ВОСПОМИНАНИЯ О СЕБЕ

 

Я родился 15 мая 1923 г. в деревне Горка Кирриловского района Вологодской области.

Мой отец - Евстюничев Петр Андреевич - крестьянин, колхозник, рождения 18. ХП 1894 года. Образование у отца - начально-приходская школа. В 1913 г. был призван в царскую армию. С 1914 по 1921 год был на войне - сначала на германском фронте, где попал в окружение и плен. Из плена бежал. В 1918 г. был призван в ряды Красной Армии и в ее рядах воевал до 1921 года. Мои дедушка и бабушка померли, пока отец находился на фронтах с винтовкой в руках.

 

Во вторую Отечественную войну отца призвали в армию на фронт в июне 1942 года вместе с группой таких же как он мужчин. Призывной комиссии в военкомате, в нашем современном понимании, не проходили. Просто вручалась повестка с приказом явиться такого-то числа и в такой-то пункт сбора и все.

Отцу повестку вручили вечером, а утром рано уже необходимо явиться на сборный пункт. И хотя отец работал председателем колхоза, но и у него не было в доме ни куска хлеба. Мать ночью испекла из различных отходов что-то наподобие хлеба, сварила несколько картошек и обувшись в свои видавшие виды сапоги и холщовые штаны, отец пошел на фронт защищать радостную, счастливую, зажиточную колхозную жизнь. Погиб на войне с фашистской Германией 8 марта 1944 г. в Ново-Ржевском районе Псковской области.

По возвращению с гражданской войны, дома отец застал разрушенное хозяйство, полуголых и полуголодных своих братьев и сестер.

Дом моего деда был большой в средине деревни, поставлен на высоких гранитных камнях. Стены дома выполнены из круглых выдержанных бревен, внутри дома стены гладко обтесаны. Дом был разделен на три части, имеющие отдельные выходы и в то же время объединяющиеся между собою внутренними дверями. На всю ширину дома был коридор, из которого несколько дверей вели в кладовые, пристроенные к коридору, тоже из крепких бревен, дверь и лестница на чердак, дверь и лестница вниз в скотный двор, примыкавший к кладовым.

Скотный двор представлял собой несколько помещений. Средние два помещения предназначались для лошадей,  а уже из них были двери в так называемые хлевы, предназначавшиеся для коров и овец. Все помещения были покрыты сплошной чердачной высокой крышей, выполненной из досок. В чердачном помещении хранилось сено и другой корм для скота, причем спускался корм и сено в скотный двор через специальное отверстие.

 

Внутреннее устройство дома было следующее: прямо у входа в дом слева большая деревянная кровать, на которой спали, как правило, хозяева - отец и мать. На высоте входной двери от стены до 2/4 длины и от стенки до печи устроены полати /деревянный из досок настил/. Таким образом, полати представляли замкнутое с трех сторон пространство высотою от 0,5 до 0, 8 метров. Вход, вернее лаз на полати был с печи. Эти полати служили нам спальными кроватями, и игровыми комнатами и там же мы укрывались от шлепков матери.

В правом углу от входа в избу размещалась большая русская печь. Русская печь - это особый вид конструкции. Она служила и для приготовления пищи и для обогрева дома. На печи размещались вся семья, на ней проводили часто вечернее время, слушая сказки и зачастую печь служила основным лекарством от всех болезней, как правило, заболевший влезал на печь и ложился на теплые кирпичи.

В левом переднем углу стоял большой стол. У стен по всему дому стояли деревянные скамейки. Скамейки малого размера переносные подставлялись к столу во время обеда. В переднем углу между окнами висели иконы /позднее они стали заменяться картинами/. Правый передний угол отделялся небольшой перегородкой по ширине плеч. Это пространство служило кухней. Там же находилась вся кухонная, обеденная посуда, квашни для теста, ухваты.

Моя мать - Ириния Максимовна Евстюничева до замужества Пшеничникова родилась 12 мая 1899 года, в соседней деревне Кашкино. Ее отец Максим Васильевич был участником войны с Японией, вернулся с фронта с деревяшкой вместо левой ноги. Пенсии или пособия от правительства не получал, не предусматривалось Законом для солдата. У матери был брат - Семен, старше ее и две сестры. В период НЭПа под руководством отца построили на реке мельницу, а в деревне добротный дом. После коллективизации дом конфисковали, а мельница от неумелого хозяйствования пришла в запустение, на ней прекратились работы и постепенно

 

развалилась.

Мать вышла замуж за моего отца когда он вернулся с фронта. Мать в школу не ходила. Выучилась дома читать по слогам, по-своему природному характеру очень подвижна, на нее сразу легла работа о большом хозяйстве и большой семье. Привыкшая с малых лет трудиться, она от зари до зари работала сама и заставляла других работать. Самоотверженный труд всей семьи помог восстановить развалившееся хозяйство. Построили маслобойку из зерна льна, дегтярную для получения дегтя из коры березы. Как маслобойка, так и дегтярня пользовались большим спросом у крестьян из окружающих деревень. Прежде им приходилось льняное семя продавать, а самим покупать растительное масло у купцов. Маслобойка давала возможность получать масло и жмых для скота. При вступлении в колхоз в него были переданы оба предприятия. Но в скором времени от неумелого их использования пришли в негодность и прекратили свое существование.

