- 103 -

ГЛАВА 4

 

ТРОЦКИСТЫ

 

Весной 1936 года меня привезли в Москву из Горной Шории под специальным конвоем, состоявшем из начальника и нескольких вохровцев. На Лубянке меня поместили сначала в одну камеру с человеком, убежденным анархистом, сидевшим в тюрьмах почти все время, начиная с Революции. Вскоре мы уже откровенничали с ним о массовых репрессиях, о тысячах арестованных за «троцкизм». Анархист полагал, что главная причина всех обрушившихся на Россию несчастий — в так называемой «диктатуре пролетариата». По мнению этого человека, все, что произошло впоследствии, явилось прямым результатом большевистского захвата власти в 1917 году. Он утверждал, что репрессии против членов партии — прямое и логическое продолжение «разгула насилия», лежавшего, по его мнению, в основе всех бед.

— Вот вы, коммунисты, жалуетесь на репрессии, — говорил он, — а на деле вы только получили по заслугам. Однопартийную систему установили Ленин и Троцкий, она-то и послужила основой издевательств над людьми вообще, а над принципиальными людьми в особенности.

Хотя он резко критиковал Троцкого как человека, ответственного за многое, он называл его все же «выдающимся революционером» и отдавал ему предпочтение перед Сталиным.

Тот факт, что у Троцкого было много последователей среди молодежи, являлся уже сам по себе подтверждением личных качеств Троцкого. Если бы Сталин и Троцкий поменялись ролями, то есть, если бы к власти пришел не Сталин, а Троцкий, то у Сталина, вероятно, последователей не оказалось бы вовсе.

 

- 104 -

В тридцатых годах троцкизм вполне очевидно, стад совершенно иным, чем в двадцатых. Высылка из СССР Троцкого была не только актом мести Сталина, но и средством полного подавления оппозиции. Она давала, кроме того, возможность совершенно исказить само понятие «троцкизм», заменить его изобретенным Сталиным (с помощью аппарата НКВД и других специалистов в области провокаций) пугалом «троцкизм».

Популярность Троцкого в партии и его личный авторитет вплоть до 1929 года были такими, что высылка из СССР была самой крайней допустимой мерой по отношению к нему. Вместе с тем Сталин отдавал себе отчет в том, что Троцкий — единственный из его противников, который никогда и ни за что не пойдет на капитуляцию. Сталин знал Троцкого лучше, чем его знали ближайшие друзья и сторонники. Он прекрасно понимал, что пока Троцкий находится в СССР, к нему, как к политическому центру притяжения, будет тянуться оппозиция. Даже среди окружения Сталина были такие, кто полагал, что Сталину придется рано или поздно считаться с такой возможностью. Потом я встречал людей, активно помогавших ликвидации троцкизма. Но возможность ликвидации Троцкого или даже суда над ним не могла тогда прийти им в голову. Даже и высылку Троцкого многие не одобряли. Но если бы Троцкого оставили в ссылке в провинции, к нему, несомненно, продолжали бы стягиваться его сторонники, в том числе члены ЦК и Политбюро. Даже Бухарин, возглавивший идеологическую кампанию против Троцкого, относился к нему с большим уважением и не мог представить себе партию без Троцкого. Поэтому, прежде чем физически ликвидировать Троцкого, Сталин решил уничтожить его политическую базу. А пока что Троцкий как бы существовал и не существовал. Следовало в первую очередь, с точки зрения Сталина, дискредитировать троцкизм.

Как же добиться этого? Прецедентом была высылка Лениным меньшевиков. Даже и после того, как мень-

 

- 105 -

шевики утратили политическое влияние в стране, Ленин счел нужным выслать их лидеров из СССР. Ленин лично на этом настаивал: ведь держать их в тюрьме значило сохранять в стране центры политической оппозиции. Расстрелять их казалось Ленину немыслимым и непрактичным: он был слишком тесно с ними связан, а кроме того, не находилось подходящего повода, и расстрелянные меньшевики стали бы мучениками в глазах их последователей. Но как только они оказались заграницей и начали писать в «Социалистическом Вестнике»*, они как бы умерли идеологически и политически. Сталин и последовал этому примеру Ленина. Ведь что бы Троцкий ни говорил и ни делал заграницей, Сталину легко было исказить все, лишив его поддержки внутри страны. Высылка Троцкого была гениальным решением.

Уже в 1925 году в Советском Союзе сосуществование Сталина и Троцкого стало невозможным. Известно, что Ленин часто прибегал ко лжи. Сталин же не только постоянно говорил прямо противоположное тому, что делал, но и всю партию заставлял клясться в том, что было заведомой ложью. Сталину удалось добиться не только того, чтобы партийцы лгали вслух, но даже самим себе, мысленно. Это было личным триумфом Сталина. А этого не удалось бы добиться, если бы Троцкий оставался в СССР. Когда же Троцкий оказался заграницей, Сталин приступил к планомерной ликвидации его сторонников, многие из которых были людьми мыслящими, не желавшими принимать на веру и выполнять решения только потому, что они исходили «сверху». Многие из троцкистов вступили в партию еще до революции, пользовались авторитетом в партии, репутацией старых революционеров. Некоторые занимали ответственные посты в партаппарате.

