2. НАЧАЛО

Отец учился в коммерческом училище им. Императора Николая I. Он характеризует его как "крупное, прекрасно поставленное учебное заведение, с хорошо оборудованными физическими, химическими, товароведческими лабораториями, с высококвалифицированным преподавательским составом, с основательным изучением иностранных языков". Помимо общеобразовательных предметов в училище преподавали ряд экономических дисциплин, заложивших основу профессиональной ориентации отца и его неизменного интереса к экономическим проблемам. Но и к политике, отец начал приобщаться тогда же. Этому способствовала не только специфика самого училища с его просвещенными профессорами, институтом вольнослушателей, пестрым составом учащихся, но и общая обстановка начала века, особенно в открытой всем ветрам Одессе (недаром же она в это время породила множество разнообразных талантов), и нарождавшиеся социал-демократические и эсеровские кружки. Об этом времени отец вспоминает в своих записках (см. Приложение 1).

Отец вошел в один из социал-демократических кружков еще совсем юношей, будучи учеником старших классов училища, то есть примерно в 1902 г. Он рассказывал, что это был кружок, состоявший в основном из таких же как он учащихся старших классов училищ или гимназий и нескольких студентов. Собирались на квартирах — у Барских или у Повесов (Абрам Барский и Зуня Повес¹ были ближайшими товарищами отца). Привожу записанный мной рассказ Б. О.

"У Повесов изучали марксистскую литературу, у Барских — решали организационные дела. Отец А. Барского занимался виноторговым делом, был очень богатым человеком, но и сам сочувствовал революционным настроениям, и все его дети в той или иной мере принимали участие в революционном движении. Как-то разнесся слух о готовящемся еврейском погроме. Вся молодежь, человек двенадцать, собралась у Барских, раздобыли пишущие машинки и всю ночь писали и печатали листовки. Наутро дочери Барского со своими подругами разнесли эти листовки по городу. Барский помогал деньгами.

Когда молодежь посчитала необходимым поехать за границу для ознакомления с революционным движением Запада, то всех поехавших — шесть человек — снабдил деньгами старик Барский (Б. О. был в то время занят партийными делами и не поехал — Н. Б.).

Все члены кружка стали вскоре членами социал-демократической партии. Для получения денег на партийные нужды устраивались вечера и концерты. Так, много вечеров было проведено в дачном поселке Отрада, где проживала интеллигенция, на квартире у писателя Федорова (с ним был дружен Владимир Николаевич Малянтович — социал-демократ, брат известного деятеля Февраля Павла Николаевича).

В квартире Федорова собиралось очень много людей. Под видом вечеринок проводились собрания и сбор средств. Повсюду были выставлены столики с пирожными, мороженым. Танцевали, жена Федорова и сестра одного кружковца, Гологорского, пели. Как-то Малянтович делал доклад, прикрываемый танцами. Вошел наряд полиции, не сняв головных уборов; им крикнули: "Шапки долой!". Всех переписали, но ни обысков, ни арестов не было, однако больше у Федорова не собирались.

Как-то через Малянтовича был организован сбор средств у одесской профессуры. Собранные подобным путем деньги шли на содержание нелегальных квартир, поддержание профессиональных революционеров, нелегальных типографий, на связь с другими городами."

К этому времени относится эпизод, о котором я слышала еще от бабушки, а позже от отца, и который фигурировал под названием "Серая шляпа". А дело было так.

Арестовали одного из товарищей, Колю Гродского, необходимо было наладить с ним связь. Как раз в этот день в связи с окончанием училища Б. О. была куплена новая шляпа, а накануне — новый костюм. Облачившись в обновы, он отправился к Александровскому полицейскому участку, где сидел Коля. Там уже толпились товарищи. Передали продукты, записки, но это показалось недостаточным: захотелось проникнуть за решетку для личного контакта с арестованным! Для осуществления этой операции был выдвинут Б. О., как наибольший франт. Однако, при попытке проникнуть за решетку, он был схвачен полицейскими и изрядно поколочен. Шляпа исчезла, костюм изодран. В таком виде, под конвоем, доставили его сначала к родителям ("О ужас!" — трясла головой бабушка), а потом — в тюрьму, где он просидел месяца полтора. Это было первое боевое крещение.

