в новую фирму, созданную полковником запаса Фильвергом. Я знал Игоря по работе в г. Одинцово, когда он был майором, главным инженером строительного УНРа. Я с сожалением расстался со Смузиковым, так как мы с ним понимали друг друга с полуслова. Игорь был чрезмерно себялюбивым, неуравновешенным человеком, делающим все только для собственного благополучия. Своей хамовитостью и некорректным отношением к подчиненным он оттолкнул от себя многих толковых работников. Отрицательные черты его характера приводили к разладам в коллективе. Наша совместная деятельность продолжалась меньше года. Больше выдержать я не смог и ушел, как и многие другие.

За эти два года я сумел вместе с женой дважды съездить на отдых в Крым: сначала в санаторий Ленинградского военного округа, а затем в санаторий Черноморского флота. Оба они расположены в Ялте. Ялта – один из моих любимых городов. Я там часто бывал, облазил все улицы, пляжи и памятные места. Не зря Чехов, да и многие другие великие люди, так любили этот город. Мы несколько раз ездили в Ялту с детьми. Я даже уговаривал жену поменять квартиру в Москве на Ялту. Представляю себе, что было бы сейчас после совершенно несправедливого решения о передаче Крыма Украине, если бы не упорство Люды. Ее довод о том, что Москва лучший город мира, остановил мои устремления. Она оказалась права.

Особенно интересными были поездки в Крыму по канатной дороге на Ай-Петри. Место изумительное. Воздух чист и прозрачен. Вид на лежащее внизу море и скалы вокруг просто потрясающий. Уезжать не хотелось. Часто бывали в Никитском ботаническом саду, где любовались прекрасными розами, а также экзотическими кустарниками и деревьями. Посетили царский дворец в Ливадии, осмотрели музей восковых фигур и дважды дом-музей Антона Павловича Чехова. Ну, а главным занятием, как всегда, было купание в море и поедание в огромном количестве фруктов, особенно винограда, груш и персиков. Как жалко, что теперь Крым и Ялта – заграница, и поездки туда очень осложняются по многим причинам.

 

За эти годы мы очень много сделали на садовом участке. Привели в порядок дом и хозблок, построили два парника, посадили пять яблонь, смородину, крыжовник, вишни и сливы. Вместе с сыном соорудили «ярангу», посадив вокруг нее дикий виноград, сделали скамейки и стол. Так что теперь все торжества летом и осенью отмечаем в яранге, под сенью виноградных лоз.

А в целом, дача помогает расслабиться, дает силу и здоровье, а кроме этого овощи и фрукты, хотя к осени очень устаешь от работы на участке.

А тем временем в Москве произошли два события. В газете «Московский комсомолец» от 31 октября 1991 года появилась статья Натальи Дардыкиной под заголовком «Подлежащий уничтожению» (судьба художника Михайлова). Я упомянул о ней в I части книги. Статья большая, на половину газетного листа. В ней прослеживалась судьба художника Николая Ивановича Михайлова, родного брата моей матери. В 1918 году он окончил Казанское художественное училище и в числе трех лучших выпускников был направлен на стажировку в Китай и Японию.

Гражданская война все изменила в нашей стране. Михайлов вернулся в Москву только в 1925 году. Поступил во ВХУТЕМАС. К 30-му году был принят в созданный МОССХ. Вместе с семьей жил в двух комнатах на Арбате. Соседом был живописец Павел Кузнецов. Его товарищами по искусству стали Соколов-Скаля, Сарьян, Архипов, Машков, Богородский, Герасимов и другие. Михайлова ценили, он писал много картин, особенно по воспоминаниям о гражданской войне. Шла нормальная творческая жизнь. Гром грянул в начале 1935 года, когда Николай Иванович написал картину о похоронах Кирова. Она экспонировалась на выставке, все картину хвалили и даже представили ее фотографию в числе других лучших картин вождю нашего государства. Сталину картина не понравилась. Он нашел среди складок Красного знамени, склоненного над Сталиным, Ворошиловым и Кагановичем, стоящих около гроба Кирова, скелет. Да, да настоящий скелет. Вот тут-то все и началось. Все художники, искусствоведы и прочие деятели вдруг прозрели и увидели скелет.

В марте 1992 года в журнале «Континент» издательства «Московский рабочий» была опубликована стенограмма экстренного заседания правления МОССХ (Московской органи-

 

зации Союза советских художников), которое было созвано 23 января 1935 года для обсуждения картины Н.И. Михайлова «Прощание с Кировым в Колонном зале Дома Союзов». Сама стенограмма занимает в оригинале 75 страниц. Но некоторые выдержки из нее, для понимания атмосферы тех лет, хотелось бы привести:

Председатель МОССХ тов. Вольтер А.А.: «...Враг прорвался в нашу среду. Среди врагов революции оказался и наш член МОСМСХ – художник Михайлов. Фотография картины вскрыла образ смерти, увлекающий за собой вождей мирового пролетариата тов. Сталина и тов. Ворошилова. А посмотрите, как скомпонована картина. Тов. Сталин, видимо, со всей скорбью прощается со своим другом. Стоит тов. Ворошилов – по намекам. Стоит тов. Каганович. Между ними четко обрисован скелет, череп. Здесь видите плечи, дальше рука. И эта костлявая рука захватывает тов. Сталина, затем этот блик – рука, которая захватывает за шею тов. Ворошилова. На фотографии вы ясно видите то, что было задумано автором. Это исключительно благоприятная пища для зарубежной контрреволюции».

Художник Михайлов: «Я хотел изобразить так, что Киров – это ближайший друг, соратник Сталина, который наиболее остро это чувствует. Я хотел сгустить краски и передать настроение драматизма. Если тов. Вольтер нашел скелет – это абсурд».

Художник Юон: «Будьте добры сказать, почему над головой тов. Сталина красной краской сделано сияние?».

Художник Михайлов: «Это колонна. Это пробел между колоннами. Почему я это сделал? Потому что выгоднее дать на темном фоне, рельефнее выделяется».

Художник Ряжский: «По-моему, у большинства глядевших на эту вещь, будет одно и то же впечатление, что между фигурой тов. Сталина, тов. Ворошилова и тов. Кагановича явно замаскированный скелет. Эта картина может агитировать за дальнейшие террористические акты над нашими вождями».

Художник Богородский: «Мы были либералами. Сегодня эта история с Михайловым – это наш выстрел в Кирова. Что касается Михайлова, то его нужно изгнать из нашего союза, чтобы с большим правом и основанием, еще более тщательно просмотреть наши ряды».

Художник Львов: «Я считаю, что эта «вещь» является недопустимым издевательством, во-первых, над советской

 

страной и партией и над нами – Союзом советских художников.

Здесь Михайлов пугал нас, что ему остается только пулю в лоб пустить. Но мы тебя в своей среде держать не будем. У нас может быть только одно предложение – Михайлова за политически безобразный контрреволюционный выпад из Союза художников исключить, а дальнейшее нас не касается».

Художник А. Герасимов: «Картина, безусловно, представляет собой громадный вред. Лицо, явно больное, должно быть немедленно изолировано, и им должны будут заняться те органы, которым надлежит этим ведать».

Художник С. Герасимов: «Я должен сказать, что принадлежу к числу тех, на которых, на первый взгляд, эта работа произвела впечатление. В ближайшем будущем я мнение о картине Михайлова изменил. Михайлов должен понести все, что он заслуживает».

Художник Михайлов: «Вообще, сейчас решилась вся моя судьба. Пускай я понесу большую утрату и лишусь всех вас, товарищи, но я все-таки постараюсь найти в себе мужество и за эти годы опалы найти самого себя как нужного художника» (уходит из зала).

Председатель тов. Вольтер: «Не место Михайлову в нашей среде, и я предлагаю принять следующую резолюцию...»

Резолюция принимается единогласно.

Экстренное заседание МОССХ закрывается.

