- 150 -

X. ДОВЕСКИ

 

За два с половиной месяца пребывания в камере следственного изолятора оперчекотдела я поддошел. Смрадный воздух камеры, отсутствие прогулок, движения и пайка хлеба в триста семьдесят пять граммов (считалось, что четыреста, но 25 гр. высчитывали за то, что давали разбавленные "дрожжи", как противоцинготное; впрочем, и не давали часто). Не курорт. Поэтому и рвался я поскорее выйти на рабочий лагпункт, на свежий воздух и свободное, в переделах лагеря, движение. От длительного лежания на голых нарах на боках пролежни. И хотя лагерь сулил тяжелые работы, холод и голод, под дождем и в самый зной, - с каждым днем пребывание в камере становилось невыносимей.

Суд - "выездная сессия" из Свердловска - определил наказание: 10 лет заключения в исправительно-трудовых лагеря за антисоветскую агитацию среди заключенных, статья 58-я, пункт 10, что перечеркивало уже отбытые почти три года по статье 193 пункт 2 "г", из назначенного военным трибуналом первого срока.

А так как отсидеть десять лет в тех невероятных условия не представлялось возможным, увеличение срока меня мало расстраивало: какая разница, - десять ли, тринадцать лет? Но если суждено выжить, что невероятно, если хватит здоровья - и тринадцать выдержу. А пока здоровье не подводило, вон сколько на лесоповале закопали на сорок втором квартале - а я жив! Хоть и весил 48 кг - от семидесяти армейских! Поддошел, ослаб, конечно, но были бы кости! Жив. Суд был какой-то ненастоящий, ни адвоката, ни свидетеля основного, - Николая Кириенко, написавшего на меня донос, лишь, дневальный Иван, которого выставил, изрядно обработав, Кириенко (а может, сам опер). Да и что мог сказать этот забитый, запуганный полуграмотный Иван, если на вопрос, какие песни сочинял и пел Сосновский, - он промямлил: "Эти ... анти... религиозные!"" А его учили - антисоветские! А Коль-

 

- 151 -

ки Кириенко не оказалось, воспользовавшись правом бесконвойного хождения, на суд он не явился. И тем не менее, приговор был вынесен - 10 лет. И я не протестовал, не возмутился, - знал, что бесполезно, опыт и знания в этом плане - огромные. Кого НАДО судить - все равно осудят. Важно скорее вырваться из вонючей камеры на свежий воздух, пока стою на ногах. А на работе, на производстве, говорят, и лишний кусок иногда можно добыть. И переписку наладить - с братьями, если живы, с друзьями.

И вот я на лагпункте, в многотысячном водовороте, где в толпах, таких же как я, доходяг-оборванцев ходили сытые, чисто одетые придурки, самоуверенные и презрительные, вроде забывшие, что еще недавно были такими же доходяга ми с волчьим блеском голодных глаз и землистым цветом лица. То и дело мимо проходили и пробегали женщины, та кие же оборванные и худые, как и я, в грязных телогрейках и ватных штанах, но попадались румяные, в чистенькой одеж де, подогнанной по фигуре, даже в сапожках, - эти работали поварихами, медсестрами, в бухгалтерии, - а может, имели "могущественного покровителя" - зав. хлеборезкой или на рядчика.

"Володя! - ко мне подбежала Людмила, приятельница по филиалу Центральной больницы, бригадирша выздоравливающих женщин. Был у нас с ней начинающийся роман, когда я работал фельдшером, она прокрадывалась вечерком в мой стационар. Незадолго до моих неудач ушла этапом на рабочий лагпункт - и вот встреча, через полгода.

- Здравствуй, Людочка! Как ты? Что делаешь?

- Да сейчас ничего, нормировщицей взяли, в конторе.

- Да, заметно! - на ней новенькие бурки, чистая юбка, зеленая военная телогрейка. - Про меня - знаешь? Мне ведь добавили... Довесили, - Да, рассказывали - этап приходил. Правда, что тебя Кириенко заложил?

 

- 152 -

-Он, гад.

-Что ты хочешь - он же на воле прокурор был! Рабочей бригады боится, как черт ладана, - вот и стучит, чтоб около штаба держали.

-Ты у меня умница!

-Доходяжка мой! - и чтобы не возникало недоразумений: - Есть у меня здесь друг... Помогает мне...

-Понял. К чему я тебе - такой!