Полновластным хозяином кухни являлась хозяйка дома, ибо именно она готовила пищу. В кухне же находился лаз в подполье, где хранились овощи: картофель, репа, морковь, свекла, брюква. Капуста хранилась на чердачке или в кладовой. Все помещения были довольно светлыми, так как окон было много. Простенки между окнами не превышали 1-1, 2 метра.

В вечернее время освещение обеспечивалось керосиновыми лампами 7-10 и 12 линейными, а часто и обыкновенной лучиной /это тонко надранные по слоям планки 1-1, 5-2 см шириной и 0, 5-0, 8 длиной, которые вставлялись в специальные, порой очень искусно устроенные, металлические подставки держатели, в них можно было вставить до 8-10 лучин одновременно в зависимости от необходимости освещения помещения. В целях противопожарной безопасности на полу под нависшей лучиной устанавливалось корыто с водой, куда падали угли и искры от горящей лучины.

 

В период моего детства и юношества об электрическом освещении только слышали, что такое где-то есть в городах. Частой зимой в вечернее время топили для тепла - маленькую печку, называемую малой лежанкой, так как на ней можно было лежать одному человеку.

В вечерние сумерки собирались около открытой дверки лежанки и, прижавшись друг к другу, мы завороженными глазами смотрели на тлеющие угли, язычки пламени в печке и слушали нескончаемые рассказы и сказки матери или часто ночевавших у нас старушек. Детское воображение под влиянием сказок уносилось в неведомые края и сам становился невольным, воображаемым героем, убивая Змея-горыныча или попадая под топор палача.

Само название нашей деревни Горка уже говорило, что она расположена на горе. В далекие времена геологического строения земной коры в нашей местности образовались две холмистые возвышенности, идущие с запада на восток, а между ними было когда-то озеро, постепенно заросшее травой, деревьями. От бывших озер и болот осталась небольшая речка Модлона с болотистым правым берегом и с крутым левым берегом. В Модлону впадала тоже небольшая каменистая речка Малая Богтинья, берущая свое начало из болота километров в сорока от ее устья. На левом берегу обеих речек образовался большой холм с полукилометровой ширины низиной у берегов речек. На этом холме и была расположена наша деревня Горка. Наш еще дедовский дом находился в самом центре деревни на вершине холма. Крайняя стена дома от крутого склона горы была всего в 10-12 метрах. Гора, особенно ее склон, были песчаные и мы, дети, любили здесь играть, выкапывая всевозможные пещеры, что привело к оползню. Поэтому пришлось из бревен делать укрепление склона с запрещением нам в дальнейшем возводить свои норы и подкопы.

С другой стороны дома, на деревенскую улицу, был вырыт очень глубокий колодец для воды. Вода в колодце была исключительно прозрачная, холодная с голубоватым оттенком. Почти все жители деревни имели свои

 

колодцы. Но для приготовления чая в самовар воду брали только из нашего колодца. Против нашей деревни на другом правом берегу речки Модлоны расположена деревня Тихонино, а ниже по течению в 1, 5 км деревня Кашкино. Все эти три деревни образовались одновременно в конце прошлого столетия. Их первопоселенцами были выходцы из сожженной деревни, в помещичьем владении. Усадьба помещика была сожжена, вместе с нею сгорела и деревня. На месте помещичьей усадьбы вырос лес, кустарник. При моем посещении бывшего помещичьего владения еще можно было различать фундаменты здания, заросший пруд и большие липы вокруг него.

От переселенцев, к которым принадлежал мой прадед, стала разрастаться деревня и к 1930 году имелось около 50 домов. Через один дом от нашего на выравненном склоне была часовня и мы, дети, часто на ровной площадке перед ней устраивали свои игры.

В 100 метрах от дома на второй стороне склона была наша баня, в которой я и родился. Еще ниже по склону был амбар /склад/ для хранения зерна и муки, а метрах в 250 от него овин. В овине в специальной сушилке снопы хлеба просушивали и ручными мотовилами вымалачивали зерно из колосьев. Там же в овине зерно провеивалось /очищалось от примесей/ и свозилось для хранения в амбар. В овине оставлялась солома, используемая для корма скота и как подстилка.

Все дома в деревне нашей и во всех других были такого же типа, как и описанный мною наш дом. Разница была только в размерах и месте расположения.

Я специально произвел такое подробное описание, так как наше крестьянское хозяйство было типичным для своего крестьянства того периода.

С наступлением коллективизации стал меняться облик деревень. Первыми исчезли амбары, так как ничего в них стало хранить, зерно сдавалось государству.

 

Позднее сгнили овины, новые не строились. Хлеб храниться стал в скирдах, в поле. Новое строительство в деревнях почти не проводилось. Деревни не разрастались, а уменьшались.

Для строительства промышленности новых заводов, строек потребовалось большое количество рабочих, которые и пополнялись за счет сельской местности. Жизнь в деревне стала трудной, бесперспективной. Молодежь стремилась вырваться из нищей деревни, уезжая учиться в город, как правило, не возвращалась обратно в деревню. Редко возвращались обратно в деревню и парни, отслужившие свой срок в армии. Неумелое ведение сельского хозяйства привело к упадку жизненного, материального уровня в деревне. Свободно выехать из деревни в город было практически очень трудно. Справки для получения паспорта и выезда выдавать запрещалось, кроме выезжающих на учебу или по вербовке на стройки через специальных вербовщиков. Многие пользовались этими способами. Молодежь, если не поступала по каким-то причинам учиться в городах, в деревню не возвращалась. Постепенно в деревне - в колхозе все меньше оставалось молодых, здоровых людей, особенно мужчин. Оставались пожилые, старики и те, кто не смог найти причины для выезда или не решился оторваться от привычного своего двора, участка, полей, лесов и деревенского простора.

