И ПЕСНЯ С БУРЕЙ ...
«Дождь проливным потоком
Стучит с утра в окно ...»,
— негромко льются с клубной сцены слова песни—романса из числа рожденных сороковыми—фронтовыми, какие вобрали в себя весь суровый строй человеческих болей того времени — тревожное смятение, стонущую любовь, суеверно—пугливую надежду, вкрадчивую боязнь завтрашнего дня с его жестокими конвертами.
Но годы те с их военной судьбой уже отходили в прошлое. Шел пятидесятый год. Однако для нас, сидевших здесь в зале, где звучала песня, всеохватывающей сутью дня сегодняшнего оставались боль тревог и раны разлук, гаснущие надежды и страдания, страдания: концерт шел & клубе культурно—воспитательной части (КВЧ) женского лагеря «Предшахтная» в Воркуте, а потому слушавшие концерт по официальной терминологии звались контингентом «Речлага».
Концерта, собственно, и не было — была лишь песня, какую воспитывающее нас начальство и не позволило бы включить в программу. Однако поводом, формально разрешающим наше присутствие в клубном зале, все-таки был подготовленный и объявленный концерт художественной самодеятельности. Когда же зал уже был полон, выяснилось, что совсем не юная художественный руководитель самодеятельности внезапно занемогла, и клубный вечер, а вместе с ним и возможность хоть на час-другой забыться, уйти от мыслей о неженской работе под конвоем, о пайке, шмонах, БУРах, сроке, о судьбе, наконец, срывались, пропадали. Выручило неожиданно найденное решение...
Среди нас, участниц самодеятельности (надо сказать, ставших победительницами в конкурсе среди более чем десятка подобных коллективов из многих лагерных пунктов), упорствовал слух, да-
же была уверенность, что наша солагерница, некая Валя Лещенко, жестко отрицавшая свою причастность в прошлом к исполнительскому искусству, на самом деле была артисткой эстрады и замечательно поет, но по каким-то ей одной известным причинам предпочитает не привлекать внимание («оперов»?) к своему эстрадному прошлому. Говорили даже, что она — вторая жена кумира тридцатых годов, автора и исполнителя популярных (заметим, и поныне) песен, Петра Лещенко, о ком самом слух донес еще вот такое:
Когда-то эмигрировавший в Румынию, в конце войны он не избежал (а может, не избегал?) встречи с КГБ. И там оценили его поведение, образ жизни в эмиграции непатриотичными. Издевались по поводу слов из его песни «Я Сибири вовсе не боюся, Сибирь ведь тоже русская земля...». «Правильно, — говорили они, — что не боишься — Сибирь не для таких, как ты!». И расстреляли. (Так ли было на самом деле? Даже в последнем «Советском энциклопедическом словаре» на «Лещ...» есть только «Лещинский»).
... И вот, когда стало определенно известно, что обещанный собравшимся вечер, этот как бы небольшой кусочек иной, прошлой жизни, не состоится, и ожидание сменится разочарованием, какая-то отчаянная голова из нас предложила пойти к Вале Лещенко и упросить ее спеть для сестер по несчастью. Та не соглашалась решительно. Но доводы пришедших к ней, видно, были столь трогательны, что, в конце концов, Валя согласилась. Пришла. Спела про «Поля широкие, хлеба стоят высокие, а в сердце девичьем весна». Спела так хорошо, звонко, профессионально, что у слушавших не осталось сомнения: на сцене — настоящий мастер!
Аплодировали дружно, с подъемом, настойчиво показывая, что не хотят расставаться с певицей. Валя осталась. И тогда зазвучало уже в совсем в другой тональности:
«Дождь проливным потоком
Стучит с утра в окно.
Ты от меня так далеко,
Писем уже нет давно...»
Зал уловил изменившийся тембр исполнения, как бы зазвучавший душевный надрыв, и слушал молча, с нарастающим напряженным вниманием, и на последние слова припева:
«Разве у вас не бывает
В жизни подобных минут?»
отвечал уже натянутой тишиной. А песня продолжалась:
«Пусть тяжелы недели,
Живу мечтою о дне:
Ты в запыленной шинели
Снова придешь ко мне,
Скажешь, как прежде: «Родная!»,
Слезы украдкой блеснут ...
Разве у вас не бывает
В жизни подобных минут?»
Здесь на глазах у самой Вали блеснули слезы. Чуткая, наэлектризованная тишина стала прерываться короткими, трудно сдерживаемые всхлипами зала.
Настал финал песни. Певица, из последних сил пряча вырывающийся из груди плач, произносит в последний раз:
Разве у вас не бывает
В жизни подобных минут?»
И, опустив в бессилии руки и голову, замирает перед залом ... А зал! Он охвачен глухим рыданием. В едином порыве он взмывает со своих мест и, молча, долго аплодирует. Без возгласов благодарности. Она — в воспаленных от слез глазах и стонах, в
благодарном единодушии осененных мукой и радостью лиц ...
Должно быть, какими-то своими путями начальству становится известно, что в клубе происходит недозволенное действо, возбуждающее протестные чувства. И зал оглашается командами: «На поверку! По баракам, быстро!».
И «контингент» послушно, как во сне, разбредается. По баракам.
Они, бараки, те же. Та же зона. Те же лица надзирателей. И только разбредающиеся чуть-чуть уже не те, какими были еще час назад. Когда шли сюда, на концерт в КВЧ.
—————————
Мне оставалось по меркам того времени уже немного, чуть более четырех лет. Но оперуполномоченная Роза Абрамовна за отказ сотрудничать постоянно зловеще заявляла: «Ты никогда не выйдешь отсюда. Мы сгноим тебя здесь!».
А Валю через дня два—три увезли в неизвестность. Тайно.
—————————
Была ли на самом деле фамилия Вали — Лещенко? Или другая, похожая по звучанию, а угнетенные люди сами определили: конечно, Лещенко, невольно желая в своем горе прикоснуться к имени своего знаменитого любимца, чтобы быть как бы причастными к его судьбе? Да и так ли важна здесь истина? Наверное, гораздо важнее, что в те трудные дни были в концерте чудо—певица и ее волшебная песня, так всколыхнувшая оцепеневшие души.