 


* Газета, основанная меньшевиками-эмигрантами в Берлине в начале 20-х годов.

 

- 106 -

Все те, кто сомневался в том, подходит ли Сталин для роли вождя партии, кто знал о завещании Ленина и о «троцкистской» программе оппозиции, те, кто мог судить о Сталине с позиций такого опыта и осведомленности, были автоматически сами по себе опасны с точки зрения Сталина и, кроме того, могли распространить эту опасность внутри партии.

Одним из таких людей был Карл Радек. С Радеком я познакомился в 1925 году, когда впервые приехал в Москву. Радек был начитанным, образованным интеллигентом. Меня поразило одно обстоятельство: в его интерпретации все самое избитое и политически правоверное звучало необычно. Меня даже предупреждали, что от Радека я услышу «партийную правду», но в «версии Радека». Радек был другом Ленина. Он утверждал, что взгляды его всегда совпадали со взглядами Ленина, но, тем не менее, настаивал на своем праве выражать их по-своему. После смерти Ленина положение Радека заметно пошатнулось. Радек возглавлял Восточный отдел Коминтерна, но в то же время не принимал активного участия в выработке общей политической линии Коминтерна. Он не входил в политическое руководство, а был скорее блестящим интерпретатором решений руководства. В этом, а также в его знании международной жизни состояла, по мнению Сталина, основная ценность Радека. Поэтому Сталин разрешал ему больше свободы слова, чем кому бы то ни было другому. Радек позволял себе смеяться и над врагами, и над друзьями. Долго все это сходило ему с рук.

Наш с ним разговор касался сложной политической проблемы. Германское правительство того времени пришло к власти в результате подавления восстания 1923 года. Каким должно быть наше отношение к нему? К моему наивному изумлению, Радек заявил, что нам следует поддерживать это правительство и, хотя немецкий генеральный штаб реакционнейший из всех, тем не менее следует прийти к соглашению с ним по

 

 

- 107 -

вопросу о поставках оружия, о подготовке военных специалистов и даже о координации военного планирования.

— Советский Союз совершенно изолирован, — подчеркивал Радек. — Германские реакционеры долго еще не смогут оправиться от поражения. Сект и Гаммерштейн подавили коммунистическое движение в Германии, но вместе с тем они недовольны Версальским договором и поэтому враждебны к Англии и Франции. Нужно пользоваться разладом в капиталистическом лагере, углублять раскол в нем. Это в интересах мировой революции.

Радек старался заверить меня, молодого иностранного коммуниста, в том, что тут все делается по-честному. Ему удалось убедить меня в своей искренности, поскольку он говорил о подлинной мировой революции, а не об узконациональных интересах Советского Союза.

Его теория «углубления раскола» стала поистине навязчивой идеей, в частности, после того, как на Женевской конференции Литвинов впервые предложил план всеобщего разоружения. Радек был тогда членом советской делегации в Женеве. Его включили в нее отчасти потому, что он был тонким знатоком международной политики, а отчасти — как личного друга британского делегата Гендерсона, в то время члена правительства Великобритании, которого Радек знал по совместной работе во II Интернационале накануне Первой мировой войны.

На этой конференции Радеку бросились в глаза две вещи. Во-первых, тот факт, что Америка не согласилась с требованием Японии изменить соотношение между японскими и американскими военными корабля ми, — которое, согласно договору 1922 года, составляло три к пяти. Радек спросил американского делегата, что произойдет, если Япония не уступит. Американец ответил, что в этом случае договор будет расторгнут, и Америка, как более сильная с экономической точки зрения страна, еще больше увеличит превосходство

 

 

- 108 -

своего военно-морского флота над японским. Поэтому в своем отчете о конференции Радек подчеркивал то обстоятельство, что в международных отношениях главная роль принадлежит не дипломатии, не договорам, а экономической силе, на которую они опираются.

Радек имел также неофициальные беседы с Гендерсоном. Гендерсон советовал делегации СССР соглашаться на все условия Англии и Франции, поскольку основное, что требовалось Советскому Союзу, по его мнению, это — выиграть время. Гендерсон объяснял Радеку, что делегация СССР и представить себе не может, как люто ненавидят Советский Союз во всем мире, как готовы воспользоваться любой возможностью, чтобы уничтожить его. На Радека этот разговор произвел такое впечатление, что он немедленно не только сообщил о нем Сталину, но и настоял на принятии специальной директивы, направленной затем Коминтерном всем зарубежным компартиям. Если, мол, Гендерсон, этот «архиоппортунист» счел необходимым сделать такое предупреждение, то какова же была в действительности опасность!

В течение последующих десяти лет партию преследовал призрак «капиталистического окружения», из чего вытекала срочная необходимость в индустриализации страны до того, как настанет момент неизбежного столкновения. Надо было выиграть время любой ценой. Наибольшие шансы встать во главе партии и страны могли быть у того, кому удастся осуществить индустриализацию. В этом, прежде всего, заключалась сила Сталина.

