Лесоперевалка.
Лесоперевалка - это небольшой лагерный подпункт, входящий в состав ОЛП-1, стоящий у самого Иртыша, заключенные которого должны разгружать баржи с лесом, вытаскивать бревна из воды и грузить их на автомашины. Численность лагпункта около ста человек. В первый рабочий день при перевозке людей с берега на баржу, я выиграл конкурс перевозчиков - как-никак я прожил около пяти лет на севере, и был назначен постоянным перевозчиком людей, снастей, обеда, да и смену охраны приходилось перевозить. Один раз вышел курьез. Перевозя двух пожилых пятидесятипятилетних, одетых в непривычную для них шинелях, охранников, помог им подняться на борт баржи, при этом свои винтовки они чуть было не забыли в лодке. - Сынок, подай-ка побыстрей нам винтовки, - виновато спохватились они. Я подал им винтовки наверх, они за штыки подхватили, я им подавал вперед штыком. - Спасибо, сынок. У меня не было намерения бежать, а урки - эти деклассированные элементы - обязательно бы воспользовались оплошностью пожилых охранников.
Находясь в пункте Лесоперевалка, как-то вечером вышел из барака, что за чертовщина, не вижу ничего, расстроился. Утром - вижу нормально. Бывалые люди объяснили, что это "куриная слепота", она возникает от отсутствия витаминов. Эта самая "куриная слепота" длилась у меня месяца два, пока меня не перевезли в другой лагерь. Как-то раз приходит ко мне заключенный-калмык, молодой мужчина лет так сорока, и говорит:
— Напиши мне заявление в верховный суд, я по-русски пишу плохо.
Я ответил, что у меня нет ни бумаги, ни чернил. Он говорит, что у него все приготовлено. После работы мы сели писать. Он в заявлении писал, что он комсомолец, работал в райкоме партии, что он предан Коммунистической партии и лично товарищу Сталину, что посадили его по ошибке, проверьте все и освободите меня,
Он диктовал, я писал все.
Писал и думал, что тебя, парень, вряд ли освободят, не таких преданных здесь держат, но человек всегда живет надеждой, и он надеялся.
Как-то в августе нас вывели на погрузку бревен на автомашины, работаем, через час заходит в оцепенении нарядчик и говорит:
- Чемакин, тебя на освобождение!
Я подумал, что не отсидел еще и половины срока, а вдруг - освобождение, а может быть что-то случилось, какая-то надежда затеплилась в душе. На машине без конвоя, как-никак идет на свободу, привезли в центральный ОЛП. Жду вызова, нет. Иду в УРЧ - учебно-распределительная часть - и говорю: - Меня вызывали на освобождение, а не освобождают, почему? Те находят мое дело - Чемакнн Георгий Михайлович? - Да! Те рассмеялись и говорят, - Тебе еще загорать да загорать, иди в сапожную. - вот так освободился, так освободился! Пошел разочарованный в цех, тянуть лямку...
Моя лямка была гораздо легче лямки тех, кто тяжелыми ломами и криками долбил мерзлую землю зимой - мне пришлось две недели находиться в этой шкуре, еле вырвался. Эту лямку человек, истощенный, при плохом питании, долго выдержать не может, особенно в военные годы - плохо кормили, а нормы и продолжительность дня были увеличены и многие не выдерживали и, как тени, брели по лагерю и умирали.
День Победы - 9 мая 1945 года мы встретили с радостью и надеждой на скорое освобождение. С утра готовились к разводу, уже вышли из бараков, и вдруг объявляют: - Победа!. Над лагерем появился самолет, покачивая крыльями, летчик что-то кричал нам. Люди, стоящие на насыпи железнодорожного полотна, махали нам руками, женщины - платками, что-то кричали нам, царила всеобщая радость, ведь и мы все четыре года работали для фронта, строили заводы, дороги, добывали уголь, золото, на которое покупалось оружие для Победы.