-Конечно. Тебе теперь не до женщин, вон как дошел! Подожди, я принесу тебе пайку! - И она юркнула в барак. Мужикам в женский барак заходить - это точно в кандей попасть, хотелось повернуться и уйти, - но еще сильнее хотелось жрать. Оскорбляло и унижало не то, что у нее другой мужчина, - это лагерь, нынче здесь, а завтра там, да и не так уж я к ней был привязан, но я понял, что Людка и не смотрит на меня, как на мужчину! Статная, со стремительной походкой, - я чувствовал, что рядом с ней сейчас кажусь меньше ростом, чем на самом деле.

-На хлеб!

-А ты?

-Я уже ужинала. Не бойся, я не голодаю.

-Да, заметно. Лучше выглядишь, чем бригадиршей!

-Ну, тогда я только из доходяг выбилась, после болезни.

-Ну, спасибо! Я ведь с утра не жрал! - Мне не терпелось вонзить зубы в горбушку пахучего хлеба, даже ноздри мои зашевелились!

-Ну, давай! Забегай, если что!

Но в тоне ее я угадал, что большой радости ей это не доставит.

Со своей новой 58-й статьей я попал в бригаду "политических" - осужденных по той же статье, по разным пунктам. Большинство - по тому же 10-му пункту - или 11-му (групповая агитация), но были и за "прямую измену Родине", в боль-

 

- 153 -

шинстве своем бывшие в плену или на оккупированной территории. И всякой сволочи хватало, но большинство совсем ни за что.

Бригадиром был Гришка Борматов, здоровенный моряк. Да и вообще, в бригаде таких доходяг, как я, пожалуй, не было. Видно, их еще жареный петух не клевал в задницу.

Наутро, когда пришли в каменный карьер понял я, наконец, чего стоила мне эта долгая отсидка в следственной камере: с тяжелой кувалдой я явно не справлялся, да и лом с киркой то и дело заставляли садиться или "отдышиваться" стоя. Бригадир косился, но пока не ругался, лишь в конце дня сказал:

-У нас вся бригада восемьсот получает! Ты не сачкуй.

-Да я не филоню. Думаешь, я не втыкал? Да вот поддошел, - я ж только из камеры...

-А за что?

Обычный вопрос. Выслушав мой рассказ - посоветовал:

-Ну, помаленьку ковыряйся, втягивайся. Входи в силу, если сможешь на баланде. Тебя ж обрабатывать - никто не будет.

А достать в каменном карьере лишний кусок - и думать нечего, "отдельная точка", где трудятся всего несколько бригад. Вольнонаемных - лишь начальство. Но мне повезло: на карьере сократились работы и две бригады, в том числе и Борматова, перевели в ПРОМЗОНУ - мечту всех зека.

Промзона - громадная стройка, ВАЗ-строй, строительство Богословского алюминиевого комбината. С начала войны страна осталась без алюминия, запорожский алюминиевый комбинат был взорван при подходе немцев, и вот на Урале, где были бокситы, срочно строили алюминиевые комбинаты. Военной промышленности нужно было много алюминия.

В промзоне шло строительство как основных цехов, - глиноземного, электролизного и других, так и электростанции,

 

- 154 -

вспомогательных цехов. Десятки тысяч зека работали в котлованах, траншеях, укладывали рельсы, шпалы, клали стены, плотничали и бетонировали, монтировали конструкции, почти свободно общаясь с "вольняшками" - вольнонаемными рабочими и ИТР. Некоторым везло - если позволяла их специальность или образование, попадали в конструкторское бюро, конторы, некоторые выполняли обязанности техников, инженеров. Помимо того, что это избавляло их от тяжелого физического труда, к которому жизнь не каждого подготовила, - постоянное общение с "вольняшками" давало и ряд других преимуществ. Можно было что-то достать, что-то продать, наладить связь с близкими, минуя цензуру лагерную, достать хорошую книгу.

Но бригада Борматова - землекопы. Всегда, в любую погоду под открытым небом. Дали участок около строящегося здания - делать планировку грунта. Срывали, срезали глину и одних местах, отвозили по трапу на тачках и засыпали другие, низкие, ямы. Все работают на пару - долбят кайлом, ломом, накидывают на тачку и возят по очереди. Меня поставил Борматов с Пинчуком, самым тощим, доходным из бригады. Возражать я не стал: сегодня мне только с Пинчуком и работать! Однако, помаленьку втянулся, тачка стала хорошо подчиняться, уже не виляла на трапе, да и кайлом я управлялся лучше своего напарника.