Я снова встретился с Радеком в 1931 году. Товарищи предупредили меня, что Радек сильно изменился. Много событий произошло со времени нашей первой встречи. Радек был в оппозиции; потом, как огромное большинство ее членов, капитулировал после высылки заграницу Троцкого. И снова мне показались убедительными его доводы. Когда-то он верил в свободные дискуссии в партии и примкнул в этих дискуссиях

 

- 109 -

к Троцкому, «затравленному льву». Теперь же, в 1931 году, Радек был убежден в необходимости монолитного единства партии, считая, что «вождь» нужен хотя бы для того, чтобы партия выжила. Радек печатал панегирики Сталину. Но это был уже не тот Радек, которого я знал в 1925 году; с тех пор я стал избегать его.

Позже, в тюрьме, я читал статьи Радека в связи с арестом Зиновьева и Каменева. Он восхвалял органы безопасности за меры, принятые после убийства Кирова, выражал удовлетворение, что за оппозицией «захлопнулись двери тюрьмы», призывал к еще большему единству и сплочению вокруг Сталина. Некоторые из моих товарищей-заключенных приходили в бешенство: ведь именно Радек призывал их прежде примкнуть к оппозиции! Они были убеждены, что Радек пишет все это из чистой трусости и заискивание перед Сталиным его шкуры не спасет.

И действительно, Сталин стал подозревать и самого Радека. В отличие от Вышинского и Заславского, бывших меньшевиков, политическая карьера которых была закончена и которые даже помышлять не смели об ее возобновлении, Радек был блестящим журналистом и имел своих последователей в партии. Так же обстояло и с Бухариным. Оба они были в то время редакторами «Известий». Как троцкист, Радек был уже не опасен, но он мог послужить связным между «левыми» и «правыми», то есть между бывшими сторонниками Троцкого и сторонниками Бухарина (Бухарин был личным другом Радека). Радек, охваченный безумным страхом, видимо, готов был пойти на абсолютное самоуничижение и на безграничное восхваление Сталина за все, что тот делал или собирался сделать.

31-го августа 1936 года было объявлено одновременно о приговоре и о расстреле Зиновьева и Каменева. Радек комментировал это сообщение по радио для заграницы в своем еженедельном обзоре событий. В тот вечер он говорил три часа. Он цитировал слова Вышинского «Собаке собачья смерть!», предавал анафеме

 

- 110 -

«изменников» и «международных фашистов». Вскоре после этого и сам Радек был арестован.

Поведение его на суде хорошо известно. В течение трех месяцев он боролся за свою жизнь, доказывая следствию свою невиновность. Он отрицал за собой какую бы то ни было вину. В то же время он давал показания по существу против всех остальных коммунистов, обвиняя их в заговоре: один был «на 50% троцкистом», другой — «на 25% », третий — «на 10% ». Радека приговорили к десяти годам.

Долгое время после этого ходили слухи, что его содержат «в тихом месте» и что он работает по-прежнему в области пропаганды: мог ли Сталин обойтись без Радека? Снова и снова узнавали его стиль то в одной, то в другой газетной статье.

Мне удалось установить истину в 1938 году при встрече с человеком, сидевшим в одной тюрьме с Радеком; их дела вел один и тот же следователь. Вскоре после суда якобы обнаружили, что Радек, «признавшийся» во всем, о чем его спрашивали и чего не спрашивали, и не сделавший ни малейшей попытки выгородить кого бы то ни было, «скрыл» какую-то информацию, касавшуюся Тухачевского. За это Радека приговорили к расстрелу, хотя и не расстреляли сразу. Согласно официальному советскому источнику 1962 года, Радек умер в 1939 году. В 1939 году, в процессе подготовки к финской войне, в лагерях производилось массовое уничтожение руководящих партийных кадров — это был первый указ Берия, возглавившего НКВД после устранения Ежова. Каким же образом человек, обладавший такими способностями, дошел до столь жалкой роли на суде? Для этого использовались такие методы следствия, после которых человек переставал быть самим собой. При этом я имею в виду не только пытки и медицинские препараты. Читая «Тьму в полночь» Артура Кестлера, я был поражен, как хорошо понял автор силу и значение, казалось бы, примитивных психологических методов воздействия, а также

 

- 111 -

непрерывных допросов и направленного на заключенного ослепляющего света. В какой-то момент допрашиваемый теряет контроль над собой, после чего он совершенно растерян, и его можно заставить говорить и думать все, что угодно. Такого результата следствие добивалось у 70-80% обвиняемых. Некоторым удавалось вовремя покончить самоубийством. Другие умирали от истощения или сходили с ума. Некоторые же все-таки держались до конца. Или, вернее сказать, — первыми «раскалывались» сами следователи, которые решали прекратить следствие, как безнадежное. В таких случаях обвиняемого или расстреливали тут же на месте, или приговаривали к расстрелу, но оставляли в тюрьме, а потом уже расстреливали.