Обработка земли ухудшалась, а следовательно и урожай. На трудодень все меньше приходилось при расчете. Снизилось резко количество скота. В своем хозяйстве нечем скот кормить, участков косить сено не давалось, да и не выгодно, так как все равно нужно все сдавать государству. Уход за скотом в колхозном дворе, конечно, разумеется был хуже, чем в своем. Приезжали агитаторы и пропагандисты из района и города. Разъясняли политику партии и правительства, как в своей стране, так и в Мировом масштабе. Разъяснялось, что появились враги, которые вредят колхозному хозяйству. Скрытые враги проникли везде и в колхозы, и в городе. Внедрялось недоверие между собой, раздавались

 

призывы быть бдительными. Кульминационным периодом послужило убийство Кирова в 1934 году, которое горячо обсуждалось как на общих собраниях колхозников, так и с отдельными лицами. К нам в дом собирались мужчины, обсуждали убийство и высказывали свои предположения. Все сходились во мнении, что в убийстве виноваты троцкисты и требовали применения к ним сурового наказания. В разговорах и обсуждениях стали появляться такие фамилии как Бухарин, Каменев, Зиновьев и конечно Троцкий. Это их группа мешает строить социализм, вредит народу, вредит самому Сталину. На воротах домов появились наклонные плакаты и лозунги с клятвами верности, преданности Сталину и беспощадной борьбе с врагами.

В школе тоже велись разговоры о врагах народа. Был арестован директор нашей школы Ганичев, который был одним из активных создателей колхозов. Нам он преподавал историю древних веков.

Шепотом, таинственно передавалась, что якобы Ганичев был связан с троцкистами. Периодически у нас стали отбирать тетради и книги, через день или два мы получали их обратно, но с вырванными листами, где были портреты и описание некоторых "вождей". Позже выяснилось из газет, что эти лица были скрытыми врагами народа. Помню, как было приказано сдавать все тетради чистые и исписанные с изображением "Вещего" Олега на первой странице обложки из стихотворения Пушкина. Говорили, что в этом рисунке зашифрованы слова и изображение Троцкого. Лично я как не крутил, как не старался ничего ясного усмотреть не мог. Обратно получили тетради с вырванными листами и корочками. Одно время в деревне появилось слово "ЛИШЕНЕЦ". С этим связан один из эпизодов. В нашей деревне проживал хороший, крепкий хозяин Акимов Иван. Он и его три сына здоровенные мужики с утра до вечера трудились в поле и как результат своего труда жили лучше других.

Однажды мы с ребятами стайкой крутились около взрослых и один из мужчин сказал, что вот Ивана Акимова лишили голоса. А мой товарищ

 

услышал это и воскликнул: «Да, лишили! Вчера, знаете как он на сына и на нас кричал». Все рассмеялись. А мы так и не поняли значения - лишили голоса. Вскоре Акимова вместе со всей семьей увезли из деревни в неведомую даль, а имущество конфисковали. Одежду, хозяйственную посуду и т.п. раздали беднякам-лодырям.

Строительство светлого будущего коммунизма требовало все больше рабочих рук и средств. В деревнях стали появляться вербовщики, обещавшие на стройках социализма рай и благоденство. Брали крепких мужиков и женщин. Для пополнения государственных финансов проводились у населения займы. Все трудоспособные /должны/ обязаны подписаться на одно-двух месячную зарплату. Проводилась добровольная, а фактически принудительная подписка. Кто возражал, или просил уменьшить сумму займа - объявлялся врагом народа. Помнится, что в клубе висела картина "Письмо Турецкому султану от запорожских казаков". В клубе /кстати это был один из домов сосланных/ шла подготовка к кино. Один из мужчин, за давностью лет не помню его фамилию, показывая на картину сказал: во! идет подписка на заем. Последовал общий смех. А через два дня этого человека арестовали как врага народа и он бесследно исчез в сетях НКВД, в людей стал вселятся страх и безнадежность. Стали искать пути - причины уехать из деревни. Желание учиться, получить специальность, уехать из деревни и "выйти в люди" было у большинства молодежи. Горел желанием учиться и я. В свои 14 дет я мог работать и в поле, и в лесу. Несмотря на то, что в семье нужен был помощник, родители поддерживали мое желание учиться. В то же время ехать в город не было ни одежды, ни денег. Вместо подготовки к вступительным экзаменам я, после окончания школы пошел сплавщиком леса, где и проработал все лето.

Наш, вновь построенный, дом находился на самом берегу реки и при весеннем полноводии водой омывались все стены кругом, а

 

льдины ударяли в боны,  протянутые вдоль дома. С крыльца ступали на доски-мостики и по ним шли до начала горы. Половодье длилось день-два. Ледоход заканчивался, вода занимала русло реки и мы босиком бегали по мокрому лугу, стаскивая в реку оставшиеся льдины.

В разгар ледохода из окна дома наблюдали за разбушевавшейся стихией, льдины с шумом бились между собой, переворачивались, вода бурлила и пенилась. Нередко можно было наблюдать на проносившихся льдинах оставленные по оплошности ступи, санки, сено, а иногда зайчишек и лис. Речка не широкая, но каменистая, быстрая. После ледохода начинался сплав леса. В верховьях реки заготовленный за зиму лес сталкивался в воду и сплавлялся за многие сотни километров.