После окончания училища в 1904 г. отец продолжает жить в Одессе, занимаясь революционной работой как в самом городе, так и в других городах юга, главным образом в Екатеринославе и Екатеринославском округе. Под Екатеринославом был большой завод с польским

оборудованием, и отец часто жил там. В командировках существовал на партийные деньги, подрабатывал также литературным трудом.

В 1905 г., накануне событий на "Потемкине", отец был в Одессе. Он был первым человеком, проникшим с берега на мятежный корабль, первым держал речь перед восставшей командой. Вот что я записала со слов отца об его участии в событиях, связанных с восстанием на броненосце.

"Утром 15 июня, на рассвете, город облетела весть о том, что броненосец "Потемкин" прибыл в Одессу и остановился на рейде, что матросы взбунтовались, так как их кормили негодной пищей, и перебили офицеров. В это время в Одессе проходила всеобщая стачка, и по поручению городской социал-демократической организации я руководил забастовкой на большом заводе сельхозорудий Гена. Прослышав о бунте на броненосце, я прямо из дома направился к морю. Город был уже похож на разворошенный улей. Везший меня извозчик, обернувшись, сказал: "Это все, каюк, царя больше не будет!" На Дерибасовской уже было полно народу, проехать оказалось невозможным, пришлось пробираться дальше пешком. На набережной стояли толпы народа, рассматривавшие видневшийся вдали корабль. В толпе я увидел вооруженных матросов с броненосца. Пробравшись дальше, направился к Пересыпи. На берегу увидел тело убитого матроса Вакулинчука, около него стояла группа вооруженных матросов, неподалеку лежала груда тухлого мяса, в которой копошились черви. Там же стоял матрос Матюшенко, фактический руководитель восстания. Я обратился к нему, назвавшись представителем социал-демократической организации, и попросил переправить меня на броненосец. Матюшенко со мной и с группой матросов спустились к шлюпке. Весь порт был заполнен рабочими, матросами с других кораблей, но полиции видно не было. По дороге на корабль Матюшенко рассказал мне о событиях на броненосце. Плыли свыше часа. Еще на берегу, вблизи тела Вакулинчука, я встретил Костю Фельдмана. Ввиду того, что на броненосце, по рассказам матросов, было много раненых, попросил Фельдмана отправиться за моими двумя братьями, студентами-медиками; несколько позднее Костя с братьями прибыли на броненосец. Сам Фельдман оставался на броненосце в течение всего восстания.

Сразу по моем прибытии на броненосец состоялось заседание судового комитета (за исключением одного офицера, Алексеева, все члены комитета были матросами), а затем — митинг всего экипажа на палубе, на котором я держал большую речь, объяснив причины восстания — мол, дело не в мясе — и его значение, которое может быть существенно усилено в том случае, если восставший броненосец присоединится к движению рабочих в городе. Однако матросы меня не под-

держали, заявив, что они — сила на море, а не на суше. Матросы составили обращения к различным европейским странам, в которых они рассказали о всем случившемся, просили не считать их бандитами и при необходимости предоставить убежище. Несколько таких писем Ма-тюшенко вручил мне для передачи в посольства. После митинга я поехал на берег и сразу явился на квартиру к Годину (юристу, социал-демократу), где по большей части происходили заседания партийного комитета. И на этот раз члены комитета — Гарви, Малянтович, Гринцер — были уже там. Я рассказал о своих похождениях, о выступлении, ситуации. Меня слегка обругали за то, что самозванно объявил себя представителем парторганизации (но ведь не было времени для установления связи!), хотя и одобрили тезисы моего выступления. Тут же была выбрана делегация (в нее вошел и я), которая совместно с делегациями от двух других партий — большевиков и Бунда — должна была попасть на броненосец. Все три делегации направились к морю. Наступил уже вечер. В порту была полиция. Делегаты несколько раз садились в шлюпку, но по ней открывали огонь. Так и не удалось вновь попасть на корабль."

О том, что отец был причастен к событиям на броненосце, что он был первым, проникшим на корабль и обратившимся к экипажу с предложением поддержать общую стачку в Одессе, я знала из его рассказов, что называется, с молодых ногтей и, так как он во всю остальную свою деятельность в революции, как я уже упоминала, меня не посвящал, я долгое время считала историю с броненосцем его главным подвигом и полагала его вполне достаточным основанием для дочерней гордости.