Вот как прокомментировала это заседание Галина Загянская, благодаря усилиям которой появилась в журнале «Континент» эта публикация:

«Чудовищная и нелепая история, с которой познакомился читатель, была в 30-е годы известна в Москве и передавалась в нескольких вариантах. Это трагедия русской интеллигенции, которую постоянно держали в страхе за собственную жизнь при условии обесценивания чужой...

...Сталин дал указание квалифицировать картину как террористический акт, после чего и состоялось экстренное заседание Правления Союза художников. Но после этого, как должно было повернуться сознание тех, кто только вчера никакого скелета не видел и хвалил картину?..

...Картина Михайлова была уничтожена, ее автор был арестован. Документ конечно страшный и горький. Больно читать выступления известных художников, бывших товарищей Ни-

 

колая Ивановича. На заседании присутствовали и Павел Варфоломеевич Кузнецов и Владимир Андреевич Фаворский. Они молчали. Это молчание Фаворский не мог простить себе всю жизнь».

Михайлова выслали в Воркуту, а затем в Ухту. Через 5 лет, так и не вернувшись в Москву, он умер. У Николая Ивановича остался сын Вадим, на год моложе меня, и дочь Ия. Когда я начал писать эту книгу, то обратился к Вадиму с просьбой вспомнить о тех тридцатых годах. Он не только все вспомнил, но и изложил на бумаге. Его воспоминания я воспроизвожу с очень небольшими сокращениями. Называются воспоминания: «Кто убил наших родных?»

«Канун 1935 года был для многих омрачен обстоятельствами смерти Кирова. Для моей мамы, потерявшей к этому времени уже многих своих родных, этот трагический случай, тем не менее, произвел жуткое впечатление. Она заплакала, да так сильно, что отец невольно сказал: «Ты рыдаешь так, как будто умер твой близкий родственник». Она ответила: «Тревожно на душе, ...страшно, ...я боюсь». Ее чуткое материнское сердце и принадлежность к другому классу, позволили угадать лицо нового времени, спустя 17 лет после революции.

Никогда еще так цинично и откровенно не обвиняли отца, как теперь. Ближайшее будущее приобретало трагическую окраску. Кажется, это было 27 января 1935 года. Отец пришел поздно вечером. Мама, как всегда, ждала его. Дети спали. Мне было тогда три года, а сестре Ие девять месяцев. За полночь постучали в дверь, звонок не работал. За стеной зашевелились соседи – Кузнецовы. Вошли несколько человек. Провели обыск и увели отца. Отец был уверен, что его утром отпустят.

Утром снова постучали в дверь. «Наверное, отпустили отца», – проскользнула радостная мысль у мамы. Но в дверях стоял Замошкин, бывший в то время директором Третьяковки. Он бесцеремонно прошел в знакомую ему мастерскую отца и стал, по своему усмотрению, отбирать лучшие работы отца. Мама помогала ему. Она не знала тогда, что судьба Михайлова была уже предрешена руководящей группой МОССХ. Впоследствии, во времена «хрущевской оттепели», Замошкин отказался от своего участия в этой истории, впрочем, как и все остальные художники, оклеветавшие отца. Н.И. Михайлова осу-

 

дили за контрреволюционную деятельность сроком на 5 лет в ИТЛ Печорского бассейна 1 апреля 1935 года. Вокруг семьи образовался вакуум. Наша семья оказалась не просто одинока, но и изолирована. Оставалось только медленно умирать. В этих условиях маме помогли Великановы: тетя Зоя и дядя Ганя. Они взяли меня к себе. Великановы заменили мне отца и мать. Я попал в дружную и добрую семью. Шел мне тогда четвертый год. Это теперь я понимаю, какой риск был проявлен со стороны Великановых – взять к себе ребенка, пускай родственника, но репрессированного отца, тем более что у дяди Гани был расстрелян в свое время отец.

Мама пыталась хлопотать, как и многие другие в то время, писала Сталину и Горькому, думая о том, что великий писатель вспомнит маленькую девочку с Караванной улицы, где в квартире Медведковых он встречался с Короленко, а маме приносил детское приложение к журналу «Нива».

Великановы в то время жили в Большом Гнездниковском переулке, дом 10, на 8 этаже. Окна выходили на бульвар. Плоская крыша со смотровой площадкой была рядом, и мы всей семьей поднимались туда, полюбоваться Москвой.

Но чаще мы жили во Власихе, где работали Великановы. Туда мы ездили очень часто, где и жили в небольшом кирпичном домике, на берегу пруда. Я часто вспоминаю мою жизнь того времени и особенно выражение лиц, глаз и улыбки дяди Гани и тети Зои. Они и сейчас смотрят на меня с фотографии, чудом сохраненной родственниками и впоследствии переданной Володе и Неле.

Но в середине лета 1937 года обоих Великановых арестовали и расстреляли. Вовка и Нинель сразу потеряли отца и мать, а я потерял любимых мне родных, у которых я жил как сын. Мы все втроем потеряли детство...

Накануне ареста тети и дяди я заболел и был помещен в Кремлевскую больницу. Она находилась тогда в Грановском переулке. Но забрать меня из больницы было уже некому. Через несколько дней какая-то женщина отвезла меня в санаторий «Архангельское», откуда меня привезли в Кремлевку. Там я прожил около месяца, пока за мной на «Эммочке» не приехал военный и повез меня через Москву в Данилов монастырь, где находился распределитель для детей репрессированных. Самое интересное в том, что меня забрали не как Вадима Михай-

 

лова, а как Володю Великанова – сына врага народа диввоенврача Ивана Михайловича Великанова. Когда меня спросили: «Ты Володя Великанов?» Я почему-то ответил «Да!» Так началась моя новая жизнь под чужим именем.

Распределитель был заполнен детьми. Все они уже давно выплакали своих мам, пап и прошлое, и настоящее и примирились с тем положением, которое им подготовили взрослые дяди. Может быть, в этом корпусе святой Даниил прикрыл меня своей благодатью. Я не свихнулся и не умер. Было мне тогда 5 с половиной лет.

Под Новый 1938 год я оказался в вагоне поезда вместе с мальчиком Феликсом и девочкой, имени которой не запомнил. Нас сопровождал милиционер. Наш путь лежал в провинциальный город Пензенской области Беднодемьяновск, где я пробыл около двух лет. Феликс в детском доме умер, а девочку взяла бабушка. Она сохранилась в моей памяти как бело-розовое пятно с белокурыми волосами. Вероятно, такой она и была.

Нашла и забрала меня из детдома моя мама только через два года, случайно узнавшая от работницы санатория в Архангельском, что меня под именем Володи Великанова увез военный из НКВД. Эти годы у нее ушли на поиски в архивах НКВД Вадима Михайлова, а его-то там и не было».

Вадим Михайлов прожил сложную жизнь. Окончил школу. Прошел армию. У него были большие способности художника, гены отца и матери передались сыну. Но в Строгановское училище его не приняли.

Где же сейчас картины его отца?

Большинство пропало. Часть сохранилась у Вадима и висит на стенах его комнаты и в холле общей квартиры, в которой живет его семья. Часть находится у дочери Вадима – Ани. Мы недавно были в ее новой квартире и любовались ими. У меня тоже есть одна прекрасная картина – портрет матери Николая Ивановича Михайлова – Лидии Афанасьевны, нашей бабушки.

Вот так сложилась судьба этой семьи, одной из многих советских семей, попавших в сталинскую мясорубку 30-х годов.

Глава 24

(1992-1993 гг.)