Г. Л. Пятаков был заместителем наркома тяжелой промышленности. Ему во многом принадлежит заслуга выполнения планов первых пятилеток, но Пятаков был слишком умным человеком, чтобы считать выполнение этих планов победой дела социализма. Социализм, считал Пятаков, нельзя отделить от улучшения материальных условий жизни рабочих, от движения к бесклассовому обществу, от определенных культурных, моральных и политических норм. С большим Огорчением замечал он явные признаки упадка. Когда на 17-ом съезде Молотов говорил о «морально-политическом единстве», это было нечто совершенно иное. Пятаков усматривал в этом «единстве» утрату тех моральных ценностей, которыми он больше всего дорожил.

Мне редко приходилось встречать Пятакова, но об его взглядах и настроениях частенько слышал от нашего общего друга Вилли Мюнценберга. Было это вскоре после моего окончательного переезда в Москву в 1932 году. Мюнценберг помогал мне тогда разбираться в том, что происходило кругом, помогал знакомиться с жизнью в СССР. Я замечал, что условия жизни становились с каждым моим приездом в Москву все

 

- 112 -

хуже и хуже. В частности, бросалась в глаза инфляция, напоминавшая положение в Германии. Так, например, на 180 рублей, которые я оставил товарищу в 1926 году, он мог прожить три-четыре месяца. А когда он вернул мне эти деньги в 1931 году, то стоимость их была равна примерно стольким же копейкам. От Мюнценберга я узнал, что жизненный уровень рабочих снизился наполовину по сравнению с уровнем до 1914 года, что в стране происходят крестьянские бунты и что миллионы крестьян погибают от голода. Таковы были результаты сталинской насильственной коллективизации сельского хозяйства.

Все коммунисты верили в коллективизацию, но в 20-х годах считалось само собой разумеющимся, что это — медленный и постепенный процесс, когда успех и процветание одного кооператива будут служить примером и стимулом для организации другого. Троцкисты, впрочем, уже в 20-х годах требовали усилить нажим на богатых крестьян, были недовольны благоприятной для зажиточных крестьян Новой Экономической Политикой. Их называли тогда экстремистами. Но даже они в своих самых необузданных фантазиях не заходили так далеко, чтобы требовать физической ликвидации пяти миллионов «кулаков» и «социализации» сельского хозяйства ценой полного паралича сельскохозяйственной продукции. Еще до Первой мировой войны существовал немецкий социал-демократический тезис «Бауэрннот ист Арбайтертод», т.е. «Крестьянская нужда — смерть для рабочих». И тезис этот, конечно, был знаком троцкистам. Поэтому, хотя их главная задача была улучшить условия жизни рабочего класса, и они готовы были проводить индустриализацию в известной мере за счет крестьянства, они, по крайней мере, предвидели и предсказывали, как отразится на обоих классах, то есть на крестьянах и на рабочих, та дань, которой обложил колхозное крестьянство Сталин. Это ужаснуло их, так же как и Бухарина, в котором крестьяне видели своего друга.

 

- 113 -

Была и другая сторона жизни в Советском Союзе, которая уже давно тяготила таких людей, как Пятаков. Это было все растущее неравенство.

В первые годы советской власти сохранялась еще аскетическая традиция старых революционеров. Одним из проявлений ее был так называемый «партмаксимум» — потолок зарплаты членов партии. Сначала этот потолок был действительно очень низким. Партработники получали почти столько же, сколько рабочие, хотя уже в то время на ответственных постах партийцы имели известные привилегии. Тон задавал сам Ленин, отказавшийся, как известно, от лишней копейки и от лишнего куска хлеба. Потом потолок несколько повысили. Выделялось больше денег на побочные расходы, связанные с работой. Разрешили получать особое вознаграждение за журналистскую работу. Некоторые скатывались к буржуазному образу жизни, но на это смотрели как на признак «перерождения». Ударом по этой традиции было введение НЭП'а. Все-таки до смерти Ленина традицию эту старались соблюдать хотя бы формально. В то время партиец уже мог зарабатывать до 120 рублей в месяц, пользуясь при этом специальными закрытыми распределителями и ресторанами для привилегированных. Но он все же не был совершенно отрезан от рядовых членов партии и от масс. Радикальная перемена произошла только при Сталине, когда его сторонники стали получать щедрые материальные вознаграждения по его указаниям. Накануне решительной схватки с оппозицией руководство партии совершенно отказалось от всякой борьбы с привилегиями.

Последний шаг в этом направлении был идеологического порядка. Прежние идеалы равенства были объявлены «буржуазными» и к 1932 году в обществе появились совершенно новые критерии. Так, например, у человека было больше шансов получить хорошую работу, если он, несмотря на общий недостаток, был хорошо одет, не был изможден от голода, пытался дать приличное образование своим детям. Предполагалось,

 

- 114 -

что если человек сумел хорошо позаботиться о себе, то он лучше обеспечит и своих подчиненных, будет лучшим хозяйственником. С другой стороны, стали с глубоким недоверием подходить к таким качествам, как скромность в быту, аскетизм, сочувствие судьбе других и желание разделить эту судьбу. Это было одной из причин роспуска Общества старых большевиков, многие члены которого обладали именно подобными качествами.