Надежды наши на освобождение не оправдались, освободили всех воров, хулиганов, растратчиков, бандитов и убийц, но 58-ю - нет! Их выпустили для того, чтобы они вновь воровали, грабили, убивали и честных людей терроризировали. Обвиненных в контрреволюционной агитации, саботаже, шпионаже, предстояло еще долгие и долгие годы долбить мерзлую землю, валить лес, добывать золото на Колыме, мерзнув и простывая в сырых карьерах; добывать уголь на Воркуте, полиметаллы в Норильске, многие и многие не дожили до своего освобождения, умирали в лагерях, были зарыты в общих могилах, на которых не стоят обелиски, а колышек сбивался в тот же год, и никто не знает, где зарыт брат, муж и отец кого-то!
А таких миллионы!
Если кто отбывал свой десятилетний срок, его вызывали в УРЧ и объявляли, что вам добавили еще десять лет. Я встретил на Воркуте одного пожилого заключенного, сидевшего с 1934 года и просидевшего двадцать четыре года, и дожил ли он до 56 года, когда, наконец, всех освободили?
Людей, имеется в виду заключенных, вызывают на этап. А я - по гороскопу стрелец, любитель путешествий, сам напросился на этап, не сиделось в теплой, на хорошей работе, в мастерской, так бросился в омут неизвестно какой глубины. Нас, полторы тысячи собранных из разных колоний и ОЛПов Омлага, погрузили в холодные теплушки и в январе 1946 года повезли, а куда - никто не знал.
- Что за странный поезд мчится
По заснеженным полям Сибири
Окна, двери, все кругом закрыто
На площадках - мерзнут конвоиры,
Теплушки-вагоны, в теплушках
О чем-то печально поют,
Да это-ж - тюрьма на колесах!
Несчастных на Север везут.
По железной дороге
Ехал в страшной тревоге
Заключенный несчастный народ -
За троцкизм, за терроры,
За политразговоры,
А по-правде - сам черт не поймет...
Небольшой охапки дров хватило на два-три часа, остальное время суток мы сидели или лежали в верхней одежде на нарах в остывшей теплушке. Через пять суток нас привели в Верх-Нейвинс Свердловской области, здесь строился новый город и завод. Сюда, в Верх-Нейвинс, всю зиму шли и шли этапы со всех концов страны, и было странно смотреть на привезенных из Средней Азии узбеков в их полосатых халатах в январский мороз, перебегающих из барака в туалет и обратно.
Плотником на стройке я работал недолго, приехавшая в наш лагпункт заведующая мастерскими взяла меня заготовщиком обуви. Мы работали вместе с солдатами трудармии. Моим напарником и наставником оказался моложе меня солдат, побывший в плену в Германии, где он и овладел специальностью и стал квалифицированным заготовщиком обуви. Я был молод, мне в то время было 23 года - озорной, озорство, граничащее с риском.
Однажды, выучив фамилию, имя, отчество, статью и срок оставленного по болезни з/к, в зоне, в бригаде плотников вместо него я пробрался из своего в другой лагерь, где работала знакомая по Омлагу девушка. Была встреча горячая, до сих пор остались приятные воспоминания. За это и другие повинности - пронес в зону заготовок тапочек для местного сапожника - меня перевели на общую работу в бригаду землекопов.
Лом тяжел, а пайка маленькая, долго не протянешь на этой работе, решил искать выход. И выход нашелся в небольшом домике, стоявшем в лесу зоны, в зоне, где мы строили завод в горе, да вырытым в горе и замаскированным сверху деревьями.
В этом домике располагались мехмастерские, куда я зашел в обеденный перерыв, переговорив со слесарями, понял, что сюда можно перебраться.
Подойдя к заведующему мастерскими ст. сержанту трудармии, сказал, что я слесарь, а работаю землекопом, прошу принять меня сюда. К моему удивлению и радости он сказал, что берет! На другое утро он сказал - иди в карьер, смени слесаря по отбойным молоткам. Отбойный молоток я до сего дня не видел, но не подав виду, двинулся в карьер. Разыскав того, кого я должен сменить, сказал ему, что я пришел тебя сменить
и тише, - только ты мне расскажи устройство молотка. Он посмотрел на меня с удивлением, улыбнулся, поняв, какой я слесарь, но не выдал, рассказал его устройство, кстати, устройство его было простое, всего несколько деталей. И рассказал основные неполадки. Ему нужно было перейти с работы на морозе в тепло, поэтому он показал все свое "хозяйство" и запасы необходимых частей, пожелав всего хорошего, ушел.