КГБ открывает свои архивы.
Ознакомление со следственными делами родителей.
Статьи в «Военно-медицинском журнале» и в Военной Энциклопедии Российской Федерации.
Встречи с академиком П.Н. Бургасовым.
Первое письмо Президенту России Б.Н. Ельцину.
Возвращение ордена «Красная Звезда».
Мои письма в Министерство обороны и Министерство безопасности РФ.
Работа в архивах.
Смерть академика М.П. Чумакова.
Политическая обстановка в стране. Обесценивание вкладов в Сбербанках.
События 3–4 октября 1993 года

 

Осенью 1992 года мне позвонил Виктор Разнощик и сказал, что КГБ открывает свои архивы. Он уже успел побывать в приемной Министерства безопасности, где ему предоставили возможность ознакомиться со следственным делом на его отца, репрессированного в 30-е годы. В октябре я поехал на Кузнецкий мост в приемную МБ РФ, где и написал рапорт с просьбой разрешить мне ознакомиться со следственными делами на моих родителей. Через некоторое время мне позвонил работник архива КГБ Сергей Валентинович Бутов и сказал, что я могу приехать на Кузнецкий мост, дела уже там. Несколько дней я изучал эти документы, делая небольшие выписки.

 

Все это было очень странно, неожиданно и таинственно. Мы как-то не привыкли к тому, что КГБ что-то раскрывает, как бы извиняясь за содеянное. Но это было так. Настали другие времена, пришла гласность, за которую мы должны благодарить Михаила Сергеевича Горбачева.

Дело отца за номером Р-23158 состояло из двух томов. Первый том включал материалы следствия с 6 июля 1937 года по 8 апреля 1938 года. В нем находились – ордер на арест, протоколы обыска и конфискации имущества на даче в поселке Власиха, протоколы допросов, приговор военной коллегии Верховного суда СССР и справка о расстреле Ивана Михайловича Великанова. Второй том включал в себя материалы проверок Главной военной прокуратуры СССР следственных дел с 29 сентября 1955 года по 31 мая 1956 года. Он содержал запросы Прокуратуры в различные инстанции, мои заявления в военную прокуратуру СССР от января 1955 года и февраля 1956 года, справки из архивных дел КПК при ЦК КПСС, справки по следственному делу М.Н. Тухачевского и других обвиняемых, протокол комиссии Главного военно-медицинского управления Министерства обороны СССР под председательством генерал-майора Огурцова П.А. от 22 декабря 1955 года, выписки из личных дел и послужных списков И.М. Великанова и З.И. Михайловой. Во втором томе также находились протоколы допросов в феврале-апреле 1956 года В.И. Великанова, М.В. Пелевиной, М.П. Чумакова, Н.Н. Орловой, а также Заключение военного прокурора от 22 мая 1956 года и Определение военной коллегии Верховного суда СССР от 9 июня 1956 года об отмене приговора военной коллегии Верховного суда СССР от 9 декабря 1937 года в отношении Михайловой Зои Ивановны, а также от 13 июня 1956 года об отмене приговора военной коллегии Верховного суда СССР от 8 апреля 1938 года в отношении Великанова Ивана Михайловича. Дела по ним из-за отсутствия состава преступления производством были прекращены.

Дело матери за номером Р-8845 включало в себя материалы следствия с 6 июля 1937 года по 9 декабря 1937 года. В него входили – ордер на арест, протоколы обыска и конфискации имущества в квартире по адресу: Москва, Большой Гнездниковский пер., д. 10, кв. 809, протоколы допросов, рапорта следователей, заявление З.И. Михайловой об отказе давать пока-

 

зания следствию от 25 ноября 1937 года, Протокол и Приговор закрытого судебного заседания военной коллегии Верховного суда СССР от 9 декабря 1937 года, а также справка от 9 декабря 1937 года о расстреле Михайловой Зои Ивановны.

Ознакомился я и с делом по имуществу, конфискованному у нашей семьи 6 июля 1937 года. Как выяснилось из документов, за некоторые конфискованные вещи нам с сестрой не была выплачена компенсация и я 20 апреля 1993 года направил министру безопасности России В.П. Баранникову второе письмо с просьбой проверить описи конфискованных вещей и выплатить причитающуюся компенсацию.

В этот перечень входили:

1. Библиотека, в том числе 38 томов «Большой Советской Энциклопедии».

2. Картины, в том числе картины художника Н.И. Михайлова, «Автопортрет в красном берете» и «Портрет княгини Голицыной».

3. Гарнитур мягкой кожаной мебели.

4. Два охотничьих малокалиберных ружья системы «Вальтер» и «Винчестер».

5. Именное серебряное оружие, которым отец был награжден РВС СССР (приказ № 0306 от 1931 года).

После длительных проверок Центральный архив ФСК РФ своим письмом № 10/А-25573с от 23.11.94 подтвердил, что денежная компенсация за малокалиберные винтовки, изъятые у И.М. Великанова, не выплачивались. Прошло уже более двух лет, а государство в лице КГБ и других более мелких инстанций пока не может положительно решить этот вопрос. Подождем пока...

После моей очередной встречи с академиком Чумаковым весной 1993 года я сел писать статью о родителях, которую решили опубликовать в «Военно-медицинском журнале», тем более что 16 апреля исполнялось 60 лет со дня создания Биотехнического института РККА, первым начальником которого был мой отец.

Михаил Петрович посоветовал мне связаться с академиком Бургасовым, так как он мог бы помочь мне в этой работе. Чумаков позвонил Бургасову, и мы договорились о встрече. Я приехал к нему на дачу в Барвиху 8 апреля. Петр Николаевич произвел на меня очень хорошее впечатление.

 

Академик АМН, профессор, доктор медицинских наук, генерал-майор в отставке, бывший заместитель министра здравоохранения СССР, главный санитарный врач СССР, был сейчас на пенсии. Я подробно рассказал ему о своих планах в отношении увековечивания памяти моих родителей. Он одобрил подготовку статьи в «Военно-медицин-ском журнале» и рассказал мне много интересного из своей жизни.

Родом он из семьи слесарей города Тулы. Окончил Медицинский институт и аспирантуру в Ленинграде. Участвовал в финской и Великой Отечественной войнах. Затем работал в Москве и Свердловске. Длительное время был главным санитарным врачом СССР. Бывал в городе Кирове, где знакомился с сохранившимися документами 30-х годов Биотехнического института, в том числе двумя рапортами в НКВД.

Первый от профессора Гинзбурга Николая Николаевича, в котором он писал о вредительской деятельности дивизионного военврача И.М. Великанова при создании бактериологического танка.

Второй от профессора М.М. Файбича, также работавшего в Биотехническом институте. В этом рапорте он защищал отца, написав о том, что И.М. Великанов все делал правильно и не являлся вредителем и японским шпионом.

Вот так, два заместителя, два разных человека. А ведь отец весной 1937 года написал рапорт наркому обороны К.Е. Ворошилову с просьбой присвоить М.М. Гинзбургу звание профессора без защиты. Ворошилов подписал рапорт, и Гинзбург стал профессором. Этот документ также находился в то время в институте, и его читал Бургасов.

Петр Николаевич рассказал мне историю ареста, а затем и освобождения по личному приказу Сталина Б.Л. Ванникова, будущего трижды Героя Социалистического Труда, наркома оборонной промышленности СССР.

Через три месяца я снова навестил Бургасова, и он, одобрив мою статью, написал положительную рецензию. Главный редактор «Военно-медицинского журнала», полковник Галин Леонид Латыпович сделал все возможное, чтобы напечатать статью в юбилейный для института год, и она вышла в декабре 1993 года в 12-м номере журнала. К сожалению, статью здорово подсократили, так как объем журнала не позволил напечатать ее полностью.

 

В 1992 и 1993 годах я много работал в Ленинской библиотеке. Нашел и изучил все книги и статьи, написанные отцом, а также статьи, связанные с деятельностью Биотехнического института. Это «Руководство по микробиологии и эпидемиологии» том I, изданный в 1937 году, книга «Микробиология консервов», изданная в 1936 году, статья «Бактериальная война», напечатанная во II томе «Советской Военной Энциклопедии», изданной в 1933 году.

Интересной оказалась статья академика АМН, профессора, генерал-лейтенанта медицинской службы В.А. Лебединского о деятельности бывшего Биотехнического института, напечатанная в 8-м номере «Военно-медицинского журнала» за 1989 год, а также ряд других публикаций издательства «Медицина».

