IX. ЛЕПИЛА. СОРОК ВТОРОЙ КВАРТАЛ

 

Я - лагерный лепила, официально – фельдшер. Под моим началом - стационар, в котором 120-130 зека. В стационаре этом те, кто подлечился в других, более тяжелых стационарах, "выздоравливающие", порой правда вернувшиеся с того света, но видимо на роду им было написано пожить еще. За 1942 год на БАЧстрое, по официальным данным, умерло 4319 зека - почти половина контингента. Шел сорок третий, но смертность не снижалась.

Но в нашем стационаре лежали люди, выкарабкавшиеся из дистрофии, пеллагры, поноса, цинги, гриппа - чего угодно. Доходяге не много надо, чтобы покинуть мир. Конечно, все они еще доходяги, им могут определить только категорию "легкий труд", - да и то в условиях лагеря не надолго.

Однажды к нам направили очередную группу таких "выздоравливающих" из более тяжелого стационара, человек пять или шесть. Завхоз привел их и передал мне "истории болезни". Я сел в маленькой "дежурке", где обычно вел прием врач и сказал санитару, чтобы вызывал по одному. Спрашивал, делал отметку в "истории болезни", - позже их осмотрит врач стационара, Михаил Иванович Борисов. На нем ни один наш стационар, а так как наш наиболее благополучный, он успевал к нам не каждый день. Знал, что в случае чего - я его найду. Больных разместили, но на столе у меня еще одна история болезни.

-Саша, - кричу я санитару, - давай последнего!

-А он не идет!..

-Как это - не идет?

-Не идет - и все!..

 

Я вышел. У входа на полу лежал зека в телогрейке поверх белья.

-Ну, ты что - особое приглашение тебе?

Он огрызнулся, а на мои более настойчивые указания ответил злобным матом.

- Он не может, - пояснил мне Саша - санитар, - они сильно его избили!

Саше я верил, мы довольно долго вместе, это обстоятельный сибирский конокрад.

-Да кто избил-то? Кто - "они"?

-Да обслуга стационара. И завхоз. Отбирали у него что-то, а он не давал...

Я послал Сашу за ТЕМ завхозом, которому заявил:

-Забирай своего больного! Вы там с ним расправились - давайте, и лечите сами! Не дай бог помрет он у нас - мне отвечать, но наш стационар - выздоравливающих, тяжелых нет. Докладную на вас писать - я доносов не пишу, и отвечать за него не хочу - вот и выкручивайтесь сами!

Завхоз долго препирался, но все же позвал санитаров и больного унесли. Мне запомнилось, что был он очень рыжий.

Но очень скоро прибежал врач Сидоров, заведующий тем стационаром и наорал на меня, что много на себя беру, и кто я такой, дали указание принять - и принимай, и все это с матами и оскорблениями. Сдерживаясь изо всех сил, - я всегда сознавал, что как фельдшер я - самозванец, тем не менее повторил ему свои доводы, добавив, что если мне прикажет мой врач, Борисов -тогда я должен буду этого больного принять. Еще раз обматерив меня, Сидоров убежал. Сашка и другие са-

 

нитары меня поддержали: - Сволочи, так мужика устряпали! Да хотят спихнуть нам!..

Случай этот стал забываться, когда зашел нарядчик и объявил мне, что я переведен в рабочую бригаду. Делать нечего, все под богом да под нарядчиком ходим - переезд не сложен - всей недвижимости - котелок да ложка. Хотя покидать такую работу в теплом стадионаре, да и хоть с небольшими, но привилегиями - обидно...

Наутро в составе маленькой бригады я уже топал в лес - заготовлять дрова для кухни. Шли со мной два разжалованных повара, два бывших санитара, зав. парикмахерской, - словом, разжалованные придурки. Нормы с нас не спрашивали, мороз не сильный, - мы пилили, перекуривали у костра, нагружали дрова на сани, - возчик вез их в зону, мы вновь пилили сваленные деревья - так несколько дней. Другой раз - чистили дорогу после бурана.

Но однажды утром бригадир объявил:

-Сегодня четверо - на рытье могил! Сосновский... - и назвал еще три фамилии. Кто-то опытный нас наставил:

-Захватите две пайки хлеба! Две на четверых - съешьте, а две захватите! Коменданту кладбища отдадите. В таком мерзлом грунте - хоть сдохни, могилу на 180 сантиметров не выдолбить! А в мелкую комендант не разрешит... А за хлеб...

Поверили, подтянули пояса. Конечно, жрать охота все время, жаль каждую крошку... Идем по зимнику, три конвоира, у них - винтовки, у нас - лопаты, кайлы, лом. Понаслышке то место в лесу все знали - СОРОК ВТО-

 

РОЙ КВАРТАЛ, где закапывали зека. Когда кто-то умирал, говорили: на сорок второй отправился!