С малых лет мы привыкали к работе сплавщика. Учились прыгать по плавающим в воде бревнам и становясь на бревно смело пускались в путь по реке.

По мере того, как лес по реке уплывал, сплавщики очищали оставшиеся на берегах бревна так называемые хвосты, и всей бригадой спускались все ниже и ниже по реке, пока не достигали озера Воже километров за 200 от нашей деревни. У озера Воже лес собирали в плоты и дальше на карбасах при помощи ворота, якоря и ветра доставляли в реку Свирь. Когда бревна зацеплялись за камни моментально мог образоваться затор. Бревна лезли одно на другое, становились торчком, на попа и т.д. Разбирать такой забор сложно и опасно. Под  давлением огромной силы воды бревна давили одно на другое. Вода разливалась по берегам, поднималась вверх. Чтоб разобрать этот затор - платину сплавщики прыгали по мокрым, скользким бревнам. Залом трещал, скрипел. Пенилась вода. Когда удавалось выдернуть сдерживающее все бревно - вся масса устремлялась вниз. Необходимо иметь большой опыт и умение, чтобы успеть по уходящим в воду бревнам добраться до безопасного места. И горе тому кто зазевался. Он моментально оказывает-

 

ся в холодной воде и мог быть раздавлен, расплющен между бревнами. Однажды, когда залом был разобран и с шумом входил по реке, я направлял багром бревна в русло реки и оказавшись на краю полыньи, упал в воду. Меня потащило вниз. Находящиеся на берегу успели бросить мне веревку за которую я зацепился и был вытащен на берег. Второй случай произошел в устье озера Воже. Здесь помощи ждать было не откуда. Огромными усилиями я залез на бревна и по ним на животе выполз на берег. Все лето прошло на лесосплаве, к подготовке для поступления в техникум времени не оставалось. Вместе со мной в школе училась девушка из нашей деревни. Она все лето готовилась к поступлению и "провалилась", экзамены не сдала. Вернулась домой. Ее неудача вселяла в меня тревогу. Я поехал твердо решив, что если и не поступлю учиться, то домой не вернусь. Буду искать работу в городе. К счастью успех предшествовал мне. Не блестяще, но экзамены все же я выдержал и был зачислен студентом. Проклятая нужда давила меня все студенческие годы. От родителей помощь приходила редко и мало, стипендия не обеспечивала прожиточный минимум. Приходилось влачить полуголодное существование, чтоб пополнить свои финансы по выходным дням я ходил работать в гавань. Грузить баржи или работать на складе. Работая на лесосплаве за лето я заработал немного денег и кроме того, привез домой в подарок матери платок, сестре ситец на платье, отцу кожи на сапоги, себе красного сатина на рубашку и материал на брюки, конфет и пряников. Моим подаркам были очень рады. Поздравляли меня. Все это добро я купил на талоны, выдаваемые сплавщикам, для отоваривания их в спецмагазине, в общих магазинах таких товаров не было. Я с великим воодушевлением вспоминаю свои студенческие годы. Молодость брала свое, на полуголодный желудок, но мы танцевали, ходили в кино, на стадион, лыжные прогулки, встречались с девчатами, устраивали игры и не унывали. Окрыляла надежда на будущее. Через много лет уже взрослым, семейным человеком, я вновь стал студентом. Материальное

 

обеспечение значительно было лучше, но веселья, ухарств и беззаботности, как прежде, уже не было. Молодость, молодость, как сладко тебя вспоминать:

 

Молод каждый бывает,

А в старость не каждый придет

Один бог только знает,

То что будет вперед и что

каждого ждет.

И листая страницы альбома

Я уйду под влияние грез

Все былое встает вереницей

Но уже нет тех страстей,

Тех обидчивых слез.

 

Находясь в одиночной камере, я вспоминал в памяти и думал о своей далекой, глухой, но милой сердцу деревеньке.

Через 10 лет, когда я вновь навестил свою родную деревню в ней из 50-ти домов осталось только пять. Не было уже и описанного мною нашего дома. Грустная картина представилась моему взору, когда я увидел с горы свою родную Горку. Практически ее не осталось. На месте стоявших домов росла крапива и бурьян. Кучи кирпича от развалившихся печей указывали, что на этом месте стоял дом. Деревья черемуха, рябина, березки, тополя так густо росшие у каждого дома, и те куда-то исчезли. Даже речка обмелела и не слышно ее серебристого голоса. Не слышно мычания коров, овец, не пробежит жеребенок, задравший хвост, не слышно голосов матерей, зовущих домой своих детей, играющих у речки или на лугах - всюду запустение и страшная угнетающая тишина. Я не мог вынести этой тишины, запустения и через два дня уехал навсегда.

В нашем Шалго-Будуновском сельсовете было 15 деревень. Занимали территорию в диаметре свыше 30 км все деревни были собраны в один

 

колхоз "Новая жизнь". В каждой деревне была создана так называемая бригада во главе с бригадиром.

С началом коллективизации начались раскулачивания. В деревне Кашкино было два почти одинаковых рядом стоящих больших, добротных дома. Председателю колхоза Суворову потребовались эти дома. С этой целью на владельца одного дома Пшеничникова С.М. было сфабриковано дело о вредительстве и он был приговорен к расстрелу. После шестимесячного нахо- ждения в камере смертников в городе Белозерске расстрел был заменен на 10 лет ИТЛ. Хозяина второго дома Кононова раскулачили и сослали вместе с детьми на Кольский полуостров, где все и погибли. Освободившись от владельцев, дома перевели в центр с/совета, в одном доме разместили с/совет, во втором правление колхоза.