Одновременно с этим я подготовил и сдал 7 апреля 1993 года в Институт военной истории Министерства обороны РФ статью об отце для опубликования в «Военной Энциклопедии». Работник института, полковник в отставке, Дмитрий Владимирович Ганичев очень внимательно, с большим пониманием отнесся к моей просьбе и обещал помочь в этом сложном вопросе. А дело осложнялось тем, что первые три тома, где проходили статьи от «А» до «К», были уже изданы или находились в печати, и теперь придется ждать, когда появится дополнительный том. А так как в Министерстве обороны сейчас денег нет даже на зарплату военнослужащим, то придется ждать, наверное, долго.

После того как я направил очередное письмо директору ФСК, мне были возвращены заграничные паспорта, оформленные для выезда отца в командировку в Японию в 1934 году и матери, по которому она выезжала по служебным делам в 1936 году во Францию и Италию. Я думаю, что в ФСК – КГБ имеются еще документы родителей, которые мне со временем вернут...

Во время ареста отца у него отобрали орден «Красная Звезда», которым он был награжден в 1932 году. Посоветовавшись с работниками Министерства безопасности, я в январе 1993 года написал письмо Президенту России Б.Н. Ельцину с просьбой вернуть мне орден.

Прошло два месяца, и я получил письмо из Администрации Президента от 17 марта, в котором говорилось, что «Указом Президента РФ от 3 марта 1993 года Великанов Иван Михайлович восстановлен в правах на государственную награду

 

СССР посмертно в связи с реабилитацией». Мне был вручен орден «Красная Звезда» № 50 и удостоверение к нему «для хранения, как память – сыну награжденного».

В 1932 году орден «Красная Звезда» был очень высокой наградой. Выше был только орден «Красного Знамени», которым были награждены выдающиеся советские военачальники. Поэтому отец гордился этой наградой, а я был счастлив, что орден снова вернулся в нашу семью.

В апреле 1993 года я обратился к министру обороны РФ с просьбой ознакомиться с архивными материалами на моих родителей, находящимися в Центральном архиве МО в г. Подольске и в Главном разведуправлении Министерства обороны. В Подольске я работал в июне 1993 года. Сначала ознакомился с личным делом отца за № 1733756, прочитал биографию, протоколы заседания ячейковой комиссии по чистке парторганизации Военно-медицинского института от 17 января 1934 года, выписки из приказов по Наркомату обороны РККА за 1936 год.

Также познакомился с личным делом матери за № 1943341. Она была мобилизована в РККА в июне 1931 года, то есть за два месяца до моего рождения. В деле находилась автобиография, аттестация за 1933 год, выписки из приказов, протокол партчистки с резолюцией: «Партчистку прошла, считать проверенной» – 17 января 1934 года.

Затем посетил одно из управлений ГРУ (Главного разведывательного управления) Министерства обороны РФ, где мне показали выездное дело на Михайлову Зою Ивановну, направляющуюся во Францию и Италию. Других документов якобы не было, во что мне мало верится и сейчас.

Увлеченный поисками документов в архивах я был просто ошарашен звонком Лидии Ивановны, работавшей секретарем, а иногда и просто нянькой у академика Чумакова. Последнее время он все хуже чувствовал себя, но держался. И вот звонок – Михаил Петрович умер 11 июня. Панихида состоялась в 12 часов дня 17 июня 1993 года в Институте полиомиелита, которым раньше руководил Чумаков. Во время панихиды я сделал короткие записи выступавших.

Академик Петровский – президент Академии медицинских наук РФ: «Михаил Петрович был одним из самых активных академиков. В своем посмертном письме он писал,

 

что остается членом КПСС на всю жизнь. Он завещал Академии МН сделать вскрытие после его смерти и изучить все внутренности, так как во время исследований в 30-е годы заразился и всю оставшуюся жизнь был болен полиомиелитом».

Академик Дроздов – директор Института полиомиелита: «Михаил Петрович был совершенно необычным человеком. Огромная научная эрудиция. Блестящий ученый и организатор. Он сделал очень много реального и полезного. Вакцина полиомиелита изобретена им. Создание института – это синтез его деятельности. Все ученики Михаила Петровича работают в институте. Имя М.П. Чумакова должно быть закреплено в названии института. Академия медицинских наук должна поддержать это предложение. Мы сохраним память о Михаиле Петровиче на всю жизнь».

Академик Львов – директор Института вирусологии, ученик Чумакова: «Михаил Петрович – явление национальное. Это Лев Толстой в медицине. Он достоин Нобелевской премии».

Академик Зуев – президент Общественной академии наук: «Михаил Петрович – великий человек, объединивший научные и человеческие достижения. Он вызывает чувство великого восхищения».

Чумаков Михаил Михайлович – сын М.П. Чумакова: «Институт для отца был второй семьей».

Прошло немного времени и институту, который создал М.П. Чумаков, было присвоено его имя.

А тем временем обстановка в России накалялась. Появился телевизионный фильм Говорухина «Россия, которую мы потеряли». Он приводит страшные цифры о том, что за 70 лет советской власти погибло более 100 млн. человек. Из них 65 млн. с 1918 по 1941 годы и 35–40 млн. человек в Великую Отечественную войну и после нее. Ученым и историкам разрешили рыться в ранее закрытых архивах.

Такие высказывания Ленина, как: «Пусть 90 % населения России погибнет, лишь бы 10 % дожили до Всемирной Революции» – потрясли всех, мы стали узнавать нового Ленина.

В России царил беспредел. Если раньше люди боялись воровать, особенно при Сталине, то теперь тот, кто не воровал, считался просто ненормальным человеком. Об этом с большой горечью повествует фильм Станислава Говорухина «Великая криминальная революция». Правительство России или не хотело, или не могло ничего сделать. Цены на нефть, газ, элек

 

троэнергию, а значит, на продукты и все товары резко полезли вверх. Особенно после обесценивания вкладов в сберегательных банках с 1 января 1992 года. После работы в 1990–1991 годах в строительных фирмах я накопил 15 тысяч рублей. В течение суток они обесценились в 1000 раз. В 1991 году я мог на эти деньги купить две автомашины «Жигули». Сейчас, в 1997 году, для этого нужно минимум 60–70 миллионов рублей. Но где эти деньги?

Об экономической и финансовой политике нашего государства в 1991–1994 годах я часто спорил с профессором, доктором экономики Борисом Александровичем Соловьевым. Он длительное время работал заведующим кафедрой экономики торговли в Институте народного хозяйства им. Плеханова, хорошо знает Хасбулатова и многих ведущих экономистов. Сейчас Борис Александрович возглавляет Институт маркетинга при Российской экономической академии им. Плеханова.

Одним из главных вопросов в наших спорах был вопрос об обесценивании вкладов населения в сбербанках в 1992 году. Соловьев защищал Гайдара и считал, что все сделано правильно. Я же доказывал, что правительство обязано было не просто изымать вклады, то есть творить беспредел, ничего не объясняя простым людям, что будет с их заработанными и положенными в сбербанк сбережениями, а взять эти деньги в долг, подготовив Указ Президента России, в котором должны быть указаны сроки и порядок возвращения этих сбережений населению.

Это сделано не было, и правительство, и особенно Егор Гайдар, в глазах народа стали просто жуликами и грабителями. В своей книге «Дни поражений и побед», изданной в конце 1996 года, на стр. 138 Гайдар пишет, что не о всех решениях правительства и о положении страны нужно рассказывать правду людям. Пожалуй, на мой взгляд, это была одна из самых больших ошибок Гайдара.

Ведь еще во времена Сталина, когда у государства не хватало денег, выпускались займы. Пускай они были принудительно-добровольные, но через 20–30 лет деньги все же возвращались населению, а труженики Советского Союза знали, что своими сбережениями, своими деньгами они помогают государству. А в 1992 году, ничего не объяснив, население просто обворовали. Даже сейчас, когда началась частичная выплата 80-летним старикам и старухам их сбережений, нет

 

четкой программы возвращения вкладов. А пора бы, учтя прошлые ошибки, это сделать.