В полдень бригадир стучал в кусок рельса, подвешенный на толстой проволоке на столбе, работяги прятали инструмент и шли обедать.

Идти надо было по территории промзоны около двух километров, к корпусу будущего глиноземного цеха, где уже стоял грузовик с откинутыми бортами. В кузове мордастый парень в грязной куртке орудовал половником. Зека подходили со своей посудой - миской, жестяной банкой или черным котелком из кровельной жести, получали свои 0,5 литра ба-

 

- 155 -

ланды и отойдя несколько шагов в сторону, присаживались на кирпичи, на бревна или доски, доставали из-за пазухи или голенища ложки. Были люди с железной волей, у которых оставался от завтрака завернутый в тряпочку кусок хлеба, - половина утренней пайки. Меня они всегда поражали, я мог бы оставить до обеда хлеб, только будучи совсем сытым, а сытым из работяг никто быть не мог. И позже, когда уже мне удавалось изредка добыть булку ржаного хлеба, - оставить кусок "на потом" я не умел: ел и ел, потом делал передышку и снова казалось, что хочу есть, и так до тех пор, пока не собирал на ладонь оставшиеся крошки и отправлял их в рот. Но и это значительно позже, может, года через два, а то и больше, а пока только собственная пайка хлеба, кровная пайка, 400 граммов для неработающих, 600-800 - от выполнения нормативов. Обед не отнимал у меня много времени - дольше ходить. Я получал "обед" в банку из-под американской тушенки, к которой приделал проволочную дужку и выпив баланду через край - что там делать ложкой? - вновь продевал в дужку веревку, которой подпоясывал телогрейку, отодвигал свой "котелок" за спину и шел к рабочему месту. Быстрота трапезы давала возможность немного побродить по другим объектам. Посмотреть, где, что и как строят.

Однажды, когда я выпил свою баланду и стал выбираться из толпы, окружающей машину, я наткнулся на высокого мужика в хорошем новом бушлате. Поднял глаза - Кириенко! По он сделал вид, что не заметил меня и расталкивая встречных, - здоровый, гад! - стал удаляться в противоположную сторону.

Как же так? - вертелось в моем мозгу, - как же так? Вот так он и уйдет, не узнав, что я о нем думаю? А может, это и последняя с ним встреча, он же бесконвойный, не захочет - и не придет больше в промзону. Ясно только, что он уже не в филиале Центральной больницы, где работал экспедитором и

 

- 156 -

стучал, - а на каком-то рабочем лагпункте. Да неужели он так и уйдет?! И я это допущу?! - проносилось в голове. Если упустишь, если так уйдет - ты слизняк, гнилушка, если уйдет - ты презренный шакал, слякоть! Безвольная тряпка!.. И я заметался в поисках какого-нибудь ударного инструмент, - лома, кайла, топора. Но как и мы, все бригады хорошо прятали инструмент: упрут - и бегай, ищи потом, да получай пинки от бригадира!

Наконец у стены механического цеха я увидел кучу стальных заготовок, кинулся к ним, хватаю одну, другую, - черт! Длинные, по нескольку метров, наконец в руках у меня кусок сантиметров восьмидесяти и толщиной подходящей. Схватил, метнулся на угол цеха - и шагах в десяти увидел Кириенко: он прикуривал у одного из двух зека, работающих где-то в конторе и вышедших покурить. "Вот тебе, гад!" - сказал я и шарахнул Кириенко по голове. Он стал оседать, закручиваясь вокруг своей оси, упал и зацарапал ногтями землю, засучил ногами. Я крутился, чтобы трахнуть его еще, но один из тех двух встал передо мною: "Беги! Хватит с него, беги!" Я отшвырнул железяку, оглянулся, - вокруг Кириенко уже собиралась толпа, и тут узнал одного из тех, что давали прикурить - это же Яков Геллер, бывший хлеборез с филиала! - и тут же забыл об этом, побежав. А чего бежать то? Куда убежишь? Я перешел на ходьбу.

Принялся моросить холодный, противный осенний дождь.

