Колония № 8

 

Собрав всех инвалидов и таких, как я, живых скелетов, нас набралось человек полсотни - посадили на две бортовые автомашины и отвезли в инвалидную колонию № 8, находящуюся за городом, в пятидесяти километрах от него, на берегу Иртыша, в имение какого-то богатого барина. Колония считалась сельскохозяйственной: что-то не-

 

 

много сеяли, сажали, был сад, оставленный барином, но теперь запущенный. Осенью нас повели на уборку в сад, местонахождение которого конвоир не знал. Один з/к, местный житель, взялся вести, сначала шел впереди, прихрамывая на левую ногу. Постепенно, не замечая, он отклонился от колонны на один шаг. Идем, вдруг прогремел выстрел. Конвоир выстрелил в спину ведшего нас з/к. Он упал, успел только сказать: "За что?".

Работали в два цеха - кольцевой, производивший кольца для лыжных палок и пошивочный, где шили ботинки и одежду для заключенных.

Я вместе с вновь прибывшими попал в кольцевой цех, работавший в две смены. Ночь, перед рассветом так хочется спать, с вечера я строгал, делал кольца, а перед утром задремал, надсмотрщик, начальник конвоя, охранявший ночью цех, разбудил меня и вывел в одной рубахе на двадцатиградусный мороз и сказал охраннику, наведшему на меня винтовку: - Смотри, чтоб не шевелился, будет шевелиться - стреляй, спать не будет в цехе, вот так, - и сам ушел. Простояв минут 10-12, я сильно замерз, начал говорить, - отпустите, пожалуйста, больше не буду, пришел начальник, завел меня в цех. В конце декабря начальник цеха, сильный молодой мужчина, но на одной ноге, на костылях, бодро вышагивающий по всему цеху, везде успевающий, стал посылать меня рубить лозу на улицу, на морозе. Я отказался, потому что из моих ботинок выглядывали пальцы ног, демисезонное пальтишко все износилось. У начальника была привычка: не подчинявшихся бить костылями, что он и попробовал на мне, замахнулся костылем, хотел ударить. Я поднял кверху выданный мне топорик, защищаясь от удара. Начальник, не ожидавший отпора, обычно все сносили его побои, остолбенел на две секунды, придя в себя, круто повернулся и широкими скачками поскакал в свою конторку, где стоял телефон-вертушка для начальства.

Позвонил начальнику лагеря, - На меня нападение! - Через десять минут приходит посланный из отряда, охранник увел меня в карцер. Итак, я попал в карцер.

В инвалидской колонии не было специально построенного карцера, он находился в коридоре одного из бараков, в отгороженной от него небольшой клетке.

Одна из стен, выходящая на улицу, была заменена металлическим толстым листом с пробитыми в нем отверстиями.

Когда меня втолкнули в него, я увидел, как в темноте трое там содержащихся прижимались, стоя на ногах, к выходящему из соседней комнаты небольшому кусочку

 

печки.

В карцере температура отличалась от наружного воздуха на три-четыре градуса. Благодаря этому кусочку печи, выходящего одной стороной в карцер, мы и спаслись.

В ночь на Новый 1942 года карцер явился подвыпивший, весьма навеселе, начальник колонии, приказав дежурному открыть дверь.

Подозвав первого стоящего у двери заключенного, спросил:

— За что сидишь?

— Подрался в цехе с одним...

— Ты знаешь, какая обстановка в стране, все должны соблюдать порядок и дисциплину, а ты - подрался... вылетай, да побыстрее, - наградив вдогонку пинком выходящего.

— За что?

— Да я, гражданин начальник, украл немного зерна.

— Зерна? Да ты знаешь, как нужно стране сейчас зерно, а ты - немного украл, вылетай, сволочь, да побыстрей, и с большим удовольствием нанес пинок в зад улепетывающему.

— За что? - обратился ко мне.

Я не стал говорить, что оборонялся от костылей начальника цеха, говорю:

— Подрался в бараке с соседом по нарам, ударил дежурного по бараку.

— Да ты знаешь... - и полезло, и полезло, как из шприца, из пьяных уст начальника... - Вылетай, да чтоб больше не попадался, сволочь, контра несчастная...

Так перед Новым годом нас всех выгнали из холодного карцера. Я не пошел в рабочий барак, а выбрал, так называемый бичбарак, из которого на работу не выгоняли, но и кормили по самой низшей норме.

Это был саманный барак с маленькими под потолком окнами, по-видимому бывшей когда-то овчарней с земляным полом. У дальней торцовой стены стояли одноярусные нары, на которых спали, играли в карты, бесконечно споря до драки, блатные, а все остальные спали на полу на соломенной подстилке. В бичбараке было прохладно, все ходили одетыми. Это безделие мне вскоре надоело и когда появился нарядчик, закричавший, кто хочет идти работать в сапожный цех, я одним из первых записался.

Находясь в бичбараке, как-то раз наблюдал такую картину. На быке, запряженному в большие сани-площадку, подвозят к проходной трупы заключенных, сваленные как попало, полураздетые, посиневшие и замерзшие. Из проходной выходит охранник с металлическим, остро отточенным щупом, и в каждый труп вонзает этот щуп, кому в глаз, кому в ухо, нос и т. д. После того, как всех перетычет, дает команду открыть ворота, и эти сани везут, и сваливают в общую яму трупы.

В цехе, куда я попал, на большом столе стояли швейные машины, вращающиеся от общего, привода-вала, крутящегося под столом. Меня посадили за одну из этих больших машин и поручили строчить простую операцию, когда я ее освоил, дали посложнее. Таким образом я научился полностью производить заготовку ботинка. Шили бо-

 

тинки из корда - прорезиненная грубая ткань, основа авто и авиаколес, - машина такую "ткань" не может прострочить без смазки, поэтому такую ткань мы смазывали.

Кормить стали получше, да еще я с одним парнем, оттеснив конкурентов, стали помогать раздатчице заносить в цех бачки с обедом, за это дополнительно получали по чашке каши. К весне я поправился, уже не бегал воровать зерно из стоящего недалеко зерносклада.

Через год один начальник колонии переспорил другого, и наш конвейер и цех перевезли в город, в колонию № 7; нас, уже как специалистов, тоже перевезли вместе с машинами в этот лагпункт.