Наши споры о «правильной экономической политике государства» не нарушили дружеских отношений между семьями Великановых и Соловьевых. Мы часто встречаемся, а наши жены Людмила и Галина, постоянно помогают друг другу в различных делах, особенно в садоводстве и огородничестве.

А противостояние между Ельциным и парламентом во главе с Хасбулатовым достигло апогея. Находящиеся в Белом доме сторонники Хасбулатова и Руцкого 3 октября 1993 года разорвали кольцо милиции вокруг него, захватили здание мэрии (бывшее СЭВ) и на автомобилях направились к телецентру «Останкино». Мы в эти дни были с женой на даче и вечером включили телевизор. Вдруг 1-й, 3-й и 4-й каналы прекратили трансляцию, осталась только программа 2-го канала «Вести», ведущая трансляцию из резервной студии. В «Останкино» шел бой. Со временем мы увидели кадры, запечатленные операторами НТВ и Станиславом Говорухиным во время штурма телестудии «Останкино».

На следующий день 4 октября уже сторонники Президента России Ельцина штурмовали Белый дом. Сначала стреляли танки, а затем в дело пошли «Альфа» и «Вымпел», было много убитых и раненых. Мы все это видели по телевизору. Трансляцию вела программа «CNN» (Си-эн-эн).

Б.Н. Ельцин в «Записках президента» так описывает эти дни: «Начальник охраны Коржаков попросил слова и представил седого военного, капитана I ранга Захарова, который предложил план штурма Белого дома с помощью танков и спецподразделений. Когда он закончил доклад, а было 3 часа ночи, у всех участников совещания наступил моральный перелом. План штурма был принят единогласно. Затем ко мне обратился Грачев: «Борис Николаевич, Вы даете санкцию на применение в Москве танков?» Я встал и сказал Грачеву: «Я вам письменный приказ пришлю». И поехал в Кремль. Подписав подготовленный документ, я попросил, чтобы фельдсвязью курьер немедленно доставил распоряжение Грачеву лично в руки» (с. 385–386).

В 16–30 4 октября все руководство Белого дома было арестовано и направлено в Лефортовскую тюрьму. Ельцин заканчивает эту главу словами: «Октябрьская революция 1993 года безуспешно завершилась» (с. 387).

Глава 25

(1994–1996 гг.).

Проблема увековечивания памяти родителей. Конференция памяти академика М.П. Чумакова.
Письмо Президенту Б.Н. Ельцину № 2.
Встреча с генерал-полковником С.В. Петровым.
Работа с комиссией по восстановлению прав жертв политических репрессий.
Развал судебной системы России.
Жизнь нашей семьи в последние годы.
40-летие окончания Строительного института.
Вторичное объединение семей Великановых и Михайловых

 

Вопросами увековечивания памяти моих родителей я стал заниматься после того, как понял, что они не простые труженики, а люди, сделавшие блестящие открытия в микробиологии в конце 20-х и первой половине 30-х годов. Достаточно было прочитать статьи в газетах «Известия» и «Комсомольская правда» тех лет, чтобы понять их заслуги. Я поставил своей задачей добиться не только политической, но и научной их реабилитации. 8 июня 1994 года я направил второе письмо Министру обороны РФ генералу армии Грачеву П.С., где поставил ряд вопросов. Вот выдержки из этого письма:

«Сталинские репрессии унесли миллионы жизней. Среди них тысячи талантливых организаторов производства, ученых во всех областях науки и техники, признанных как в СССР, так и за рубежом, военачальников, строивших самую лучшую армию в мире.

 

К ним относятся мои родители, сумевшие за короткий срок с 1933 по 1937 год создать в поселке Власиха Одинцовского района Московской области уникальный Биотехнический институт с блестящими военными специалистами-микробиологами. Проблемы, которыми занимались мои родители, да и сейчас занимается НИИ микробиологии МО России, находящийся в г. Кирове, во многом засекречены. Но даже если перечислить открытые темы – создание вакцин и сывороток против газовой гангрены, столбняка, ботулизма, сибирской язвы, чумы, брюшного тифа и других заболеваний – это говорит о величайшем вкладе работников института и его руководителей в строительство боеспособных Вооруженных Сил Советского Союза и России.

Я разговаривал со многими выдающимися учеными о деятельности моих родителей и, в первую очередь, о моем отце. Это Герой Социалистического Труда академик АМН М.П. Чумаков, академик АМН Ф.Г. Углов, Герой Социалистического Труда член-корреспондент АМН генерал-лейтенант Д.А. Арапов, академик АМН генерал-майор П.Н. Бургасов, член-корреспондент АМН генерал-майор В.Н. Паутов, работавший в 1973–1984 годах начальником НИИ микробиологии в г. Кирове, полковник медслужбы И.А. Чалисов, работавший до 1937 года под руководством отца. Все они дали исключительно высокую оценку деятельности И.М. Великанова как военного врача-микробиолога, руководителя института, создавшего военную микробиологию в СССР.

В настоящее время я пишу книгу о моих родителях. Очень просил бы Вас помочь в решении следующих вопросов:

1. Дать разрешение на ознакомление в архиве бывшего Биотехнического института, теперь НИИ микробиологии МО, дислоцирующегося в г. Кирове, с документами о деятельности моих родителей.

2. Для увековечивания памяти И.М. Великанова рассмотреть вопрос о присвоении НИИ микробиологии Министерства обороны Российской Федерации имени его создателя и первого начальника – дивизионного военврача, профессора, доктора медицинских наук Великанова Ивана Михайловича.

3. Ходатайствовать перед мэром г. Москвы об установке мемориальной доски на фасаде жилого дома, где проживал до

 

6 июля 1937 года И.М. Великанов с семьей по адресу: г. Москва, Б. Гнездниковский пер., д. 10.

4. Включить в «Военную Энциклопедию» статью о дивизионном военвраче И.М. Великанове».

Некоторые поставленные мной вопросы начали решаться, но только начали... 1997 год должен стать решающим в их реализации.

Вскоре я получил ответ от генерал-майора Н.Т. Васильева, командира войсковой части, которая занимается в Министерстве обороны вопросами биологической защиты, после чего мы дважды с ним встречались. В феврале 1995 года было направлено письмо Ю.М. Лужкову за подписью начальника Генерального штаба Вооруженных Сил РФ генерала армии Колесникова с просьбой об установке мемориальной доски И.М. Великанову. Председатель Комитета по культуре правительства Москвы И.Б. Бугаев в своем ответном письме от 29 мая 1995 года поддержал предложение о увековечивании памяти известного ученого, но при условии решения вопроса о финансировании. Бюрократическая машина как бы начала работать, но это были только первые неторопливые обороты. Нужно было постоянно давать импульс этим организациям.

А тем временем подошел юбилей – 85-летие со дня рождения М.П. Чумакова. Научная конференция, посвященная памяти Михаила Петровича, проводилась 15–17 ноября 1994 года. Я был приглашен туда и сделал записи выступлений некоторых докладчиков.

Представитель Российской академии медицинских наук: «Имя Михаила Петровича Чумакова особо отмечено в истории Академии наук СССР и России. Блистательный ученый-вирусолог».

Академик АМН Дроздов С.Г., директор Института полиомиелита: «Чумаков – личность цельная, бескомпромиссная. Будет издана его монументальная биография. Михаил Петрович такая величина в науке, которая становится более величественной со временем. В Медицинской академии таких, как Чумаков, мало. Все проблемы, которых Михаил Петрович касался, он решал или оставлял очень глубокий след. Первая крупная работа на Дальнем Востоке – клещевой энцефалит. Его работы создали школу медицинской вирусологии. Трахома – не инфекционная болезнь, но ею очень часто болели. Прикоснувшись к этой проблеме, Чумаков решил ее. У него было ве

 

личайшее провидение в решении многих медицинских проблем. Полиомиелиту он посвятил всю свою жизнь. Он предвидел, что эта болезнь будет величайшей проблемой. В 1947–1950 годах вспышка заболевания в Германии. И в это время был создан наш институт, так как Чумаков сумел убедить Центральный Комитет и правительство в необходимости его создания. Полиомиелит – это болезнь без летального исхода, но больные остаются больными или калеками на всю жизнь. Сыворотка полиомиелита, созданная Михаилом Петровичем, дала колоссальную пользу. Он доказал, что вакцина не вызывает осложнений и заболеваний, и мир поверил в вакцину. Наш институт принял участие в создании и производстве вакцины. Институту присвоено имя Михаила Петровича Чумакова».