В 1932 году вспыхнули забастовки на текстильных фабриках в Иваново-Вознесенске. Забастовки были вызваны голодом и низкой заработной платой. Расправами — еще более жестокими, чем обычно, — с участниками забастовок руководил Каганович, причем репрессиям подвергли не только бастовавших рабочих, но и довольно высокопоставленных руководителей местных парторганизаций. О причинах этого я узнал непосредственно от одного из таких репрессированных местных партийных деятелей. Некоторые партийные руководители, не довольствуясь попытками сигнализировать в Москву о создавшемся материальном положении рабочих делили с последними их участь. Так, они сами и их жены бойкотировали свои особые распределители, одевались как рабочие и вместе с рабочими стояли в очередях за продуктами. Именно за это их больше всего и наказали. Как разъяснял Каганович, закрытые распределители являлись частью партийной политики — их бойкотирование было равносильно выступлению против генеральной линии партии. А попытки подделываться под рабочих, по мнению Кагановича, были опасным антипартийным уклоном. Как руководители, так и руководимые должны были соблюдать установленные порядки, не смели переступать барьер неравенства.

И большинство действительно его не переступали. Материальная нищета вела к моральной деградации. Рабочих в промышленности стало больше, но не было у них уже той силы духа и воли, какие были у по-

 

- 115 -

коления рабочих, совершивших Октябрьскую революцию. И только немногие партийцы-руководители избежали разлагающего влияния власти и материального благополучия в море нищеты и голода.

Неравенство и было одним из тех вопросов, которые поднимали Троцкий и его сторонники. Но большинство партийных руководителей, которое вело себя «примерно», настолько разложилось, что поднимать этот вопрос было бесполезно (хотя многие из них считали свою совесть чистой).

В то время в людях этих партийных кругов появилось что-то дикое. На пресловутых вечеринках, где водка лилась рекой, очень популярной была песенка, вроде цыганской:

Мы все пропьем — баян оставим

И всяких сук плясать заставим.

Этот «баян», видимо, и был остатком их внутренней свободы и честности, их тайной идейной «сердцевиной». Это было компенсацией за хвалебные гимны Сталину, за отказ от идеалов Октября, которые, как многие из них сознавали, они сами же помогали « всяким сукам хоронить». На таких вечеринках будто и не замечали, что каждый десятый был осведомителем, обязанным немедленно донести о таких разговорах.

Пятаков оставался верным своим принципам, но, как и многие другие, стал пить. Именно потому что он был прямым, упорным, проницательным человеком, он не сумел перейти определенную черту своей совести. Пятаков знал, что будущего у него нет. Рассказывали, что в течение последнего года работы в Наркомтяжпроме он часто являлся на работу пьяным, напивался до белой горячки и жаждал смерти. Все это на его суде обошли молчанием.

«Суки» все же обладали кое-какими остатками пристойности. Человека могли обвинить в самых фантастических преступлениях, совершить которые он никак не мог, могли расстрелять из-за него родственников, только за то, что они родственники, но его

 

- 116 -

личные слабости и пороки (хотя ими широко пользовались следователи для получения нужных им показаний) не предавались гласности. Следователи не только знали фактическую сторону жизни обвиняемых — один бывший сотрудник органов безопасности рассказывал мне, что из этих фактов они старались вывести правильную формулу характера того или иного подследственного. Насколько фантастическими бывали предъявляемые обвинения, настолько точным и соответствующим действительности был параграф, содержавший описание личных качеств заключенного, его наклонностей и слабостей.

Незадолго до окончания второй пятилетки Пятакову дали орден Ленина, вынесли горячую благодарность от имени ЦК партии и... арестовали. У него имелся некоторый юридический опыт. В 1922 году он был членом трибунала, судившего эс-эров. Подсудимых тогда приговорили к десяти годам, но выпустили на свободу через два года. С Пятаковым же поступили совершенно иначе.

На суде Пятаков признавался во всем подряд. Следователи, безусловно, его ни в чем не убедили. Но он слишком много знал и понимал, как делаются такие дела. На суде звучала только одна диссонирующая нота. Некоторые из небылиц, которые он рассказывал на суде, слишком легко оказалось проверить и опровергнуть. Так оно и случилось позже, когда его показания были опубликованы и проверены во Франции. Там он якобы встречался с «участниками заговора», в несуществующих местах или в такое время, когда было известно, что они находятся в совершенно другом месте. Может быть, он позволил себе такую шутку напоследок. Это на него было похоже. А может, пошел на все из страха перед пытками, но он все же оставил после себя небольшой постскриптум, который и расшифровали историки.