Пришли, конвой указал место, поставил колышки с табличками: "ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА". Расчистили снег, пытаемся углубиться, - грунт как бетон, только летят крошки... Побились с час. Я говорю конвою:

-Начальник, нам не выкопать... Разреши, наберем сушняку, костер разведем, - грунт оттаем? И вам костерчик разожжем, погреетесь!

Посовещались - разрешили, еще раз предупредив о Запретной зоне, чтоб не вздумали нарушить - стреляем вез предупреждения!

Натаскали громадную кучу, костер до неба, - не подойти! Самим жарко - а напарники мои - все люди Южные - узбек, два киргиза. Земля так прогрелась, что выбрасывали подборками. Но мелковато! Сбрасываем в яму жар, снова наваливаем дров, теперь уже и сырые горят. Греются и конвоиры, зорко с нас не спуская глаз. Когда уже стало смеркаться появился старик - немец - "комендант". Яма была еще явно мелковата - сантиметров 120, дальше опять мерзлота, промерзшее болото. Но пайки хлеба он молча взял, - к тому же смеркалось - до темноты конвой ждать не будет. Подъехали и сани с покойниками, возчик сбросил мешковину. Четыре трупа лежали голые, промерзшие до звона - кто знает, сколько в сарае мерзли. И тут мои бригадники с криком рванулись от саней! На лицах, в глазах - смертельный ужас, они и про "запретку" забыли, чуть в тайгу не убежали.

-Стой! Стой! - перепугался конвой, заклацал затворами винтовок: - Стой, стрелять буду!

Но подходить они - к саням так и не подошли. Я взял одного покойника подмышку, ухватившись за полу сво-

 

ей телогрейки, - весу в нем почти не было, кости, обтянутые кожей, - дотащил до могилы, опустил. Второго, третьего, одновременно костеря своих коллег. Всей "одежды" на покойнике - привязанная на левой лодыжке веревочкой фанерная бирка с номером. Этот же номер будет на колышке, что вобьет комендант, когда зароем, - в край могилы, но все равно - сгниет этот колышек, не останется никакого номера. Какие ни скелеты, но и я не Геркулес, четвертого уже еле дотащил, отпустил, он как-то неудачно лег. Пришлось немного повернуть ломом. И тут лицо покойника показалось мне знакомым... Рыжая щетина отросла на сантиметр... Да это тот самый больной, что не принял я в стационар!

Мои мусульмане продолжали жаться в стороне, лишь когда я слегка присыпал трупы, подошли и заработали лопатами. Смеркалось, конвой торопил. Шли среди сугробов, и каждый думал, что и его ждет такая же судьба. Даже конвой не покрикивал.

Два ли, три дня ходил я под впечатлением. Потом решился - и постучал к главному врачу больницы. Это был Борис Маркович Беккер, сидевший по пятьдесят восьмой, доктор медицинских наук. Говорили - бывший ректор Одесского мединститута. Срок - 15 лет, но был он такой великий специалист, что если болел кто из самого высшего начальства в городе, или их члены семьи, за Борисом Марковичем присылали машину. Заключенные им гордились. Мне с ним приходилось встречаться только на его обходах стационара, но больше ходил он по стационарам тяжелым. Впрочем, он даже знал, кто мои родители, - был разговор - интересовался. Жил Беккер в отдельном помещении, очень хорошо одевался. Когда я, постучав, вошел, к моему изумлению ему принесли яичницу.

 

-Борис Маркович, - обратился я, волнуясь, - Я конечно знаю, что фельдшер я никакой, лагерный самозванец, - лепила! Но ведь проступков за мной никаких - так скажите, за что меня сняли?

-И вы еще спрашиваете, у вас хватает наглости придти, спрашивать! Мы спасали вас, как человека из интеллигентной семьи, чтобы не погибли вы на общих работах, - а у вас поднялась рука избить больного! И вы еще...

-Кого бить, Борис Маркович?! Да я пальцем никого, хоть санитаров спросите! Да хоть Борисова, Михаила Ивановича! Кого же я бил?!

-У меня лежит рапорт врача Сидорова о том, что больной скончался от побоев, нанесенных фельдшером Сосновским...

-СИДОРОВ! - закричал я, - Да вот как дело было...

И я, сбиваясь, торопясь, рассказал ему историю с не принятым больным. Беккер умерил свое возмущение, засомневался. Впрочем, его яичница остывала...

-Ладно, попробуем проверить... - и пошел завтракать.

Проверяли ли?

И главное - как же Борисов, человек порядочный, - не вступился за меня, он не мог не знать о доносе Сидорова. Правда, они жили в одной комнате... Посчитал неудобным правду сказать?

Лет через пять Борисов пришел этапом - не помню, откуда - на 2-й ОЛП, худой, измученный. Я выпросил у хлебореза большую пайку хлеба - сказал, для очень хорошего человека, врача. Он дал: для себя я никогда не выпрашивал.

 

Когда вели мое дело по статье 136-й, следователь Эрлих расспрашивал и про эту историю, - говорил, якобы разрывал могилу, смотрел следы побоев. Врал. Да ее - могилу - и найти то невозможно.