Конференция прошла прекрасно. Чувствовались любовь и уважение к Чумакову всех выступавших. И я был горд тем, что одним из учителей этого великого ученого был мой отец.

В марте 1996 года, изучив все письма, присланные мне в ответ на мои обращения в Министерство обороны, ФСК и мэрию Москвы, я понял, что поставленные мной вопросы об увековечивании памяти родителей можно решить только после жесткого указания первого лица страны – Президента. И 28 марта я написал и отвез в приемную Президента России второе мое письмо. Главным вопросом там значилось открытие мемориальной доски Ивану Михайловичу Великанову.

Прошло два месяца, и я получил ответ от заместителя начальника войск радиационной, химической и биологической защиты МО РФ В. Евстигнеева за № 566/230/177 от 23 мая 1996 года. В нем было сказано, что моя просьба об установлении на доме, где жили родители, мемориальной доски И.М. Великанову возражений не вызывает. Однако до сих пор правительством Москвы не утверждено «Положение об установке в г. Москве мемориальных досок и других памятных знаков». Круг замкнулся еще раз. Я понял, что в Администрации Президента сидят люди, не успевающие или вообще не контролирующие письма-обращения к Президенту. Ведь не поступило ответа ни из Администрации Президента, ни из правительства Российской Федерации, хотя эти службы необходимо было задействовать в решении поставленных мной вопросов.

 

Пришлось снова обращаться к генералу Васильеву с просьбой доложить начальнику Войск радиационной, химической и биологической защиты Министерства обороны генерал-полковнику Петрову Станиславу Вениаминовичу, что я хочу с ним встретиться и обсудить все нерешенные вопросы.

Никифор Трофимович помог, и наша встреча со Станиславом Вениаминовичем состоялась в конце июня 1996 года. Она продолжалась около часа, и за это время я смог подробно рассказать о судьбе моих родителей. Я показал фотографии, орден «Красная Звезда», статьи из газет 30-х годов, книги и статьи отца, мои статьи о родителях, напечатанные в «Медицинской газете» и в «Военно-медицин-ском журнале», а также мои письма Президенту России Б.Н. Ельцину.

После этого я попросил генерал-полковника Петрова оказать содействие в решении трех главных вопросов:

1. Опубликования статьи в «Военно-медицинском журнале» по материалам I части моей книги «Судьбы людские».

2. Установки мемориальной доски отцу на фасаде дома по Б. Гнездниковскому пер., д. 10.

3. Опубликования статьи в «Военной Энциклопедии» Министерства обороны о диввоенвраче И.М. Великанове.

Станислав Вениаминович внимательно меня выслушал, задал несколько вопросов и сказал, что все волнующие меня дела можно решить положительно, и он даст указание генерал-майору Васильеву.

На том и распрощались. Снова встреча с генералом Васильевым и его помощниками полковником Богдановым Юрием Ивановичем и полковником, кандидатом медицинских наук Бондаревым Владимиром Петровичем. Я передал генералу Васильеву все необходимые документы, а он дал задание своим помощникам постоянно теребить мэрию Москвы и Институт военной истории, где готовят к изданию «Военную Энциклопедию».

Как я уже писал, из документов КГБ я узнал, что мы с сестрой не получили компенсацию за часть конфискованных в 1937 году вещей. Мне посоветовали обратиться в Межведомственную комиссию по восстановлению прав жертв политических репрессий, что я и сделал 9 марта 1995 года. Моя

 

просьба состояла в возмещении нам с сестрой стоимости двух малокалиберных винтовок системы «Валь-тер» и «Винчестер», которыми отец был премирован за свою работу, а также «именного серебряного оружия» – по нашему предположению пистолета калибра 6,35 – которым отец был награжден приказом Реввоенсовета СССР № 0306 в 1931 году. Кроме этого, я поставил вопрос о пересчете сумм, полученных нами в 1956 году, за конфискованное в 1937 году имущество, так как это имущество оценивалось в ценах 1938 года, что было в несколько раз меньше, чем цены 1956 года и тем более цены 1995 года. Но скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Мое письмо из мэрии г. Москвы было переслано в префектуру Южного административного округа, по моему месту жительства, где работой над ним занялась Клавдия Георгиевна Лосева, секретарь окружной комиссии по восстановлению прав реабилитированных. Я ждал десять месяцев, но так ничего и не дождался и в январе 1996 года пошел к ней на прием, где высказал все свое возмущение по очередной волоките наших бюрократов. После второй встречи она сообщила мне, что моя просьба решена положительно и через несколько дней, после оценки стоимости малокалиберных винтовок в комиссионном магазине, я получу денежную компенсацию. В ее кабинете я встретил директора этого магазина, который сказал, что малокалиберные винтовки системы «Валь-тер» и «Винчестер» производства 20–30-х годов ценятся очень высоко, как антикварные вещи.

А 1 февраля я получил от председателя комиссии ЮАО по восстановлению прав реабилитированных А.Л. Картышева письмо, в котором мне отказывалось в получении компенсации за конфискованное оружие, так как мой отец якобы не являлся его владельцем. Это было уже сверхбезобразием, просто издевательством над нами. Я снова встретился с Лосевой в префектуре, и она мне сказала, что заместитель председателя комиссии в мэрии, бывший полковник КГБ Грашовень Н.В., запретил выплачивать компенсацию, так как у государства нет денег и нужно найти причину для отказа». Клавдия Петровна так же, как в своем письме А.Л. Карташов, предложила мне обратиться в суд, что я и сделал 15 февраля 1996 года. Предва-

 

рительно я зашел в юридическую консультацию, где получил ответы на интересующие меня вопросы.

После этого я был на приеме в мэрии у тов. Грашовеня, пытаясь доказать его неправоту. Но он, ничего не слушая, твердил, что «ваш отец не являлся владельцем оружия», ссылаясь на письмо из Лицензионного управления РУВД г. Москвы от 9 января 1996 года. Пришлось мне самому серьезно заняться этим расследованием. И вот, что я выяснил. В 1995 году Грашовень направил в ГУВД г. Москвы запрос, в котором спрашивал: «Имелось ли разрешение у гражданина Великанова на изъятое у него оружие?». ГУВД г. Москвы в январе 1996 года отвечает: «Гражданин Великанов Иван Михайлович по учетам УЛРР ГУВД г. Москвы как владелец нарезного оружия не значился».

Я начал дозваниваться в Главное управление внутренних дел г. Москвы. Нашел в Управлении лицензионно-разрешительной работы старшего инспектора Скороход Нину Максимовну, которая разъяснила мне по телефону, что она работает в МВД с 1942 года, то есть более 50 лет и уже собирается на пенсию. Главное же, что я услышал, что «регистрация нарезного оружия в СССР началась только в 1944 году». После этого даже дураку становится ясно, что отец, владея нарезным оружием, в 1937 году не мог его зарегистрировать, даже если очень сильно бы захотел.

Работая в военных архивах Подольска и Москвы я выяснил, что в 20-е и 30-е годы руководство СССР награждало отличившихся людей именным и простым оружием (пистолетами, винтовками, саблями и пр.) и нигде, повторяю нигде, в приказах не указывалось каким видом оружия награжден отличившийся. Об этом даже были передачи по телевидению, так как такие истории были не только с моим отцом.

Пункт 3 «Положения о возмещении стоимости конфискованного имущества», утвержденного правительством Российской Федерации 12 августа 1994 года гласит: «Выплата денежной компенсации производится в случаях, когда факт конфискации имущества установлен, но отсутствуют или утрачены документы о его характере, состоянии и количестве».