Если приусадебное хозяйство было больше 0, 25 га, установленная норма для приусадебного участка, этот участок земли отбирался, ставились заградительные вешки или забор. Отрезанные участки земли никем не обрабатывались, зарастали бурьяном, кустарником, становились заброшенной землей. Если кто-то самовольно распахивал часть отрезанного и примыкавшего к основному участку, то все, что там вырастало, отбиралось бесплатно в колхоз и на виновного налагался штраф.

Колхозник, владевший выделенной ему 0, 25 га земли, независимо имел или нет корову, был обязан сдать государству 410 литров молока, 60 кг мяса, три десятка яиц, несколько килограммов шерсти, а также шкуру от зарезанной овцы, теленка или поросенка. Кроме того, назначался страховой налог в денежном выражении, и подоходный. Обрабатывать свой участок земли колхозник мог только в свободное от колхозной работы время.

Колхозное стадо коров около 200 голов содержалось в коровниках д. Горка, а свиньи - тоже около 200 голов в д. Тихонино. Кормили

 

скот, ухаживали за ним, запасали сено, корма и т.д. колхозники. Но за все существование колхоза ни один колхозник, ни ребенок не получили ни грамма мяса, ни молока. Все сдавалось государству.

Луга для заготовки сена для своей коровы, овец не выделялись. Накосить сена можно только около своего дома или тайком на полянках в лесу и высушить у себя дома. Осенью создавались комиссии, которые ходили по домам, искали сено и если находили, требовали доказать где, когда накосил. Если доказательство комиссия посчитает неубедительным, часть или даже все сено отбирали. Чем кормить свою собственную коровушку-кормилицу никого не интересовало.

Существовала практика "сталкивания лбами". Уполномоченный из района или парторг вызывал к себе колхозника или колхозницу и, пользуясь общими слухами, говорил, что вот про тебя такой-то колхозник говорил то-то и то-то. А что же ты его укрываешь, скажи, он брал сено иди что-либо колхозное, а может зарезал теленка, а шкуру не сдал. Такими мерзкими путями добывали разные сведения и находились нестойкие лица или вообще любители посплетничать, которые рассказывали небылицы и оговаривали других людей. И нередко такие оговоры кончались судом с ярлыком "враг народа". Народ становился все более запуганным и не находил путей вырваться из колхозного ярма. Без справки председателя колхоза и сельсовета уехать никто не мог. Паспорта никому в колхозе не выдавались. А уезжая без справки и паспорта нигде на работу не могли устроиться и человек оказывался вскоре в тюрьме. Уехать из колхоза можно было только после окончания школы на учебу и уже тогда безвозвратно.

Нормы выработки в колхозе неизвестно кем, когда составляли утверждались. Труд оплачивался так называемыми трудоднями. Например, пахарь на лошадке плугом должен вспахать 0, 25 га за I трудодень. И тот же трудодень бригадир мог поставить кому-то за бесцельную работу. Был установлен минимум трудодней, которые должен заработать

 

в колхозе каждый член колхоза. К концу каждого месяца и на конец года подсчитывалось кто сколько заработал трудодней. У хороших работников трудодней было много, но получать за них было нечего. Работали просто за палочку в трудкнижке. Урожай с полей прежде всего сдавался государству: зерно, картофель, овощи, сено.

После сдачи установленного плана появлялся встречный план по неизвестно чьей-то инициативе, а точнее составленный с потолка в кабинете райкома, чтобы отличиться перед вышестоящими органами. В результате весь выращенный урожай своими руками засыпался в свои собственные мешки и на колхозных /своих бывших/ лошадках отвозился в государственные склады, в данном случае от колхоза "Горка" за 15 километров. Забирался даже семенной фонд с обещанием весной выдать новые сорта из госзапаса.

Секретарь райкома отчитывался о выполнении и энтузиазме колхозников, в преданности их партии, государству и прежде всего вождю народа т. Сталину. В колхозе оставшееся негодное для сдачи государству зерно, в основном овес и ячмень делилось на все трудодни всех колхозников, заработанные за год. Результат, как правило, был плачевным и с каждым годом все хуже и хуже. На трудодень доставались по 250-300 грамм. Практически получалось, что трудодней много, а хлеба нет, есть нечего. Работали бесплатно на государство.

Отрицательно сказалось на урожае и то, что семенное зерно для данной местности за много лет акклиматизировано, устойчиво к морозам и местным условиям. Весной выдавались семена, привезенные из других, более южных районов страны, не приспособленные к условиям Севера, они не давали и не могли дать хороших урожаев. Кроме того выделенное семенное зерно весной должно быть компенсировано осенью.

К сданному зерну по плану нужно было сдать еще и за семенной фонд, из госфонда взятый весной. Долг нарастал с каждым годом все больше и больше. Колхоз получал дотации от государства, становился

 

его должником. Хозяйство в колхозе приходило в упадок, колхозники нищали, пропадало желание работать. В колхозе оставались те, кто не мог никуда уехать, пожилые и старики.

Я вспомнил несколько случаев из своего детства, представляющие определенный для меня интерес.