"Ты где шляешься, шакал, мать твою так! Кто тебя обрабатывать должен?!" - и в таком духе набросился на меня Борматов. Вообще то я его побаивался, - здоровый малый, да и моральное право за ним по шее накостылять, кто филонит. Но тут я огрызнулся, - обрабатывать меня не хрена, а работать сегодня не буду! Вывернул свою пилотку, натянул на уши, - все теплее, и сунув руки в рукава телогрейки присел, съе-

 

- 157 -

жившись, у стены, прячась от надоедливого дождя. Ко мне подсел, так же "прикрывшись", Пинчук:

-Ты это - что? А?

-Да так. Узнаешь потом.

Пинчук что-то стал рассказывать, я думал о своем. Через некоторое время мимо меня прошли трое урок, подошли к Борматову:

-Бугор, это у тебя кто-то придурка убил?

-Нет, у меня таких нет!

-А маленький, с усиками, вроде цыгана? У тебя?

-Вон тот, что ли?

Урки подсели ко мне:

-Так - ты?

-Я, - а что?

-А - за что?

Кратко пояснил. Вроде одобрили, но спросили:

-Ты в сознанку пойдешь?

(Это значит - признаешься, не будешь отпираться?)

-А куда деться?

-Забожись?

-Что б век свободы не видать! – по-лагерному поклялся я.

-Ну, тебе ее и так не видать, парень! Ну, смотри же, не скурвись!

Урки отвалили. Дело было ясное: если убийцу не находят, - если я не пойду в "сознанку" - будут искать, трясти начнут прежде всего - их, урок, начнут завинчивать гайки, многих поров шуганут из промзоны, где им живется вольготно, - воруют, сбывают, - достают водку, курево, еду, с бабами путаются, - их могут отправить на отдельные точки, вроде камкарьера, а то и вообще на этап. Оттого и пришли урки, что забеспокоились, а так - на черта я им нужен, какой-то доходяга, подумаешь, персона. Урки ушли. Подошел бригадир, бросили ковыряться работяги:

 

- 158 -

-Так правда? Кого же ты?

Пришлось информировать. Вдруг все повскакивали - и к своим тачкам. Слышу: - Бригадир, Сосновский в твоей бригаде?

-Вон он!

Ко мне шел старший лейтенант Эрлих из оперчекотдела, что вел мое следствие по 58-й статье, с ним - пожилой старшина. В зону, где находятся зека, с оружием вход категорически воспрещен - оставляют на вахте, но Эрлих не вынимает руки из кармана. Видно, сдал одну кобуру, подумал я. Трусит.

-Так ты что, бандит!? Ну-ка, зайди сюда! - указал он дверь строящегося корпуса и когда вошли, старшине: - Обыскивай!

Тот замешкался, смотрю, - руки маленько дрожат. Простой такой мужик, из мобилизованных, видно.

-Не бойся, - говорю, - старшина, обыскивай, нет у меня пулемета!

И вот я снова в следственном изоляторе, только теперь меня сунули в одиночку: метра два с половиной в длину да метр ширины, бетонный пол. "Односпальные" железные нары днем привинчены болтом к стене - лечь можно лишь после девяти вечера. В углу вонючее ведро - параша, - вся мебель. Стой, ходи, сиди на полу - полная свободы.

Вечером принесли баланду - хлеба не положено, еще не взят на довольствие! Ладно, куда теперь деваться! Потерпим. Надзиратель отвинтил, опустил мою койку, и я прилег, подстелив телогрейку. Однако, ночью меня разбудили и повели. Я думал - на допрос, есть такая манера - допрашивать заполночь. Вроде дня не хватает. Но меня ввели - я успел прочесть табличку на двери - к самому начальнику оперчекотдела, майору Рыльскому!

В кабинете человек до десяти офицеров, в том числе и "мой" Эрлих у окошка. Сам Рыльский, с расстегнутым воро-

 

- 159 -

том и засученными рукавами, сидит лицом к дверям на столе, широко разведя толстые колени.

-Ты что, бандит, наших людей убивать начал?! - загремел майор, едва я переступил порог. Но еще в коридоре я выбрал манеру поведения. Я нагнулся, с тупым равнодушием поднял с пола окурок, сунул его в пилотку и уставился на начальство. Когда майор заорал, остальные зашевелились, двинулись было ко мне. Но - остановились. Майор еще что-то рявкнул - и велел меня увести. По-моему, были они пьяны. В то время я еще не видел фильмов, где показывают допросы в гестапо. Впоследствии, когда смотрел такие эпизоды, всегда вспоминал эту ночь в оперчекотделе.