А К. Фельдман в 1938 г. выпустил книжку своих воспоминаний¹. Комментарии и послесловие в этой книге — вполне в духе года издания. Возможно, что и с фактами пришлось ему немного "поработать". Так, он посчитал себя первым, прибывшим на мятежный корабль, хотя сам был свидетелем того, как Б. О. садился в шлюпку, в то время, как он отправился за братьями. Но, вероятно, нельзя было и заикнуться об оперативности какого-то меньшевика Богданова. В книжке он говорит о меньшевиках только негативно и со стандартными эпитетами. Его версия о прибытии на броненосец представителей одесских социал-демократических организаций в полдень 15 июня расходится с утверждением Б. О. о том, что эта делегация уже не смогла попасть на корабль. Отец читал эту книжку, ухмылялся, но не раздражался и не потерял уважения к "юноше Фельдману", связавшему свою судьбу с восставшим кораб-

лем. Он помнил его таким, каким он был в 1905 г., а не таким, каким он стал потом.

Когда-то я вычитала у одного из писателей-одесситов (к сожалению, запамятовала, у кого именно), так же побывавшего на броненосце в то памятное утро, что, поднявшись на палубу, он увидел выстроившихся на ней матросов, слушавших оратора — юношу с темной шевелюрой.

После "Потемкина" репрессии сотрясали Одессу и юг России. Были казни, многие бунтовщики отправлены на каторгу. Кстати, Фельдман спасся чудом: ему удалось бежать из Севастопольской гауптвахты. В Одессе была развернута кампания гонения на все оппозиционные партии и организации, и не в последнюю очередь — на Одесский общегородской комитет РСДРП. По свидетельству И. Шейнера, отец в этом комитете представлял военную организацию, а именно самооборону, особенно существенную в обстановке бушевавших в это время погромов.

Комитет создал несколько подпольных типографий. В мае 1906 г. типографии были обнаружены. Комитет был арестован. Тогда ли, раньше ли, отец попал за решетку. Несмотря на свою молодость — ему исполнилось лишь двадцать два года — он был избран в тюрьме общим старостой всех социал-демократов, меньшевиков и большевиков. В царских тюрьмах это была почетная должность. О том, как справлялся он с этой должностью, вспоминает в некрологе отца Шейнер¹: "Хладнокровие и спокойное достоинство Б. О. сыграли исключительную роль в предотвращении трагической развязки (волнений в тюрьме. — Н. Б.)". И далее он заключает: "В эти трагические месяцы не только близкие сотрудники Б. О. по старостату (Каковым был и автор некролога. — Я. Б.), но и все население тюрьмы, включая уголовных, прониклось глубоким уважением к Б. О. Богданову".

К следственному делу отца 1931 г. приложена архивная справка, затребованная Главной военной прокуратурой СССР в Центральном историческом архиве СССР в связи с его реабилитацией в 1956 г. Из этой справки видно, что Департамент полиции начал интересоваться отцом с 1903 г. — в бытность его еще учеником седьмого класса Одесского коммерческого училища. Что в 1904 г. он вел усиленную агитацию среди учащихся за образование революционной ученической организации и производил сбор средств. Что в 1906 г. состоял членом организации РСДРП Пересыпского района Одессы под кличкой "Алексей" и был аре-

стован в марте-апреле за участие в неразрешенной сходке. Что 25 июля

1906 г. уехал в Петербург по приглашению Петербургского комитета РСДРП для организации рабочего движения в Нарвском районе, через месяц был арестован и в декабре выслан под гласный надзор полиции на два года в Сольвычегодск.

Сам отец объяснял свой отъезд из Одессы в Петербург грозившей ему опасностью, ввиду причастности к восстанию на броненосце "Потемкин". Тюрьмы в 1906 г. ему избежать не удалось, но кара за броненосец была бы пострашнее. В Сольвычегодске Б. О. не задержался, так как в начале 1907 г. сбежал и появился в Петербурге, скрываясь под вымышленными фамилиями. Около года жил там и работал, но к концу