Еще мальчишкой я работал вместе с отцом на лесозаготовках. Нам за работу давали выпеченный хлеб, которого дома не было. Жили где-то порядка 12 километров в одном из сел, периодически наезжая домой. Однажды отец послал меня поехать после работы домой, - отвезти буханку хлеба. Как всегда в санки-розвальни, бросили сено, я сел и поехал ночью. Мороз был сильный, светила ясная луна, на небе не было ни облачка, все вызвездило. Лошадка весело бежала вперед, я поддергивал вожжами и ждал, когда приеду домой. Примерно на половине пути до дому было старинное кладбище, где захоронены мои деды и бабушки. В наше время кладбище уже не действует, хотя прежние могилы еще сохранены, но уже заросли молодыми деревьями. Дорога на самом краю кладбища делала резкий поворот. И вот, не доезжая до кладбища, я начал думать: «Скоро кладбище, дорога повернется и я приеду домой». В то же время от разных сказаний в деревне навеяло страшные мысли. Надо сказать, что кладбище вызывает у людей чувство определенного страха и какой-то тревоги. Я хлестанул лошадку, она побежала вперед, а сам от боязни зарылся в сено. Дело было в святки, когда особенно "активная всякая нечисть", черти и т.д. Когда сани стали уже поворачивать, я почувствовал как кто-то прыгнул мне на спину. Я от ужаса вжался еще больше в сено, но кто-то меня начал вытаскивать за шиворот из сена. А я вцепился за крайние доски саней и ни в какую не хочу вылезать. Но слышу вдруг человеческий голос. Я молчу. И держусь. Наконец тот, кто сидел сверху, крикнул: "Тпру".

 

Лошадка встала. Меня поднял из сена кверху. От страха душа ушла в пятки... Но мало-помалу пришел в себя. Человек, который вытащил меня, помог мне прийти в чувство. И вот я уже ожил. Увидел, что это один мужчина из нашей деревни, который шел пешком домой и издали услышал, что кто-то едет: он знал, что на повороте обязательно сбавляют скорость, поворачиваются, на этом месте легче всего остановиться. Он на этом повороте и увидел лошадку с санями, в которых никого нет. Он на ходу прыгнул в санки и попал как раз на меня. Опасность мне уже не угрожала, но страх дрожь проходил по всему телу до самого дома.

Средняя школа, в которой я учился, начиная с 5-го класса, находилась за 15 км от нашей деревни в Коротецком сельсовете. Школа обслуживала учеников из трех сельсоветов после 4-х классов.

Учащиеся в школе дети с одиннадцатилетнего возраста жили не в своей семье, а, вне дома, кто на квартирах, кто в общежитиях. Приезжали на неделю, привозили с собой продукты и сами готовили себе нехитрую пищу. Мы, четыре человека, две девочки и два мальчика из одной деревни, жили вместе на квартире. Хозяйка дома Груня была хорошая, хозяин Павел старичок-рыбак: взрослый сын хозяина от первого брака Александр и второй сын его и Груни Василий 100% дебил. Несколько лет его пытались определить в школу, но он так и не смог запомнить ни одной буквы, несколько раз я пытался его учить азбуке, но безуспешно. Через минуту он забывал все, что ему говорили. Вася был очень слабый, хилый, мог быстро заплакать и тут же успокоиться, его мог обидеть даже малый ребенок. Он был какой-то безволевой, беспомощный, безответный. Спали мы на своих соломенных матрацах, прямо на полу, иногда на печке или на полатях. Готовили пищу сами в печке, в своих горшках. С II лет приучались к самостоя-

 

тельному ведению хозяйства и питания,

В школе учились дети из трех сельсоветов: Коротецкого, Воскресенского и Шалго-Бодуновского. Сложилось так, что Воскресенские жили в общежитии, мы Шалгободуновские по квартирам, Коротецкие в своих домах. Общежитие два дома, были в деревне Спелово, где квартировал и я. В этой же деревне располагалась и школа. Как с местными, так и с Воскресенскими ребятами мы не только занимались в школе, но вместе играли, ссорились, дружили.

Однажды зимой, в Святки, когда идут разговоры о разных чертовщинах - тут тебе и бесы, тут тебе и мертвецы ходят - всяких сказок наслушаешься. И вот однажды мы с ребятами собрались вместе. Как раз обсуждали вопрос о том, что в Святки где-то на перекрестке дорог можно встретиться с нечистой силой. Девчата колдовали разными способами. Рядом с церковью в одной половине, в которой был сделан клуб, а склад во второй. Крест сломан. И вообще испохаблен чудесный храм культуры, который много лет стоял на этом месте, украшая практически всю местность. От него можно было видеть, как радиусом расходились в стороны дороги, деревни. Белоснежный он виден был издалека, намного километров, так как стоял на возвышенном месте. Голубыми цветами разрисованные окна, входы двери, а вокруг самого здания, как раньше положено было, погост, окруженный металлической оградой. Под крышей много гнезд птиц. Разумеется много было поломано, ворота не закрывались. И вот мы вместе собравшись, и под влиянием наслушанных различных страстей, поспорили действительно ли ночью встают мертвецы или ничего подобного нет. Особенно усердствовал у нас один паренек, ровесник мой, который говорил о том, что никакие мертвецы не могут вставать и никакой нечистой силы нет, и он ночью может сходить на кладбище и не побоится. Мы с ним поспорили, что ему этого не сделать. У одного из товарищей был перочинный ножичек. Вот на этот ножичек состоялся спор: если он сходит на клад-

 