 

- 117 -

Человеком совершенно другого склада был Иван Смирнов, руководитель одной из троцкистских групп. По происхождению рабочий, он был в большевистском подполье, во время Гражданской войны командовал партизанским отрядом. Он занимал довольно высокий пост в Наркомате связи, но не порывал тесной связи с рабочими. Во время безработицы он лишился работы, но не стал прибегать к помощи высокопоставленных друзей, а натянул кепку и встал в очередь вместе с другими безработными на бирже труда.

Глубоко подавленный все растущей властью бюрократии и считая, что партия и правительство все дальше и дальше отходят от коммунизма в том смысле слова, как он сам понимал его, Смирнов примкнул к троцкистской оппозиции с момента ее возникновения. Он участвовал в организации оппозиции, подписывал все ее декларации, голосовал за нее и уже с 1923 года с ним постоянно случались всякие неприятности. Позднее он был связным между различными разобщенными троцкистскими группами и продолжал участвовать в троцкистском движении даже и после высылки Троцкого. В конце концов, хотя и позже других, и он покаялся. Его просьба о прощении, обращенная к Сталину, не спасла его от ареста. Он тоже «признался» на процессе, хотя и с известными существенными оговорками.

Он признал свои троцкистские настроения и заявил, что для людей, разделяющих подобные убеждения, естественно было бы перейти к антисоветской «контрреволюционной» деятельности. Но он отрицал существование «центра» и «заговора» и не отступался от своих слов, несмотря на давление Вышинского. По-видимому, ему удалось кое-что скрыть от следователей. Или же следователи были настолько заинтересованы в том, чтобы он фигурировал на показательном процессе, что ему удалось добиться компромисса. Гибель Смирно-

 

- 118 -

ва была тяжелой утратой для троцкистского движения, но его «капитуляция» принесла им меньше вреда, чем капитуляция многих других.

Были и такие, однако, которые не капитулировали до конца.

Сына Троцкого, Сергея, я встретил в 1937 году. Оба мы ожидали допроса в одной из камер предварительного заключения на Лубянке. Камера эта — маленькая клетушка, которую заключенные называли «конурой». Обычно в такую «конуру» помещали только одного заключенного, но, поскольку Лубянка была переполнена, то нас поместили вдвоем. Так что нам пришлось провести вместе несколько часов однажды ночью в феврале 1937 года.

Это была памятная для меня встреча. Сергея только что привезли в Москву из лагеря в Воркуте. Дело его было назначено на переследствие, и он весьма мрачно смотрел на свое будущее. Мои перспективы были не многим лучше. И действительно, вскоре после этого я был приговорен к смерти. Но Сергей почему-то был убежден, что мне удастся выжить. И он просил меня передать несколько слов его родителям, если мне приведется с ними встретиться.

Ему было тогда около 28 лет. Небольшого роста, худощавый, круглолицый, с усами. В отличие от своего брата, Сергей никогда не проявлял ни малейшего интереса к политике и отказался даже вступить в комсомол. Он был страстным книгочеем, а его другим пристрастием был цирк. Ребенком он даже однажды убежал из дому и пристал к бродячему цирку.

Родители, конечно, не одобряли его поведения и объясняли ему, что оно может повредить отцу. Однако он оставался неисправимым. Когда его отец оказался в оппозиции, Сергей усмотрел в этом подтверждение своим аполитичным взглядам. Учился он хорошо, но долго не мог решить, какую выбрать специальность. В конце концов он окончил архитектурный институт.

Когда Троцкий в 1929 году был выслан заграницу,

 

- 119 -

Сталин в одну из своих редких минут великодушия разрешил Троцкому взять с собой семью и свои архивы. Сергей узнал об этом в провинциальном городе, где он тогда работал. Родители настойчиво уговаривали его уехать с ними. Троцкий отчетливо предвидел судьбу связанных с ним людей, оставшихся в СССР.

— Представьте себе самое ужасное и помножьте его на десять, — сказал он друзьям, провожавшим его в Одесском порту.

Сергей же в это время был влюблен и не захотел оставить свою подругу. Он отказался уехать.

Некоторое время все шло как будто благополучно и страхи отца казались преувеличенными. Ему не только удалось избежать репрессий начала 30-х годов, но друзья сумели даже устроить его на работу. И лишь в 1935 году, после убийства Кирова, его вызвали и потребовали публичного отречения от отца. Ему внушали, что от него требуют только правды: т. е. чтобы он сказал, что никогда не разделял взглядов отца и не пожелал уехать с ним заграницу. К этому следовало лишь добавить, что он считает своих родителей «врагами народа». Сергей отказался подписать это на том основании, что не имеет никакого отношения к политике, и заявил, что хотя его аполитичность была причиной расхождений с отцом, он ни в коем случае не хочет принимать участия в публичной травле отца. Его уволили с работы, а еще через несколько месяцев арестовали.

Немедленно по прибытии в Москву осенью 1936 года он объявил в тюрьме голодовку. Следствие по его делу было закончено в течение десяти дней. Его приговорили к пяти годам лагерей. В декабре того же года он прибыл в Воркуту и там впервые столкнулся лицом к лицу с убежденными последователями его отца. Он проникся глубоким уважением к этим людям.