Словом, лупки я избежал. Вновь потянулись дни следствия. Я решил не распускаться, по утрам делал физические упражнения, днем много ходил взад и вперед по камере, из кружки воды, что давали мне утром, на весь день - половину тратил на обтирание, - шею, грудь, живот, плечи. Словом, организм мой восстанавливался.

А потом перевели меня в общую камеру. Народ в основном сменился, но были и старожилы, сидевшие со мной летом и еще не осужденные. Сидел, между прочим, баптист-евангелист, молодой еще мужик, грамотно излагавший то тексты писания, то библейские притчи. Главный же его тезис был - "все люди братья". Что не помешало ему, получив передачу, сесть на край нар и аппетитно позавтракать, не обращая внимания на глотающих слюну братьев.

Лицемерие всегда меня возмущало, поэтому ночью я развязал его торбу, вынул хлеб, сливочное масло в эмалированной кружке, разбудил двух зека, - оба из лагеря, как и я, с "довесками", никто им ничего принести не мог, - один из Молдавии, второй мой земляк, москвич. Правда, нечем было резать хлеб - мы ломали его пальцами, накладывали масло. Когда насытились, оказалось, что хозяину еще осталось по-

 

- 160 -

завтракать. Что он и сделал утром, не поднимая шума. Спустя года два-три я оказался с ним в одной бригаде. Однажды он сказал мне:

-Слушайте, Володя, когда мы сидели в камере, меня ночью ограбили, съели передачу, что принесла жена. Мне потом говорили, что это вы забрали еду. Я, конечно, не поверил, я считаю вас очень порядочным человеком...

-Да, передачу, хлеб и масло, взял я.

-Как же так?

-А так: не надо было болтать о всемирном братстве, христианском великодушии и прочей хреновине. Сидят рядом голодные, а ты хлеб маслом мажешь, а они слюной давятся. Сказали-то тебе - как раз те, с которыми я поделился, видно к тебе на следующую передачу подлизывались. И разве это грабеж: ты и вечером наелся, и на завтрак тебе оставили - именно по христиански!

Допросы проходили в обстановке дружественной, мой следователь часто беседовал со мной на свободные темы, разрешал слушать радио - в его кабинете был приемник, давал курить, - меня всегда с нетерпением ждали с допроса - пустой я не приходил. А на последнем допросе он сказал:

-Все-таки действительно он был большая сволочь - "твой" Кириенко!

-Какой же он мой? Ваш!

На суд привезли с промзоны свидетелей - Якова Геллера и второго, того, что сказал мне: "Беги!" - Сергея Новикова. Позже мы встретились на ОЛП и были лет пять в отличных отношениях. Впоследствии, уже на воле - он застрелился. Геллер же обнаружился спустя сорок лет - передавал мне привет через одного товарища из Ленинграда. А тогда они подошли ко мне - не повредят ли мне их показания? Я их успокоил, что ничего не отрицаю, - "Иду в сознанке". И тут на суде была оглашена справка, что потерпевший Кириенко

 

- 161 -

отделался переломом черепа и сотрясением мозга; а так как я обвинялся в преднамеренном убийстве, по статье 136-й УК, то мне определили: "несовершенное убийство", ст. 136, п. 17. И приговор гласил: 10 лет исправительно-трудовых лагерей. То есть - начинай все сначала. Но поскольку я три месяца назад получил столько же, расстраиваться не было причин. Только рвался скорее покинуть камеру, вонь, нудное лежание на нарах.

После суда мне разрешили однажды поработать в тюремном дворе. Когда я вышел на воздух и наклонился за лежащей лопатой, все поплыло у меня перед глазами, и я должен был сесть на землю - чтобы не упасть.

Но вот все формальности закончены, судьба моя решена и под конвоем двух солдат я и еще один парень, осужденный за попытку побега из лагеря, следуем на новое место жительства. Куда - нам, конечно, не говорят. (Кстати, в войну за побег с мест заключения судили как за контрреволюционный саботаж, по статье 58 пункт 14-й! А так как бегали главным образом уголовники, - в бригадах "политических" порой попадалась шпана).

Не прошло и часа, как мы остановились у ворот 2-го лагпункта (п/я 286/2). Должностные лица занялись документами, нас же завели в зону, и велели сидеть у вахты.