бище и принесет оттуда вещественное доказательство, например крест, то перочинный ножик его. Подошли все вместе к церкви, а он пошел напрямую к этому забору, пролез через металлическую ограду и ушел на кладбище. Через некоторое время мы видим, как он возвращается и тащит на себе крест. Он подошел к самой ограде, приставил крест к ней и стал перелезать. Когда он был уже наверху и готовился спрыгнуть, мы услышали вскрик, и мальчик повис на ограде вниз головой. Мы в испуге бросились бежать кто куда. Мальчик тот жил через два дома, от моей квартиры. Мы пошли и рассказали родителям, что вот такое-то дело случилось. Взрослые мужчины пошли на кладбище. Мы увидели, что он действительно висит в том же положении, когда мы убежали. Мы, ребятня, остались стоять подальше. Взрослые подошли к нему к сожалению, он был мертв. Как решили позже, видимо, когда он хотел прыгнуть на нашу сторону ограды, его пиджак, ватник зацепился за острую пику и он повис. И этот страх, стрессовое состояние привело его к мгновенной смерти. В то время никаких вскрытий не делали, только фиксировали факт смерти и вот пошла гулять молва о том, что он был наказан за кощунство. Мы получили наглядный урок и поняли что кощунственно относиться к покойникам нельзя. Все решили, что он был наказан именно тем покойником, у которого он унес крест. Взрослые установили по кресту чья это могила и хотя уже не было священнослужителей, не было попа, тем не менее его родители, я уже не знаю куда, но ездили, чтобы отслужить молебен по умершему, и умершему прежде всего не сыну, а тому умершему человеку, чей крест он сломал и пытался вынести за пределы кладбища. И только лишь после отслуженного молебена крест был восстановлен на место и был похоронен мальчик этот, но уже на другом кладбище. На этом кладбище почему-то решили, что его хоронить нельзя.

 

Такой случай возбудил у нас у всех еще большие страхи.

В школе на вечере вопросов и ответов, который изредка проводился в порядке атеистического воспитания, нам объясняли, что бывший случай показывает наше невежество. Несмотря на убеждения учителей, все же оставались страх, вера в загробную жизнь, вера старших, вера наших бабушек, вера домашних разговоров, которые внушали уважение и убеждение. В слух мы и не высказывали своей приверженности богу, так как боялись прослыть верующими над которыми смеялись и всячески унижали. Тем не менее были люди, которые не скрывали свою веру и открыто говорили, что они верят в Бога, дома держат иконы и молились.

Я никогда не был атеистом, ни в тот период, ни позже, но какие-то сомнения в душу закрадывались. Мать моя, будучи человеком убежденным, верующим в божественность всегда напутствовала меня именем Господа Бога, отец, хотя и не возражал, но никогда не высказывался ни "за" ни "против". Я полагаю, он также верил в бога. Но в силу сложившихся в то время обстоятельств, не мог высказать откровенно. В то же время до закрытия церкви, когда она еще действовала в нашем селе, отец ходил в церковь, дома у нас стояли иконы и отец не протестовал против них. И всегда светились лампадки и свечки. Мать же всегда ложилась и вставала на устах с Господом Богом.

В семнадцать лет, в тюрьме в одиночке в изолированной тюремной камере, многое приходит в голову, вспоминается что было в детстве, юношестве. И чтобы окончательно не сойти с ума от той давящей тебя тишины, от всего того, что вокруг тебя находится, от сознания своего бессилия, начинаешь думать о смысле жизни, о том, что ждет тебя впереди и о неизвестном будущем. Начинаешь философствовать, мечтать о всяких явлениях фантастических, драматических. Поэтому я

 

здесь останавливался на некоторых моментах своей жизни и хотелось на этом еще раз заострить внимание. Ибо все дальнейшее все-таки в жизни приходило под воздействием юных лет. Этого забыть нельзя.

Я с детства очень любил лошадей и уже в три года отец сажал меня на коня верхом и я ехал на реку с ним напоить коня, а затем обратно до двора проезжал вдоль деревни. А будучи подростком, свободно владел верховой ездой, и нередко мы с ребятами устраивали на лошадях скачки.

В 1930 году, когда началась повсеместная коллективизация, зимой отец уехал на заработки в Питер. Там работал на заводах с тем, чтобы заработать денег и на них что-то приобрести. К нам начали приходить делегации от сельсовета, агитаторы, чтобы мать, не дожидаясь отца, вступила в колхоз, а своих двух лошадок, коров отвела в колхозный двор. Мать без отца на такой шаг конечно не решалась. Однажды к нам пришли сразу несколько человек, с требованием вступить в колхоз. После того, как мать отказалась, они обвязали веревкой и опечатали сургучем самовар, шкаф, сундук, ручной жернов, на котором мололи зерно и крупу, чтоб испечь хлеба.

Мы остались без хлеба, мать ходила по знакомым выпрашивала муки. Так и жили до приезда отца. Отец приехал домой ночью. На улице было холодно. С морозу, с дороги необходимо попить чаю и перекусить. Мать рассказала, что приходили агитаторы, заставляли вступать в колхоз, опечатали самовар, жернов и т.д. Отец возмутился таким положением, сорвал все печати - и с самовара, и с жернова, и с сундука, отовсюду. За срыв печати конечно строго наказали. Но отец пошел в сельсовет, высказал свои требования, как это так без хозяина решать о - вступлении в колхоз. Отец был беспартийный, но пользовался авторитетом среди жителей нашей деревни, и если он вступит в колхоз, безусловно за ним потянутся и другие люди. Перед

 

вступлением в колхоз отец произвел раздел хозяйства. А у отца было три брата, двое из них были женаты и сестра незамужняя. Разделились на несколько семей - мы, брат Иван, женатый, Арсений женатый, Кирилл и Мария были не семейные, но им выделили их долю хозяйства. После раздела хозяйства вступили в колхоз. Лошадей пришлось сразу отвести в колхоз, а коровы остались. Одна у нас, другая у дяди Ивана, остальным выделили часть другого имущества. Все стали колхозниками. А как жили в колхозе, я уже говорил.