У нас было все: и акт изъятия (конфискации) оружия от 6 июля 1937 года, и письмо КГБ от 28 июля 1956 года, в котором

 

содержалась просьба «возместить сыну И.М. Великанова – Великанову В.И. стоимость двух малокалиберных винтовок», и письмо Центрального архива ФСК от 1994 года, в котором подтверждалось, что «денежной компенсации за изъятые у Великанова И.М. малокалиберные винтовки не производилось». Но в нашей стране еще есть люди вроде Грашовеня и Картышова с их помощниками, которые всеми правдами и неправдами, в силу указаний сверху или своего нежелания, или своей некомпетентности издеваются над советскими людьми, пострадавшими от политических репрессий.

Теперь несколько слов о нашей судебной системе. Такого беззакония, которое творилось в Советском Союзе, начиная с 20-х годов до конца 30-х не было ни в одном цивилизованном государстве. Людей за малейшую провинность сажали в тюрьмы, ссылали в лагеря, расстреливали. Так называемые «тройки» осуждали невиновных людей на «десять лет без права переписки», то есть на расстрел. Решения так называемых судов утверждались Генеральным прокурором Вышинским, автором теории о «доказанности вины подсудимого после признания им своей вины». Благодаря этой теории и зверским истязаниям арестованных в следственных изоляторах более 90 процентов людей признавало свою вину, а следовательно, подписывало самим себе смертный приговор. Так было, и никто не посмеет опровергнуть это.

Полное крушение судебного аппарата началось в конце 80-х и закончилось в 90-е годы. Я пишу об этом потому, что сам столкнулся с этим и видел весь кошмар нашего судебного производства. 15 февраля я сдал в Нагатинский межмуниципальный народный суд Южного административного округа г. Москвы жалобу на незаконные действия председателя комиссии по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий ЮАО Картышова Александра Львовича.

В суде мне сказали, что из-за перегруженности моя жалоба будет рассматриваться в суде не раньше чем через три месяца, так как из восьми судей работают три. Судьи увольняются из-за низкой зарплаты, которая не выплачивается по несколько месяцев, из-за перегруженности в работе, а также угроз со стороны криминальных структур. Позвонил я через пять месяцев,

 

но мою жалобу даже не читали. Еще через три месяца, то есть в октябре 1996 года, я не выдержал и поехал в суд. Там, для начала, даже не нашли мою жалобу, а затем после моих настоятельных требований сказали, что все мои документы находятся у судьи Панфиловой Светланы Николаевны. Помощник председателя суда Татьяна Владимировна Грибова сказала мне, что если я хочу ускорить судебный процесс, то нужно написать жалобу, что я и сделал. Только после этого я получил повестку и встретился с судьей Панфиловой. Это произошло 11 ноября 1996 года. Светлана Николаевна, извинившись за затяжку, назначила слушание дела на 14 января 1997 года, а затем подала заявление об уходе по собственному желанию. Я приехал к ней 25 декабря и услышал, что «с сегодняшнего дня она уже не работает в суде и все имеющиеся дела передадут другим судьям». В январе я снова поехал в суд и получил ответ уже от помощника председателя суда, что «работать некому и слушание дела будет не раньше февраля – марта 1997 года».

Вот так. Целый год документы лежали в суде, а положительных сдвигов не было. И такое положение во всех судах России. Посмотрите телевизор, послушайте радио и не дай Вам Бог испытать всю эту процедуру на собственном опыте. И вот после всего пережитого приходишь к выводу, что весь этот беспредел выгоден руководству страны или, в лучшем случае, руководят нами бездарные люди.

Но суд все-таки состоялся. 7 февраля 1997 года вновь назначенный судья Петр Иванович Сердюков рассмотрел в открытом судебном заседании мою жалобу и вынес решение:

«Жалобу Великанова В.И. на решение комиссии по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий Южного административного округа г. Москвы в отказе выплаты стоимости винтовок и пистолета УДОВЛЕТВОРИТЬ и предложить комиссии вторично рассмотреть его заявление в соответствии с вышеуказанным положением».

На суде от комиссии Южного округа защищал честь мундира юрист префектуры Татевосян Стас Агасеевич, который всячески старался доказать судье, что денежную компенсацию мне выплачивать не нужно. Несмотря на положительное для

 

меня решение суда борьба за справедливость будет еще продолжаться долго.

В декабре 1996 года я обратился в Московскую ассоциацию жертв незаконных репрессий, в которой я состою с 21 октября 1992 года. Президент Ассоциации Сергей Ивано-вич Волков после беседы со мной продиктовал два письма.

Первое – в Нагатинский суд, где четко указал, что «Великанов В.И. имеет полное право получить компенсацию за изъятые во время ареста его отца 6 июля 1937 года две малокалиберные винтовки системы «Вальтер» и «Вин-честер» в сумме, не превышающей 40-кратного, установленного законодательством РФ минимального размера оплаты труда».

И второе – председателю Комитета по культуре правительства Москвы И.Б. Бугаеву, в котором говорится: «Прошу Вас в связи с приближающейся черной датой – 60-летием массового террора в России (1937–1997), а также в связи с празднованием 850-летия г. Москвы включить в перечень мероприятий по подготовке празднования 850-летия г. Москвы установку мемориальной доски дивизионному военврачу, профессору Великанову Ивану Михайловичу».

Сбор материалов для книги, работа над рукописью, споры с бюрократами нашего государства отнимали у меня очень много времени. Но время движется вперед, и мне хотелось бы рассказать о моей семейной жизни за последние три года.

Одной из главных забот была работа на даче. За эти годы мы с женой очень много сделали по достройке, приведению в порядок дома и хозблока, посадили большое количество кустарников и цветов. В доме застелили линолеумом пол в кухне и на веранде, поставили водоэлектроподогреватель в кухне, купили электроплиту «Мечта» и обили вагонкой спальню и кухню. К хозблоку сделали пристройку площадью 12 м², так что теперь появилась отдельная спальня с хорошей кроватью для зятя Андрея, когда он приезжает с ризеншнауцером Цезарем. Цезарь – красивый, умный, сильный пес. Собак этой породы используют пастухи для охраны овец, коз и коров. Поэтому, когда у дочери появилась персидская кошка по имени Арабелла, он ее «пас», причем очень дружелюбно, следя за ее

 

действиями и охраняя. Это же помещение внук Данила использует для игр со своими друзьями во время дождя.

Появилось и место для садового инструмента и березовых дров для камина. Кроме этого, я сделал вытяжную трубу от дровяной колонки и теперь можно в любое время мыться в ванной с горячей водой. На участке, рядом с парниками, я построил кирпичный очаг для сжигания мусора, веток, сухой травы, а главное для приготовления шашлыка. Это сооружение пока единственное в нашем садоводческом товариществе и многие дачники приходят знакомиться с его устройством. Застеклил крыши обоих парников, так что теперь не нужно на зиму снимать, а весной снова покрывать полиэтиленовой пленкой крыши парников.

Особый восторг у соседей вызывает подпорная стенка, сложенная из естественных камней-булыжников, привезенных из карьера, по примеру таких стенок на Кавказе и в Крыму. Она сооружена между дорогой и нашим домом и дает возможность на этом месте сажать деревья, цветы и разбить газон. Много радости доставляет и небольшой бассейн.

За это время я вторично покрасил забор, состоящий из металлических рам с натянутой на них сеткой. Как показала жизнь, забор это совершенно необходимая принадлежность дачи. Он нужен для ограждения участка от непрошенных посетителей, собак, зайцев, которые ранней весной обгладывают кору яблонь, а также для четкого обозначения границ наших владений.

Прошлым летом хотели копать колодец, но так как правление решило пробурить глубокую скважину до известняков, то мы воздержались от этой затеи. Жена очень много сажает цветов, особенно нравятся ей розы, гладиолусы, пионы, клематисы и лилии. Много и других цветов. Появились первые яблоки на трех яблонях. Мы покупали антоновку и белый налив, а оказался штрифель. Собирали большой урожай смородины и облепихи, а крыжовник приживается очень плохо.