Хотя огромное большинство троцкистов к этому времени капитулировало, все еще оставалось, главным образом, конечно, в тюрьмах и лагерях, ядро убежден-

 

- 120 -

ных и бескомпромиссных. Арестованные троцкисты и их семьи были собраны большей частью в трех крупных лагерных системах: на Колыме, в Воркуте и в районе Норильска. О троцкистах Воркуты я впервые узнал от самого Сергея.

Меня не удивило, что бывшие участники оппозиции произвели на него такое сильное впечатление. Я сам столкнулся в заключении с некоторыми из них. В основном это были интеллигенты, которым взгляды Троцкого, менее ограниченные и сухие, чем ленинские, импонировали с самого начала. Большинство из них были в прошлом профессиональными революционерами, участниками Гражданской войны, примкнувшими в начале 20-х годов к оппозиции. Среди троцкистов представители национальных меньшинств занимали больший удельный вес, чем в других оппозиционных группах. Все они были убежденными интернационалистами, и идея местного советского национализма была им глубоко чуждой. Если бы в то время существовал термин «безродные космополиты», то его определенно применили бы к троцкистам.

Они были пуристами, больше всего на свете боявшимися осквернить свою доктрину. Это являлось главным препятствием к их объединению с другими группами. Даже в лагере они держались обособленно. Это они унаследовали от самого Троцкого. Ленин бывал жестким или податливым, в зависимости от обстоятельств. Троцкий же даже в ссылке, когда перед ним захлопывались чуть ли не все двери, находил все же время и тратил свой блестящий талант полемиста на яростные теоретические споры с западными социалистическими лидерами. Когда я обвинил троцкистов в сектантстве, они ответили, что единственное и главное для них — « сохранить в чистоте знамя ».

Их фанатизм отталкивал большинство заключенных. Но даже и тех, кто им сочувствовал, они не всегда принимали в свою среду. С другой стороны, их мрачное мужество служило противоядием от угроз и искушений.

 

- 121 -

Запомнился мне бывший руководитель комсомола Армении. Его сначала приговорили к трем годам и срок его истекал в 1937 году. Каждый заключенный носил с собой удостоверение личности, на котором стояла и дата его освобождения. И вот однажды, к нашему изумлению и ужасу, этот человек, спокойно улыбаясь, переправил свой срок в удостоверении с 1937 на 1987. Нам он объяснил, что, конечно же, не надеется дожить до 1987 года. Но поскольку он останется троцкистом всю жизнь, то, естественно, ему суждено оставаться всю жизнь в тюрьме. Сталин был по-своему прав, не выпуская из заключения троцкистов. Что же до них самих, то они были преисполнены решимости страдать и умереть за правду.

Когда я говорил этим людям, что, как политики, они сами себя «исключают из истории», они отвечали, что то же самое слышат от всех «оппортунистов». Сергею условия в лагере показались ужасающими. Но в честь отца ему был оказан такой теплый прием, что он приободрился. С другой стороны, и его присутствие придало новые силы заключенным оппозиционерам. Сергея по-прежнему мало интересовали их политические и экономические взгляды, но огромное впечатление на него произвели их духовная независимость, преданность и верность взглядам отца. Сергей с полным правом сказал потом, что недели, проведенные им в Воркуте среди последователей и идейных друзей отца, были самыми счастливыми в его жизни. Сергею очень хотелось сообщить родителям об их друзьях, а также и о своих изменившихся взглядах. А особенно ему хотелось попросить прощения у матери за то беспокойство и горе, которые он ей причинил. Еще Сергей просил передать, что он с достоинством встретит смерть. Через несколько недель Сергея расстреляли.

Когда меня освободили, мать Сергея была еще жива. Я написал ей письмо. К сожалению, встретиться нам не удалось: я приехал в Париж в 1962 году, но она уже умерла.

 

- 122 -

Еще я слышал о Сергее от одного из его друзей (их дела вел тот же следователь). Когда этот друг спросил у следователя о Сергее, тот ответил: «Если отец пошлет за него вагон золота, мы, может быть, его отпустим». Но это была просто жестокая шутка. Никаких подобных предложений Троцкому никто никогда не делал. А судьба Сергея все равно была предрешена.

Много лет прошло, прежде чем мир узнал о последних днях и героической гибели этих людей в лесах Севера. Основные факты были опубликованы в Нью-Йорке в «Социалистическом Вестнике» (в номере 10/11 за 1961 год). Добавлю к этому только детали, какие мне удалось узнать из разговоров с Сергеем и с несколькими заключенными, которых я встретил гораздо позже, физическое уничтожение оппозиционеров-троцкистов было запланировано и тщательно подготовлено в Москве. Это подтверждается тем, что произошло оно одновременно в трех лагерных системах, где содержались бывшие оппозиционеры. Но больше всего мне известно о том, что произошло именно в Воркуте. Здесь осенью 1936 года бывшие участники оппозиции обратились к лагерной администрации с требованием улучшить условия в лагере: в частности, отделить их от уголовников и разрешить жить с семьями. При этом они замечали, что условия в лагерях были более бесчеловечными, чем в любой из капиталистических стран. Лагерная администрация отказалась выполнить эти требования, угрожая дальнейшими репрессиями. Тогда в октябре 1936 года заключенные оппозиционеры, вместе с женами и детьми, объявили коллективную голодовку. С приходом зимы и в условиях, намеренно рассчитанных на то, чтобы сломить их сопротивление, голодовка требовала поистине сверхчеловеческой силы духа. К ним присоединилось несколько сочувствующих. Большинство же заключенных, подкупленных лишней пайкой хлеба, или под угрозой разделить судьбу оппозиционеров,