Напротив нашего дома жили два брата Чернобровкины. Старший из них Фарафонт имел небольшой магазинчик, в то время назывался лавкой. Жили не плохо. При начале коллективизации Фарута /так его называли в деревне/ ликвидировал свою торговлю и поступил работать в районный отдел ОГПУ. Младший его брат бросил все хозяйство уехал и больше в деревне не показывался. Жена Фаруты Анна в колхозе не работала, дети - также. У Фаруты был сын - Корней - моего возраста. Мы с другими ребятами посреди деревни играли в песке и Корней обозвал меня нехорошими словами, я его ударил камнем по голове. Он заревел и быстро пошел жаловаться матери. Я тоже побежал домой, где в то время была одна тетка Мария, больше никого. Она меня спрятала в кладовке, а когда прибежала разъяренная мамаша Корнея с целью меня наказать, побить, тетя Маша сказала, что меня нет, что я ушел на дегтярню, где работал мой дядя. Анна бросилась туда на поиски. Дегтярня представляла собой квадратный сруб деревянный, внутри его печь, отступавшая от всех стен на 0, 5 м. В ней были вмазаны четыре металлических цилиндра, в которые набивалась береста, а снизу зажигался огонь, береста нагревалась, выделялся деготь, который по трубам стекал в подставленные бочки. Дегтярное производство далеко не из чистых. Кругом зола, копоть и т.д. Сзади у стенки против печки была выкопана яма 1,5х1, 5 метра глубиной куда стекала дегтярная вода, отходы производства.

 

Разъяренная мать Корнея, громко ругаясь, бежала прямо к дверям этого предприятия. Дядя Арсентий понял, что в чем-то я виноват, меня ищут и сделал ложный выпад руками, как бы закрывая дверь. Анна укрепилась в мысли, что я в этом ''заводе" спрятался, проскочила через дверь вовнутрь и быстро пошла вокруг печи в поисках меня. Но она не рассчитала, что за задней стороной печи яма с дегтярной водой, и упала в эту яму. Вся вымазанная дегтем она вылезла из ямы, разъяренная, так меня и не обнаружив.

В это время женщины и мужчины возвращались с сенокоса обедать и появление Анны измазанной в дегте вызвало всеобщий смех и она под улюлюканье и выкрики бросилась бежать обратно домой. Не знаю, что бы она сделала со мной попади я ей в руки. Пользуясь положением мужа. сотрудника ОГПУ, вся их семья вела себя с соседями вызывающе, нагло, по-хамски оскорбляя и унижая достойных людей. Впоследствии когда они уехали из деревни, все облегченно вздохнули, их отъезд был воспринят с облегчением и радостью избавления от вредных людей.

Находясь в камере я вспоминал и вспоминал все былое хорошее и плохое. Я вспоминал как мы в школе устраивали диспуты по прочитанным книгам, как мы собирались вечерами в клубе /бывшая церковь/, репетировали и ставили спектакли под руководством одного из учителей. Однажды, при заполненном полностью зале, я читал стихотворение Пушкина "Утопленник", а в постановке по Чехову "Хирургия" исполнял роль дьякона. После спектаклей в клубе начинались пляски под гармонь. Особенно популярны были русская плясовая и танец "Ланчик", в котором задействовано всегда четное количество пар, но не менее четырех. Мы подростки в клубе, как правило, редко принимали участие в пляске, почему-то не полагалось.

Зимними вечерами собирались у кого-нибудь на квартире и отплясывали такие же танцы, пляски и устраивали разные игры с участием

 

девочек, заводили знакомство, передавали им свои записки с изъяснениями в своих чувствах. Я одной девочке писал все в стихах. Увы! Разошлись наши пути-дороженьки. И не только лично мои, а почти всех. После окончания школы разъехались кто куда. Так закончилась ранняя юность. Младшей сестрой у отца была Мария и мне вспомнилось как она выходила замуж. Вверх по реке от нашей деревни был огромный лесной массив. Деревья сосны и ели, были такие высокие, что посмотреть на вершину - шапка с головы падала. Золотистые сосны, как свечи прямые, стройные, почти без сучков, кроме зеленой верхушки. Для заготовки леса приехали лесорубы из отдаленных деревень и жили в нашей деревне у разных хозяев. С одним из молодых лесорубов тетя Маша познакомилась и они решили пожениться. Сначала состоялось сватовство. Родители жениха приехали со свахой, пожилой женщиной, которая после краткого знакомства веселым голосом заявила, что есть купец, а у вас товар. Мы приехали посмотреть и купить. Отец вызвал тетю /невесту/ из другой комнаты и она всем низко поклонилась. После беглого внешнего осмотра сваха сказала, что они довольны товаром, согласен ли купец /жених/ покупать. После его согласия спросили "товар" /невесту/ согласна ли она. Получив утвердительный ответ все сели за стол и началось пиршество. На второй день отец поехал вместе со сватом к ним смотреть хозяйство жениха, где уже после соблюдения ритуальных обычаев конкретно договорились о дне свадьбы и ее проведении, что дается в приданное за невестой.