Если б они так долго не возились с нашими формулярами, жизнь моя могла бы принять на некоторое время другое направление.

Пока я сидел, оглядывая местность, из ближайшего здания - штаба лагеря вышел с забинтованной башкой мой крестник Кириенко!

Постояв немного, он подошел: "Здорово, Володя!"

-Здорово, гад!

-Вот ты напрасно! Ты вот хотел меня убить, а ведь тебя не я заложил!

 

- 162 -

-А кто же?

-Пржездетский!

-Слушай, гад! Если будешь мазать, обсерать честных людей !.. Я добью тебя!

-Ну вот... Не веришь мне... - и он ушел в штаб. А лишь через год я узнал последствия этого диалога. Кириенко только что принятый дневальным штаба, подбежал к начальнику и, якобы, упал ему в ноги: прибыл тот, кто хотел меня убить! Может быть, сослался на свое положение до заключения - он же бывший прокурор. Начальник позвонил прокурору: КОГО МНЕ ПРИСЫЛАЮТ?! У меня своих убийц и рецидивистов навалом!

Не исключено, что позвонил он не во время, могут ведь и у прокурора быть неприятности, хотя бы и семейные, - и тот сорвал на мне зло. Надзиратель покричал нарядчика: "Забирай!". Мы встали, но мне велели подождать. Потом за мной пришел надзиратель - и вместо бригады повел меня почему-то в кандей, где я переночевал в компании лагерных шакалов, а утром, когда их выпустили на работу, за мною снова пришел надзиратель, снова привели на вахту, снова передали конвоирам, оба с винтовками со штыками... Опять дорога, частично лесом, то по мосту через речку Турью... Так оказался я на "Штрафняке", сроком на год. А все говорили, что год штрафняка никому не дают, что это нереально, что год там - никто не пробыл, мол, - не выдержать. Но могли ведь и у прокурора быть неприятности.

 

Апрель 1984 г.

 

- 163 -

Довесок к "Довескам"

 

Через год - полтора на 2-ом ОЛП (п/я 286/2) я познакомился с Сергеем Новиковым. Нет, вернее, познакомились мы на последнем моем суде (по статье 136 п. 17), куда его и Якова Геллера доставили под конвоем, как свидетелей. Геллера я знал ранее, по филиалу Центральной больницы, но в тот момент, когда я догнал стукача Кириенко, на них, конечно, не обратил никакого внимания, хотя Кириенко именно у них прикуривал. Все мое внимание было на нем. Не видя его из-за угла, я волновался, что он убежит, а выскочив - почти налетел на него. И когда один из этих парней сказал мне: "Хватит с него, беги!" - я его тоже еще не запомнил. И вот на суде они ко мне подошли.

А по выходе из штрафняка мы с Сергеем Новиковым хорошо сошлись - мы были ровесники, и оба москвичи, и были общие интересы. Сергей познакомил меня еще с одним земляком - со Стасиком Климовских, бывшим военным летчиком и сыном генерала Климовских, бывшим начальником Штаба Западного фронта. Он был расстрелян в июле 1941 г. и был закопан на том же полигоне Коммунарка, где и моя мама, расстрелянная 28.VII.1941 года... Конечно, о таких совпадениях я смог узнать лишь теперь - через почти шестьдесят лет. А тогда я еще верил, что мама где-то в лагерях, тем более встречал женщин, которые говорили, что видели ее. Через Сергея и Стасика познакомился я и с Грантом Цверавой, очень умным и эрудированным, мы не только с ним подружились, но в семидесятых годах я разыскал Гранта, мы встретились - и до конца его жизни вели переписку - жил он в Бокситогорске. А тогда жили они в отдельной ИТРовской секции, куда я к ним и забегал.

-А знаешь, - сказал мне Сергей Новиков в одну из первых встреч, на втором ОЛП, - почему остался жив твой Кириен-

 

- 164 -

ко? Когда он упал и свалилась его кепка, оказалось, что в ее задней части - кепки - вложен толстый слой бересты – чтобы зад кепки стоял, такая была мода! Чуть не сантиметр толщины бересты - вот это его и спасло!

-Да? А ты помешал мне долбануть его еще!

-Да я думаю, ему и так на всю жизнь запомнилось! Вряд ли захочет стучать!

 

18.01.2001 г.