Прошло уже восемь лет с начала организации нашего товарищества, и мы можем уже считать себя заправскими садоводами. Так что, начиная с апреля по сентябрь, наша жизнь последние три года проходила в основном на садовом участке.

 

Это очень большой труд, но в то же время наше здоровье, а иногда и отдых.

Осенью, в сентябре–октябре, мы ежегодно вылетали или выезжали с Людой в Сочи. Сначала в Ворошиловский санаторий, а затем дважды на турбазу в Кудепсту. Жизнь на турбазе нам даже больше нравится, так как нет врачей и постоянных процедур. Номера двухместные, с душем и холодильником. Тем более, что Министерство обороны в этом отношении думает об офицерах запаса. Дорога бесплатная, да и путевки со скидкой. Очень удобно.

В 1994 году исполнилось 40 лет окончания института. Почти вся наша группа в количестве 14 бывших студентов, а окончило в 1954 году наш факультет Строительного института Моссовета 22 человека, во главе с бывшим деканом, а теперь академиком, директором института Водгео Сергеем Васильевичем Яковлевым, которого я пригласил, собралась у меня дома в Орехово-Борисово. Я заранее успел связаться с радиостанцией «Маяк» и в «концерте по заявкам» редакция передала поздравление всем бывшим студентам нашей группы и декану С.В. Яковлеву с 40-летним юбилеем, а также заздравную песню «Налей, налей бокалы полней..!» Что мы с удовольствием и делали. Встреча прошла прекрасно, а так как это было в декабре, то все «студенты» получили поздравительные открытки с 40-летием окончания института и наступающим Новым 1995 годом.

В своем тосте Сергей Васильевич говорил, как сложно было довести студентов до диплома, как тяжело определить тех, кто не только хотел, но и мог заниматься наукой, тем более что половина студентов пришла в нашу группу из других институтов и хотела иметь другую специальность. Яковлев был очень доволен нашей встречей. На память мы вручили ему красивый адрес.

На следующую встречу в 1995 году я не смог прийти, так как лежал с тяжелейшим гриппом. Зато 21 декабря 1996 года мы снова собрались уже в квартире Михаила Рыжавского. Было 12 человек: Виктор Разнощик, Роальд Добровольский, Маргарита Чуб, Нина Полтева, Николай Смарагдов, Семен Клейн, Юрий Тюриков, Нина Аронова, Майя Беликова, Виринея Ковальчук и я.

 

Да, бывшие студенты сейчас не молоды, почти все раздались вширь, поседели, приобрели различные болезни, но, что самое главное, были веселы, оптимистичны, разговорчивы и с удовольствием вспоминали беззаботные студенческие годы, хотя это время (1949–1954 гг.) было очень тяжелым, и многих спасала только стипендия. Говорили о многих проблемах, в том числе о сталинских репрессиях, так как они не обошли нашу группу. В 1937 году были арестованы отцы Виктора Разнощика и Майи Беликовой. В 1956 году они были реабилитированы, но было уже поздно...

Все пришли к выводу, что наши ежегодные сборы очень нужны и полезны. Решили, что в 1997 году соберемся у Виктора Разнощика, в 1998 году отметим 70-летие Майи Беликовой, а в 1999 году у меня будем праздновать 50-летие нашего знакомства и 45-летие окончания института.

Ну, а как провели последние годы наши дети? Саша в звании подполковника служил в армии, по-прежнему в должности начальника планового отдела УНРа. В конце 1996 года, в связи с сокращением в армии и расформированием их Управления, он подал рапорт на увольнение. У него выслуга уже составляет 25 лет, так что в 40 лет он будет получать приличную пенсию. Сейчас он ждет приказа заместителя министра обороны на увольнение и одновременно с этим, вместе с Валентиной Ильиничной Семеновой организовал свою строительную фирму, которую вскоре будет возглавлять. Удачи ему в новых делах!

Лене, из-за сокращения объема геофизических работ в России, пришлось переквалифицироваться. Она окончила курсы бухгалтеров и начала успешно работать в новом качестве. Теперь же понимая, что без знания языка сейчас делать нечего, она оканчивает трехмесячные курсы немецкого языка и будет искать работу в какой-нибудь приличной совместной фирме. Я думаю, что в этом ее ждет хорошее будущее.

Внуки подрастают. Валере 13 марта 1997 года исполнилось 20 лет. После окончания военной службы он учится в высшем учебном заведении. Даниле 11 мая будет уже 12 лет. Он учится в хорошем колледже в 6-м классе и страстно увлечен компьютером, беря пример с отца. И, наконец, младшему внуку Егору 17 сентября 1997 года будет 6 лет. Он растет очень живым, энергичным, смышленым мальчиком. Как говорит мой

 

сын: «Егор весь в род Великановых!» Дети моей сестры Нели тоже уже взрослые. Андрею и Оле 10 февраля исполнилось по 36 лет. Внуки Нели – Влада, Люба и Иван подрастают на радость родителям и бабушке.

Как видно из оставшихся фотографий, а также из рассказов наших старших родственников, в 30-е годы мои родители часто собирали своих родных во Власихе. Приезжали сестры и братья Великановы и Михайловы, а обе бабушки и дедушка подолгу жили там. Потом наступил длительный перерыв, более чем в пятьдесят лет. В этот период встречи между родственниками были редко и только отдельными семьями.

В 1994 году я решил восстановить утраченное и попытался собрать обе фамилии. Первая подготовительная встреча с Вадимом Михайловым и его семьей произошла 23 февраля 1994 года. Я выбрал этот день, так как в наших семьях многое связано со службой в армии как у Великановых, так и у Михайловых. Наши семейные альбомы с фотографиями хранят память об офицерах Русской и Советской Армии, начиная с прошлого столетия, тем более этому способствовало ознакомление с архивами КГБ и Министерства обороны, которое мной активно велось в 1993–1994 годах. Нам было что вспомнить и рассказать друг другу.

Главный же сбор состоялся 23 февраля 1995 года, также у меня дома в Орехово-Борисово. Помимо всей моей семьи, то есть меня, жены, сына Саши с женой Наташей, дочери Лены с мужем Андреем и внуком Данилой; а также семьи моей сестры Нели с дочерью Ольгой, внучкой Владой и сыном Андреем, приехали семейства наших двоюродных братьев и сестер.

От Великановых – Александр с женой Лорой, Николай с женой Антониной и младшая двоюродная сестра Майя.

От Михайловых – Вадим с женой Мариной и четырьмя детьми: Аней, Филиппом, Колей и Пашей, а также Кирилл со своей дочерью Наташей и племянницей Мариной, которых мы не видели несколько десятилетий. В общем, собралось 25 человек. Встреча и знакомство между молодыми родственниками прошли очень хорошо. Много воспоминаний, вопросов, особенно связанных с судьбой наших родителей, просмотр фотографий и обсуждение планов на будущее заполнили этот вечер. Мой сын Саша с помощью видеокамеры заснял эту встре

 

чу, так что потомкам останутся не только мои воспоминания. Очень интересными были рассказы о жизни моих двоюродных братьев – профессора-гидроэнергетика Александра Великанова и крупного специалиста по электронике Кирилла Михайлова.

Наши встречи продолжались и в 1996 году: сначала в доме Александра Великанова в Москве, а затем у Кирилла Михайлова в городе-спутнике Зеленограде, где мы познакомились с его женой и внуками. В конце года побывали и у Вадима Михайлова.

Я думаю, что традиции наших семей 30-х и 90-х годов должны продолжаться и в будущем нашими детьми и внуками.

И вот сейчас, заканчивая писать эту книгу, я хочу пожелать нашим детям и внукам, а также всем детям России, чтобы никогда не повторялась страшная трагедия 30-х годов XX века. Чтобы дети в своей жизни не переживали тех ужасов и испытаний, которые выпали на долю узников сталинских тюрем и лагерей, а также всех пострадавших от политических репрессий.