 

- 123 -

или «из убеждений» (я встречал и таких) поддержало администрацию. И это было, пожалуй, страшнее всего. Лагерная администрация начала по местному радио передавать выступления бывших политических деятелей, а ныне — политических заключенных, речи, которые, как это ни странно, повторяются сталинистами и по сей день. Сталин был якобы предначертан самой судьбой. Победа его — историческая необходимость. Подчинение Сталину — священный долг по отношению к Ленину. С «объективной точки зрения», все выступающие против Сталина, хотят они ,того или нет, — «вражеские агенты».

Троцкисты мрачно шутили: «Вы что такой расстроенный?» — спрашивал один, — «А Гестапо забыло послать причитающиеся мне за этот месяц деньги».

Голодовку держали три месяца. Даже дети не хотели сдаваться, хотя мужчины умоляли матерей заставить их есть: вид истощенных голодом детей был невыносим.

Большинство все же выжило. К некоторым применялось насильственное кормление. Обычно человек может без воды и пищи прожить до десяти дней. Если давать ему пить, то голодать можно несколько недель, а при насильственном кормлении человек может прожить до пяти-шести месяцев, хотя здоровье его будет совершенно подорвано в результате такой голодовки. Лагерные врачи утверждали, что ни один из голодавших не умер в больнице. На самом же деле безнадежных выписывали из больницы, и они умирали через несколько дней в зоне.

Через три месяца администрация неожиданно согласилась удовлетворить все требования голодавших. Большинством голосов решено было прекратить голодовку. А еще через две недели начальство лишило голодавших всего, чего им удалось добиться. Некоторые пытались возобновить голодовку, но было поздно. Администрация объясняла свою тактику тем, что успешная голодовка подорвала бы дисциплину в лагере.

Конец наступил летом 1937 года. В лагерь из Москвы

 

- 124 -

прибыла «тройка». Троцкистов направили на специальные работы и разместили на кирпичном заводе. Некоторых повторно подвергли жестоким допросам.

Однажды, — это было осенью 1937 года, — здание кирпичного завода неожиданно оцепили специальные отряды вохры. Заключенным выдали двухдневный паек и объявили, что их переводят в другой лагерь. Заключенным это показалось очень подозрительным, потому что Воркута в это время года фактически отрезана от остального мира.

В течение какого-то времени в Воркутинском лагере знали только, что заключенных-оппозиционеров, одетых в немыслимые лохмотья, с двухдневным запасом продовольствия, охрана увела ночью в лес, а еще через два дня охранники вернулись, но без заключенных, приведя обратно двух-трех человек, взятых по ошибке. Вот от этих-то людей и узнали о происшедшем.

После однодневного перехода этап подошел к построенным в лесу времянкам, где и заперли людей. Затем их стали вызывать группами по спискам и расстреливать тут же, в лесу, пулеметными очередями. Некоторые сопротивлялись, выкрикивали лозунги, боролись до конца. Вохровцы, как обычно в таких случаях, были пьяны.

Когда со всеми было покончено, тела расстрелянных в их лохмотьях облили керосином и подожгли. Долго полыхал этот костер в глухом Воркутинском лесу.

В списках расстрелянных, переданных затем лагерной администрации, значились фамилии и говорилось, что они были расстреляны как «бандиты», «диверсанты» и «контрреволюционеры». И действительно, вместе с оппозиционерами расстреляли нескольких бандитов, а также несколько человек, давно порвавших с оппозицией.

Это был первый массовый расстрел в таких масштабах. К концу 1937 года, в результате массового уничтожения в лагерях на Колыме и в Воркуте, в живых не осталось никого из оппозиционеров-троцкистов,

 

- 125 -

кроме нескольких, оставленных для каких-то целей. Подобные массовые расстрелы политзаключенных возобновились во время и после войны. Следы тщательно заметались: Сталин хотел не только по-своему повернуть историю, но и написать ее по-своему. Так, в 1938 году втихомолку были ликвидированы и члены тех «Троек», которые выносили приговоры, а за ними и те стрелки-вохровцы, которые приводили их в исполнение. Избежать расстрела удалось только тем, кто к этому времени уволился с работы. А в 1939 году пришла очередь и самого Ежова, руководившего уничтожением людей в масштабе всей страны. Было лишь объявлено о его переводе на другой пост, но исчез он бесследно.