НА СВОБОДУ - В КРЕДИТ, НА ВОЛЮ - В РАССРОЧКУ

 

Никита думал, что с возвращением родителей, жизнь их вернется в прежнюю колею. Они опять будут жить в квартире на улице царя Фердинанда 7 (затем улица Толбухин, а - ныне Васил Левски; квартире, в которой они жили до советской оккупации), в центре Софии, где жили всегда. Он снова будет ходить в ту же школу, в свой класс, а вечерами отец будет приходить с работы и у них, как и прежде, будет общий ужин - время, которое он помнил и так любил. Но...

Жить им теперь пришлось на самой окраине, там, где кончался город, и за домами виднелись какие-то пашни и небольшое село. Вместо обширной квартиры, к которой он так привык, с большой гостинной, столовой и ванной, где у каждого была своя спальня, у отца кабинет, а у него комната для занятий, они ютились теперь в одной единственной комнате. Ее им сдавала семья Егоровых, их все должны были «уплотнить», если бы они не пустили Лобановых, это значило - «уплотнить», он понимал смутно, но догадывался, что-то плохое и вопросов не задавал.

И все-таки, среди повседневных событий и обыденных дел жизнь, казалось, возвращается в привычное свое русло. Из «Дневника», который начал вести тогда Никита:

«4.1.1948. Купил я себе зайца, которого держу в подвале. 10-го у меня родились зайчики.

23.1.1948. В 5:30 мы вышли, и я пошел к окнам 1-ого класса, где учится Федя Егоров¹. Я свистнул, и он меня увидел. Мы вышли вдвоем и пошли покупать книги.

 

Вернулись мы домой довольно поздно. Но нам не было сделано замечание. После ужина мы уселись на кровать и папа нам читал "Тараса Бульбу". В 8:30 я лег спать».

Когда Дмитрий Иванович читал им вслух, сидели они на кровати. В комнате, где они ютились все, больше негде было сидеть. Из разговоров родителей Никита знал, что отец потерял работу и на большую квартиру денег теперь у них нет.

Так в сознании его стала обозначаться схема, на каком-то из поворотов судьбы определившая потом и весь его жизненный путь: есть деньги - все прекрасно, денег нет - жизнь человека жалка и нища. Как всякое упрощение, простота этой схемы не требовала усилий ума, а потому тем более убеждала.

Из «Дневника» Никиты:

«26.IX.1949. Мы остались без гроша и живем чертовски. Часто недоедаю. Например, сейчас не знаю, чем обедать. Проклятые черти... Вот.

9.Х. 1950. Нечего есть. На рынке только яблоки. У нас на зиму ничего нет, и я не знаю, как мы ее переживем. Все люди начали топить, а у нас нет угля для зимы.

8.XI.1950. Мы остались совсем без денег».

После тюрьмы принять на работу отца никто уже не рисковал. Перебивался он переводами, но и их оформлять приходилось на кого-то другого. И это была тайна, о ней никто не должен был знать.

С другой стороны, в «народной Болгарии» каждый был обязан работать, даже когда на работу его не принимали и заведомо принять не могли. Поэтому Дмитрий Иванович регулярно обходил места, где его могли бы принять на работу. Там разводили руками: вы же понимаете, мы бы и рады.

Для него действие это было целиком ритуальное, рассчитанное только на то, что, когда в очередной раз его вызовут в Отдел внутренних дел и спросят «Почему вы не работаете?», он со спокойной душой сможет сказать, что, мол, был он там-то и там-то и ему обещали.

Говоря это милицейскому капитану, он, естественно, понимал, что на работу его никто и не собирается брать. И знал, что и тот понимает это не хуже его. Но обоим им, и тому, и другому приходилось играть в эту унизительную игру. Выбора не было ни у того, ни у того. Несвобода палача и несвобода его жертвы здесь встречались лицом к лицу, и они отводили глаза.

 

Хмыкнув и поставив где-то у себя птичку, капитан говорил, что тот может идти. До другого раза.

Однажды князь Дмитрий Иванович Лобанов-Ростовский вышел из дому за молоком в соседний магазин и не вернулся. Исчез среди бела дня.

Такое случалось в те годы в Софии и многие знали, что это значит. Это был способ, которым органы безопасности быстро и без следа изымали неугодных им людей. Исчезнувший не числился ни в каких списках. И никто не мог сказать, где он и что с ним.