Заключенные копошились в огромном котловане, долбя мерзлый перемешанный с камнями грунт. От ударов ломов о камень летели искры, и отбойные молотки очень помогали. Я быстро усвоил все премудрости своего дела, иногда помогал женщинам отваливать большие откопанные ими валуны. Весной, когда вешние воды стали затапливать котлованы, потребовался мощный насос. При перетаскивании его к месту откачки бригадой рабочих, соскользнувший по скользкому, как мыло, раскисшему снегу, насосом придавило меня; когда насос отвалили, я поднялся на ноги, шагнув почувствовал, как острая боль пронзила ногу. Бригадир, здоровый мужчина, взвалив меня на плечи, снес с горы меня, и с первой попавшейся подводы сбросил кирпичи, положит меня на телегу и повезли в больницу. При каждом толчке сильнейшая боль пронзала ногу, в больнице .хирург сказал: закрытый перлом берцовой кости. После месячного пребывания в лагерной больнице, когда кость срослась, первое время я ходил с палочкой, заведующая мастерских, пожилая, располневшая жена одного из военнослужащих взяла меня обратно на работу в мастерские, но работать пришлось недолго.
В мае 1947 года вызвали на этап, еще один этап, на этот раз "в далекий край товарищ улетает", - поется в одной песне, повезли нас на Воркуту, родную сестру Колыме. Целый месяц поезд из пятидесяти теплушек, опутанных проводами связи и освещения с переоборудованными тормозными площадками под будки охраны, катил нас через Уральские горы, Вятские и Вологодские леса, Печерскую тундру к шахтерскому городу Воркута.
Что за поезд странный едет,
По лесам, горам, равнинам,
Окна, двери, все кругом закрыто.
На площадках мерзнут конвоиры,
Теплушки-вагоны, в теплушках
О чем-то печальном поют,
Да это-ж тюрьма на колесах,
Несчастных на Север везут…
Ни за что, ни про что
Загребли, увезли далеко-далеко
Не узнает никто
Где зароют сынка твоего...
В июне, когда нас привезли, выйдя из вагонов, мы увидели: на земле кое-где еще лежит снег, и было холодно.
Весь этап - всех привезенных людей завели в комендантский ОЛП. В тот день из
лагеря никого не выпускали, хотя большинство содержащихся в нем работали в городе, обслуживая его полностью. В чем дело? Нам тихо пояснили, сегодня хоронят убитых при подавлении восстания заключенных на 501 стройке.
Несколько слов о городе. Воркута - это город-лагерь, где 9/10 населения - заключенные, все рабочие шахт, обслуга города, все служащие, даже часть охраны - заключенные. И только десятая часть населения - вольнонаемные - это политорганы, высшее начальство лагерей и комбината Воркутуголь, охрана, а все остальные - з/к.
Здесь, в лагере, я увидел немецких генералов, важно выхаживающих по зоне в ватниках, с тузами на спине и номерами на груди, и вряд ли они проживут этот срок - 25 лет.
Прибывших распределили по шахтным лагерным пунктам, им судьба уготовила работу под землей, добывать уголь для страны.
А я попал в бригаду, в которую отобрали з/к с остатком срока до одного года - мне как раз оставался один год - и отправили косить сено. На Воркуте держали коров, молоко шло, нет, не заключенным, а для детей и жен начальства; раньше, имеется ввиду до нашего приезда, сено завозили с Большой Земли, т. е. с южных районов, а нынче решили заготавливать на месте. Нас отправили за сто километров от Воркуты в пойму реки Усы, где по берегам речек, возле кустов косили траву, копны не делали - сильными ветрами их разнесет, а закапывали в траншеи. Местность вокруг Воркуты слегка холмистая, кочковатая, на кочках растет багульник, березы высотой 30-50 см, всевозможные мхи. Залезешь на такую горку-кочку, копнешь лопатой, а на глубине 30 см -вечная мерзлота. Спустишься с горки, в низинах земля оттаяла на полтора метра, так мы и закапывали траву на силос. Мне поручили "руководить" быком, здоровенным бугаем, трамбовать траву в траншеях; однажды бык взбунтовался, вырвался из моих рук и убежал по тундре на усадьбу.
