1948 год.

 

В двадцати километрах от Воркуты и в шести от известной Варгашорской шахты, в совершенно голой тундре, стоял режимный отдельный лагерный пункт (ОЛП) № 29, представляющий собой квадратный кусок тундры площадью около пятидесяти гектаров, обнесенный двухрядным забором из колючей проволоки в шестнадцать ниток, по

 

 

углам этого квадрата стояли вышки, на которых в тридцатиградусный мороз мерзли часовые. Внутри этого квадрата стояли рядами сборнощитовые бараки, в которых ночевали - днем всех выгоняли на работу - и умирали заключенные, осужденные на большие срока люди, сокращенно з/к.

Заключенный по фамилии Чемакин - это был я - засиделся в мастерской лагеря, ремонтируя сапоги своего бригадира, уже заканчивал. Зазвенел рельс, возвещавший отбой, нужно спешить, с Чапаем шутки плохи, - подумал я и поспешил к себе в барак.

Не дойдя десяти метров до барака, услышал позади себя топот сапог, повизгивания собаки, матерную брань догонявших меня людей.

— Стоп, мать твою так, - неслось до меня.

Соизмерив расстояние до крыльца, затемненного тенью барака, освещаемого с противоположной стороны фонарями зоны, и до бегущих за мной людей, решил, что вполне успею забежать, кинулся в барак. Забежав, бросился на свое место, запрыгнул на второй ярус нар, не раздеваясь лег и укрылся одеялом.

Через несколько секунд в барак вломилась свора охранников с собакой во главе с заместителем начальника лагеря по режиму - майором Чайкиным, молодым мужчиной. всегда бегавшим в расстегнутом полушубке с наганом в руке в сопровождении двух автоматчиков, по кличке - Чапай. Подбежав к дежурному, сидевшему у входа, Чапай заорал, тыча в нос наганом:

— Где, куда забежал, мать твою, говори сволочь.

Не на шутку перепугавшийся дежурный показал в сторону моего угла, Чапай забежал в угол, посбрасывал со всех одеяла, з/к было завозмущались, но увидев Чапая, снова "заснули", и определил того, кто только что забежал: все остальные лежали в нижнем белье.

Чапай схватил меня за воротник бушлата и рванул изо всех сил на себя, я загремел с нар и оказался на полу.

Чапай подставил к моему виску наган и закричал:

— Вставай, сволочь, убью!

Я начал шевелиться, чтобы подняться, едва поднявшись, получил сильнейший удар в ухо, снова на полу. Из носа и ушей у меня потекли струйки крови. Чапай еще раз-два пнул лежачего, рявкнул: - Ведите! - и исчез.

Охранники подхватили меня подмышки и вывели из барака, столкнув с крыльца, крикнули:

— Вперед, бегом! - подгоняемый сзади собакой, хватающей меня за штанину, я побежал.

— Быстрее, быстрее, - подгоняемый охранниками я изо всех сил бежал, зная куда, иной дороги, как в карцер, у Чапая не было.

Дежурный по карцеру открыл одну из угловых камер, тянувшихся по обе стороны коридора, и втолкнул меня в нее, в темноте я нащупал край нар, найдя свободное место, прилег.

Зная порядки, царившие в этом, режимном лагере, особенно не удивился, немного

 

успокоившись задремал.

Утром проснувшись, при слабом освещении увидел: на верхних нарах небольшой камеры лежали пять здоровых парней, на нижних - трое, по разговору их сразу определил - воры.

Днем по одному начали водить на допрос, сначала блаторей, а затем дошла очередь и до меня. Выведя из карцера, охранник приказал: - Руки за спину! - и с огромной овчаркой, рвущейся из рук охранника и хватавшей меня за штанину, погнал меня по дорожке к домику, в котором сидел следователь. На крыльце домика охранник остановил меня, дал отдышаться и завел в комнату следователя.

— Фамилия, имя, отчество, статья, срок, - спросил и записал он.

— Скажи, заключенный Чемакин, ты был в бане?

— Не был.

— Вчера, может быть, позавчера?

— Не был, вы видите, какой я.

— Почему же ты таков?

— Наша бригада роет траншеи под фундамент здания шахтоуправления, вечномерзлый грунт мы оттаиваем кострами, и топливом служит уголь, попробуй на морозе разожги уголь, вот почему я и таков.

— Ладно, скажи, может быть ты знаешь Волка?

— Волка, что в лесу бегает?, - следователь стукнул кулаком по столу:

— Заключенный Чемакин, не строй из себя дурачка, не серого волка. Волка-вора знаешь?

— Не знаю.

— А Фиксатого?

— И Фиксатого не знаю.

— А Лысого?

— Лысого? Лысого, да, знаю, у нас бригадир лысый.

— Фу-ты, не бригадира лысого, а вора по кличке - Лысого - сердился следователь.

— А Лысого вора, не знаю.

— Скажи еще раз, был ли ты в бане?

— Не был.

— Может быть, случайно заходил на минуточку?

— Ни на минуточку, ни на час не заходил.

— Последний раз спрашиваю, был ли ты в бане?

— Последний раз отвечаю - не был, нашу бригаду должны были вести вот сегодня в баню, а я перед вами сижу сегодня.