В нацистской Германии в семьи, где кто-то был арестован и казнен, по почте приходил счет на несколько марок за исполнение казни. Таким же садистским актом в Болгарии был заведенный порядок, которому родственники исчезнувшего лица должны были обращать в суд для подтверждения того, что такой-то тогда-то и там-то бесследно пропал.

«ПРОТОКОЛ

Город София 25 декабря 1950 года

Крум Генов - заместитель софийского районного судьи провел открытое судебное заседание с участием секретаря суда Н. Лазарева и прокурора Белчо Белчева, на котором было рассмотрено частное гражданское дело № 616, согласно описи 1950, часть II.

Согласно персональному вызову на рассмотрение настоящего дела явились истица Ирина Васильевна Лобанова с адвокатом Георги Георгиевым.

Суть дела была изложена в ходе рассмотрения.

ПОСТАНОВЛЯЕТСЯ:

Объявляется об исчезновении Дмитрия Иванова Лобанов Ростовского, проживавшего по адресу: София, ул. Мерфи, № 6, Красное Село; дата, с которой считать его пропавшим 18-е августа 1948 года.

Настоящее решение не считается окончательным и может быть обжаловано в Софийском городском суде в двухнедельный срок, о чем сообщено истице.

Заместитель окружного судьи (подпись) К. Генов

Копия верна Секретарь (подпись)

НАСТОЯЩЕЕ ПОСТАНОВЛЕНИЕ ВСТУПИЛО В ЗАКОННУЮ СИЛУ».

 

Среди тех, кто в свое время искренне были рады их чудесному возвращению, были и давние их друзья - Ратиевы, семья из древнего рода грузинских князей Раташвили. Лобановы-Ростовские часто бывали у них.

Сами Ратиевы, как и все русские белоэмигранты, числились на особом счету у новых властей. Болгарская госбезопасность, филиал советского КГБ, с них не спускала глаз. Любой разговор, каждое слово, все бралось на учет, оказывалось в досье.

Л 32 «Отдел 2, секция 5. София, 19 февраля 1952 г.

АГЕНТУРНОЕ ДОНЕСЕНИЕ

относительно мнения Александра Ратиева¹

о корейских детях.

Доносит агент "Марина",

принял в письменном виде

младший разведчик К. Николов

14 февраля в 19 часов, явка "Радецки".

"13 февраля 1952 года источник посетил дом семьи

Ратиева в вечернее время..."»

Л. 59 «Отдел 2, секция 5. София, 19 февраля 1952 г.

АГЕНТУРНОЕ ДОНЕСЕНИЕ

Относительно разговора в котором участвовали

Ратиевы, Пулиевы ² и Блек³ о введении

комендантского часа в Софии в связи

с распространением враждебной карикатуры.

Донесение от агента "Марина"

принял К. Колев 22 июня 1952 г. Явка "Радецки".

В пятницу 13 июня 1952 года...»

 

Выписки эти из Дела, хранящегося в Архиве болгарского КГБ, уже в наши дни сделал сын Александра Ратиева - Леонид. В те годы он и Никита были друзьями. На титульном листе Дела, под грифом «совершенно секретно» дана расшифровка того, кто обозначался в «донесениях» как «источник». Там против кодового обозначения «МАРИНА» стоит Ирина Васильевна Лобанова. Одних, попавших к ним в руки, органы с ходу «ломали через колено» и брали «подписку о сотрудничестве». Другие (величайшее исключение) проявляли строптивость, иногда до конца. Своего конца, понятно. Но находились и такие, кто надеялся органы «переиграть».

К примеру: кто-то, понимая безысходность своего положения, дает «подписку» в обмен на свободу. Его, действительно, выпускают и все диву даются, как это удалось ему ускользнуть из их рук. Но вдруг выясняется, что, оказавшись на воле, он быть «источником» вроде бы не желает. Конечно, не говорит «нет», но явно пытается уклониться. И думает, что он такой умный, перехитрил всех и что сойдет с рук.

Не тут-то было.

Такого органы не прощали. Прием «заложника» был проще всего. Арестовывали кого-то из близких, самых близких и любимых: мужа, сына, мать. И говорили: «Вы можете оправдать наше доверие и тем самым спасти близкого вам человека». В такой ситуации отказаться уже не мог никто.