1907 г. был раскрыт, арестован и отправлен обратно в Сольвычегодск заканчивать ссылку. Во время своего нелегального пребывания в Петербурге был избран членом Петербургского комитета РСДРП, тогда еще объединенного, а с середины 1907 г., после окончательного размежевания, вошел в меньшевистский комитет (в формулировке всех советских следователей — "примкнул к меньшевикам"). По окончании ссылки, в середине 1909 г., уехал на родину, в Одессу, где редактировал издававшуюся там социал-демократическую газету "Наше слово", а через год, в середине 1910 г., вернулся в Петербург. Здесь Б. О. окунулся в разнообразную легальную деятельность среди рабочих — выступал с лекциями, участвовал в легальных съездах по здравоохранению, ремесленному труду, вел работу по линии рабочих клубов, страхкасс, участвовал в издании нескольких профессиональных журналов и нелегального социал-демократического журнала "Дело жизни". Все эти сведения я почерпнула из показаний отца на допросах в советское время. Они в основном не противоречат архивной справке, но несколько дополняют ее. Из последней также следует, что в 1911 г. Б. О. участвовал в организации профессионального союза металлистов, принимал участие в печатании листовок к 1 мая 1911 г., в августе того же года руководил подготовкой забастовки среди текстильщиков, был участником Московского Совещания деятелей рабочих организаций, являлся фактическим редактором социал-демократических журналов "Наш путь" и "Печатное дело".

Я отыскала статьи отца, относящиеся к этому периоду и опубликованные в социал-демократической прессе — помог мне библиографический справочник А. Бургиной¹. Они посвящены различным конкретным вопросам рабочего движения — о ремесленном съезде, о петицион-

ной политике, о страховании рабочих. В то время это были животрепещущие вопросы, и на страницах тех же журналов по ним высказывались и И.С. Астров, и П. А. Гарви, и Г. Д. Кучин, и другие видные деятели социал-демократии.

Вся эта деятельность Б. О. была в основном легальной (с тех пор он стал называться ликвидатором), но сама партийная организация -нелегальной, и принадлежность к ней — преследуемой и наказуемой. Из той же архивной справки следует: "17 сентября 1911 г. в Петербурге Богданов был обыскан, заключен под стражу на основании агентурных сведений о принадлежности его к местной организации РСДРП. При обыске была обнаружена машинописная статья по еврейскому вопросу и рукопись "Национальные проблемы пробуждающихся наций России и рабочий класс". Решением Особого Совещания (Особое Совещание при ГПУ, позднее при НКВД, не являлось оригинальным изобретением, а скопировано с царской охранки! — Н. Б.) от 5 ноября 1911 г. Богданов за принадлежность к Петербургской организации РСДРП был выслан в Вологодскую губернию сроком на 3 года и водворен на жительство в г. Великий Устюг".

В 1912 г. отцу разрешили выехать из Великого Устюга в Вологду, где он близко сошелся с рядом ссыльных и особенно с большевиком В. В. Воровским, впоследствии известным советским дипломатом, убитым в Италии в 1923 г. Вместе с Воровским отец написал книгу "Маслодельческие артели Вологодской губернии", которая была издана в Вологде и, как утверждает биограф Воровского М. Пияшев, пользовалась известностью у специалистов. Б. О. чуть не лишился зрения, когда во время посещения лаборатории маслодельческой артели ему случайно брызнули в глаза серной кислотой, спасли очки. В книге Пияшева¹ говорится о том, что Боровский организовал ряд кружков для изучения марксисткой литературы и что "под видом вечеринок собирались политссыльные и горячо спорили, слушая Воровского, Богданова, Малышева".

Амнистия по случаю 300-летия Дома Романовых скостила срок ссылки отца на один год. По возращении из ссылки в Петербург он вошел в состав ОК — Организационного комитета РСДРП меньшевиков. Этот ОК был избран на партийной конференции в 1912 г., то есть тогда, когда Б. О. находился в ссылке и быть избранным, по-видимому, не

мог. Но в последующие годы ряд лиц включался в (Ж путем кооптации, вероятно, таким путем и Б. О. стал членом ОК в 1913 г. Во всяком случае к 1917 г. он фигурировал как "окист" и в списке сотрудников "Рабочей газеты", и в составе Исполнительного комитета Петроградского Совета рабочих депутатов первых дней Февральской революции¹.

Большую часть 1914 г. Б. О. провел на юге, имея партийные поручения в Екатеринославе, Одессе, а также в Киеве. В конце 1914 г. вернулся в Петроград и продолжал свою деятельность, особенно связанную с "хождением в рабочий класс". Есть сведения, что в это время он был активным работником Правления Петроградского Союза рабочих потребительских обществ. А в 1915 г. Б. О. был приглашен на должность секретаря вновь образованной Рабочей группы Военно-промышленного комитета, что открывает новую страницу его политической биографии.