Арцменя

 

У заключенных было три беспощадных врага: неисчислимая гулаговская свора, холод и голод. В войну подавляющая масса людей из-за бездарного, прямо-таки преступного правления Сталина осталась без продуктов, бедствовала ужасно. И все же голод за зоной отличался от лагерного.

Вольный мог как-то промышлять, менять вещи, зарабатывать, выращивать картошку, ловить рыбу и т.д. В концлагере голод был постоянный, неумолимый. Изо дня в день вареная баланда из смерзшейся картошки — поварешка утром, поварешка вечером. Кусок в 400 граммов мокрого суррогатного хлеба. Если в тесто добавляли овсяной муки (овес мололи без обдирки), при выпечке шелуха на коржах обгорала и хлеб становился колючим, обдиравшим рот и горло до крови.

От непосильной работы, немыслимой кормежки заключенные быстро худели, щеки и глаза вваливались, живот, как говорили, прирастал к хребту. Через два-три месяца это были уже дистрофики, а по прошествии еще такого же времени бедняг одного за другим увозили на могильник.

Кто бывал в городе Тавде до 1958 года, не мог не заметить в центре высокий деревянный забор, обрамленный колючей проволокой, со сторожевыми вышками. Это и был Тавдинский лагпункт шестого отделения Северураллага на три тысячи заключенных. Внутри этого загона рядами располагались дощатые бараки. Зимой 1943-44 года в одном из этих бараков расположились мы, механизаторы, внешне ничем не отличавшиеся от остальной массы заключенных. Те же рваные замыз-

 

ганные бушлаты и брюки с торчащей из дыр ватой, безобразные чуни на ногах, подшитые резиной от автомобильных покрышек. Костистые серые лица. Медлительная тяжеловесная походка голодных, изможденных людей.

Бригада обслуживала весь машинный парк биржи. Механизаторы — это слесари, кузнецы, токари, электросварщики, машинисты локомобилей, электрики и т.д. Все осуждены по 58-й статье, то есть контрики. Среди механиков были представители многих национальностей, но преобладали русские и украинцы. Был даже чистокровный немец из Берлина — Райхельт, инженер-механик набора 1937 года. Где и за что взят, никто не знал. Трудился он конструктором-мастером и, как большинство интеллектуалов, к тому же иностранец, так и не мог приспособиться к лагерным порядкам.

Бригада механизаторов была разделена, по существу, на две группы — механиков и электриков. Электриков было пятнадцать человек, шесть из них — с довоенным стажем, в том числе и начальник инженер Семин. Эта шестерка жила дружно. Один из ее членов, Башкатов, обслуживал механизмы лагерной мельницы. И ежедневно выносил оттуда в специально подшитом кармане немного муки, крупы.

Остальные девять сидели на казенных харчах, и им было вдвойне тяжелее, так как каждый день они наблюдали за едой своих напарников. Однако никто никого не осуждал. Всех не накормишь. Так же рассуждал и Лайко, инженер по образованию, здесь монтер. Во время осмотров он часто заходил на «силовую», где я работал машинистом локомобиля. Глядя на его изможденное, посеревшее от голода лицо, невольно думал, что так можно и в «ящик сыграть».

— Неужели все же вам с мельницы эти типы так ничего и не дают? — спрашиваю Лайко. Он утвердительно кивает лобастой головой на тонкой шее.

— У нас имеются и более слабые, — как бы в оправдание сообщает Лайко, — хотя им тоже ничего не дают. Вот Арцменя, наш монтер, — добавляет он, — недавно крысу поймал и сварил. Я случайно увидел. Просил не проговориться нашим, боится, что выгонят из цеха.

Арцменя появился в бригаде месяца три назад, вел себя незаметно, ни с кем не общался. Утверждали, что это отменный специалист. Сталкиваться с ним по работе

 

мне не приходилось. После прихода же с работы, проглотив в столовой жидкую баланду, голодные, усталые, грязные, мы молча забирались на топчаны и в смрадной атмосфере барака проваливались в тяжелый, мало освежающий сон, чтобы с шести часов утра снова начинать эту страшную карусель.

Зима 1943-44 года свирепела морозами. Отвратительная кормежка, не защищающая от холода одежда, тяжелая работа, безысходность — все вместе взятое неумолимо изводило людей. Ежесуточно в концлагере погибали до двух десятков человек. Вот в такое время у механизаторов и приключилась эта беда.

В электроцехе работали учениками монтеров два вольнонаемных паренька лет по 15-16. Однажды один из них с работы домой не вернулся. Поиски ни к чему не привели. Высказывались предположения, что парень подался на фронт. Поскольку это был не заключенный, лагерную администрацию происшествие особенно не беспокоило. Прошло полмесяца, и о исчезнувшем ученике-монтере никто уже не вспоминал.

Между тем работающие с Арцменей стали обращать внимание, что он за последнее время стал выглядеть лучше, сделался более подвижным. В шутку даже спрашивали, не познакомился ли он с какой-либо вольняшкой.

Однако все закончилось очень трагично. Однажды Арцменго застали в холодном складе цеха, когда он пытался спрятать под телогрейкой небольшой сверток. В нем оказался кусок мяса ... человеческого. От несчастного ученика осталось меньше половины. Арцменю тут же увели оперативники, и больше его никто не видел.

В концлагерях происходило всякое, например, «законные» убийства за так называемые попытки к побегу, за отказы от работы, а также незаконные — за доносы (сексотство), прежние обиды, проигрыш в карты и т.д., но случай людоедства был впервые.

Мероприятия лагерного начальства ограничились переводом второго ученика на участок вне зоны.

Много лет спустя я случайно встретился с Лайко в Свердловске. Мы с волнением трясли другу другу руки, спрашивая, а помнишь то, не забыл того. Назвав Арцменю, долго стояли молча, перенесясь мыслями в чудовищную пору бесправия, произвола, голода, холода, с горами трупов простых, ни в чем не повинных русских людей.

— Да, — прервал молчание Лайко, — подумать

 

только, как мы все это вынесли, каким чудом выжили! Из бригады механизаторов 1943 года, доживших до амнистии после смерти «кормчего», никого больше не встречал. Куда разбросала судьба моих товарищей по несчастью, получивших при освобождении «волчьи паспорта», как устроилась личная жизнь бывших «врагов народа», — неизвестно. Наверное, многих уже нет в живых. Мир их праху!

1943-1963 гг.