— Значит, не был, тогда распишись вот здесь, и можешь быть свободным. Странно, не правда ли, мне сейчас, в эту минуту, нельзя свободно пройти даже по лагерю, так как только я вышел из комнаты, сразу раздалось: - Руки за голову! Бегом марш!, - и погнали обратно в карцер.

После того, как всех допросили, а воры, как один, в бане "не были", хотя в дей-

 

ствительности из-за них-то и состоялся весь этот сыр-бор: кто-то донес, что в бане они устраивают сходки, мы лежали на нарах... Проходит час, другой. Один верзила из воров встал и подошел к двери и начал бить кованным сапогом в нижнюю филенку двери. После нескольких сильных ударов филенка разлетелась, образовалось отверстие в двери.

Не прошло и полминуты, прибежал Чапай.

— В чем дело? Кто разбил дверь? Верзила отвечает:

— Я разбил, за что вы нас здесь держите, мы не виноваты!

— Я дам тебе, не виноваты, лезь в эту дыру, тогда отпущу!

—-Лезь сам!

— Я тебе говорю - лезь, - кричит Чапай. Верзила невозмутимо отвечает:

— Не полезу, лезь сам, если тебе охота, пристрелить меня захотел, не полезу! Видя, что Верзила не дурак, в дыру не полезет, Чапай приказал дверь открыть. Пропустив впереди себя Верзилу, Чапай шагнул следом, из-за косяка нам сразу стало их не видно, раздался выстрел, тупые пары, возня, и затем все стихло. Воры сбились в кучу, притихли. Чапай подбежал к двери нашей камеры.

— Следующий, выходи.

Ворье, храброе впятером против одного, подталкивают меня к двери:

— Иди, иди ты.

Выхожу, повернул налево, иду, прислушиваюсь, не раздаются ли выстрелы.

— Заходи направо, - раздалось необычное громкое в зловещей тишине. Посмотрел, дверь открыта, захожу, в камере ни души. Смотрю, появился один, другой, всех перегнали в эту камеру, кроме верзилы, его никто больше не видел: "убит при попытке к бегству" - таков отчет обычно пишут в таких случаях.

К вечеру нас всех перегнали в БУР - барак усиленного режима, который находился на этой же, что и карцер, огороженной от основной зоны, территории, но усиленно охраняемой, а ночью вообще закрываемого на замок, как в карцере.

Днем после общего, основного развода, нас выводили за зону, отгоняли километров за пять от лагеря и заставляли чистить площадку под какое-то будущее строительство. Вырубая столетние березы толщиной в большой палец и высотой в полметра, мы долбили, ломами мерзлую землю. На сильнейшем ветру, на морозе градусов под тридцать, будучи плохо одеты, мы мерзли, а конвойные сидели по углам воображаемого оцепления у костров с автоматами на коленях. Единственное спасение было - непрерывно двигаться, долбить землю, зато сильно устаешь и теряешь последние силы.

Вечером, в бараке, похлебав жиденькой похлебки и попив теплого, несладкого чая, согревшись, мертвецки засыпали.

В день своего двадцатипятилетия, утром, проснувшись и лежа на нарах, укрывшись лагерным бушлатом, в душном, но остывшем за ночь БУРе, вспомнил, что сегодня день моего рождения, и подвел итог своей жизни, он оказался неутешительным, более того - трагическим:

 

детство - 6

в ссылке -11

в лагерях и тюрьмах - 8 лет.

И за что, какое совершил преступление?

Никакого!

Раздалась команда: Подъем!, - и события дня повторялись, так же, как две тысячи восемьсот дней, проведенных до этого дня в лагерях, начиная от Омлага и до сегодняшней Воркуты, родной сестры знаменитого лагеря - Колымы.

На раздумье времени не оставалось, нужно по быстрому натянуть на себя у лагерную одежду и шагать в уже привычном строю под конвоем туда, куда будет угодно начальству, всего вероятнее долбить землю...

Прошло с месяц. С вечера заснув, часа через три проснулся от зловещей тишины, обычно в это время воры еще не спали, играли в карты, безбожно матерясь, посмотрел кругом, в бараке - ни души.

В чем дело? - подумал я; от дверей подул ветерок, она открыта, это значит, что всех отпустили. Наспех оделся, подошел к печке, где мы обычно сушили  обувь, один ботинок нашел сразу, другого сколько ни искал, не было. Намотал на другую ногу портянку, шагнул через порог барака, пройдя через двор территории БУРа, бросился бежать от этого страшного места, не разбирая дороги, в зимнюю темень полярной ночи...

Свет полумесяца пробивался через мглистую тень полярной ночи; ночи, начинавшуюся в ноябре, тогда в последний раз Солнце выглянуло в образовавшееся пространство, разрыв в облаках, когда ветер разогнал тяжелые, низко ползущие над землей тучи.

Через два часа солнце опустилось в темную тундру и скрылось на долгие месяцы, наступила полярная ночь. Фонари, освещавшие проволочный, заиндевелый забор зоны, мерно покачивались в такт порывам ветра. Лагерь засыпал, только слышны были повизгивания бегавших вдоль забора овчарок, да изредка стучал замерзшими ногами на вышке часовой.

Сомнений куда идти не было, не в барак же землекопов, двинулся в мастерскую...