В сентябре, когда выпал снег, нас отправили в лагерь. Нам дали один день отдыха, в тот день, бродя по лагерю, я наблюдал репетиции артистов, певцов, музыкантов, тренировки боксеров, выступавших в городских театрах. Зайдя в мастерскую проповедовать братьев по шилу и дратве, и узнать, нельзя ли здесь остаться, сказали, что нет, все места заняты. Сидим, разговариваем, заходит молодой человек, опрятно одетый, присел, попросил закурить, затянулся раз-другой и говорит - давайте, ребята, я вам песню спою. Просим: давайте, давайте. Как затянет "Пыль да туманы, холода тревоги да степной бурьян..." - мы все замерли, слушаем замечательный, сильный голос тенора. Спел, посыпались вопросы, как попал, где, откуда? Отвечает: - Пел в Большом театре. Вот это да-а.
Остаток срока отбывали в ОЛП-29, где сначала работал на строительстве. Случайно попал в карцер, месяц пробыл в БУРе, а выйдя по рапорту заведующего сапожной, был переведен в мастерскую. Своего освобождения я ждал 8 лет, и все же наступило оно неожиданно. Как-то утром, после завтрака, заходит в мастерскую нарядчик и говорит: - Чемакин есть здесь?
— Да, отвечаем, - есть!
— На освобождение собирайся с вещами и на вахту!
До восьмилетнего срока оставалось еще четыре месяца, исподволь я все же готовился к освобождению: сшил себе бурки из шинели, подошва кожимита, попросил портного, работающего в нашей мастерской, ремонтировавшего лагерную одежду, сидевшего уже шестнадцать лет, арестованного в 1932 году по списку троцкистов, сшить мне "Москвичку". Материал - офицерскую шинель я заранее добыл для этого. Сборы были недолги, быстро оделся и поспешил на проходную. Поджидавший нас из УРЧ объявил, что с учетом рабочих 120-ти дней, ты идешь на свободу. УРА !!! В душе все пело и плясало. Мы, шесть человек, идущих на освобождение, бодро шагали по плотным снежным сугробам, засыпавшим тундру, накануне прошумевшей метелью под самые чашечки электрических столбов, радуясь появившемуся ярко светившему солнцу и предстоявшей свободе. Чтобы добраться из 29-го ОЛП до Центрального, нужно сначала идти пешком 7 км, затем ехать по узкоколейной дороге до центра. Добравшись до комендантского, мы остановились в отдельном, специально для этого приготовленном бараке, где нас собралось со всех ОЛПов много, не было никакой постели - голые нары, для идущих и так сойдет, решили руководители. На другой день вызывают и выдают справку об освобождении, где в строке: следует к выбранному месту жительства, написано: в распоряжение отдела кадров, комбината Воркутуголь. Вот так освобождение! Восемь лет мечтать о встрече с родителями, снова в шахты, здорово!!! Весь организм, каждая клеточка его протестует, негодует - нет и нет, не буду освобождаться - кричу я, и бросаю эту справку на пол в отделе. Инспектор, выписывающий эти справки, выводит меня в коридор и говорит: успокойся, успокойся, все можно исправить и показывает мне намекающий жест из трущихся трех пальцев. Я сразу понял, с радостью отвечаю: - Все сделаю, все отдам, только домой.
— Тише, тише, - Инспектор молча похлопал меня по плечу и исчез за дверью. На другой день в моей справке эти проклятые слова зачеркнуты, а ниже написано: поселок Ханты, пешком 777 километров. Хорошо, эту справку я хватаю, прячу в кармане, выдают мне временный паспорт на шесть месяцев и железнодорожный билет до ст. Тюмень в общем вагоне и денег 260 рублей. Получаю эти деньги, инспектор пасет меня, в коридоре, в темноте отделяю от пачек троек и пятерок себе несколько бумажек, остальное отдаю ему. Вечером уже в темноте выпускают из ворот нас сразу несколько человек, идем, спрашиваем, где магазин, не веря, что мы на свободе, берем все по бутылке, я - из-за отсутствия денег - самую дешевую. Говорят, скоро поезд, идем на вокзал. Через несколько часов вагон, мерно постукивая на стыках, катил меня на Большую землю, подальше от этой проклятой земли.
Закончился большой этап моей жизни, который оставил незабываемые впечатления, кошмары лагерей до сих пор снятся, и наложил отпечаток на всю оставшуюся жизнь.