Примечание второе: Картинки с выставки все на ту же тему –

Есть ли в России антисемитизм?

1. Старик Калинин

Типичный русский мужик с картины передвижников: невысокий, косолапый, лицо с задубелой кожей и пронзительными глазками, все заросшее рыжей бородой. В лагере, где бороды носить запрещено, кажется, приказом по МВД № 20, он сразу бросился мне в глаза.

Осужден по групповому делу — за организацию братства «истинно православной церкви» последователей патриарха Тихона (они не признают фактической рабской зависимости православной церкви от атеистического государства). Приговор ему сочиняли давно, в 1958 году, и не в Москве, а в провинциальной, татарской Казани, поэтому приговор откровенен до циничного неприличия — нет даже обычной маски. Старику Калинину, например, в этой группе вменялось то, что он завел огород, продуктами с которого кормил не только себя, но и братьев по вере; что он содействовал купле деревенской избы для того, чтобы создать в ней молельный дом; что высказывал пожелание о создании тайного монастыря... Единственное место в приговоре, хоть как-то затрагивающее политику, состоит в том, что между собой обвиняемые вели разговоры, мечтая о восстановлении монархического строя во главе с... Ершовым, «паровозом» по их делу, малограмотным иеромонахом-тихоновцем. За все за это милосердный суд либеральных хрущевских времен приговорил троих обвиняемых, в том числе Калинина, — учитывая Указ Президиума Верховного Совета СССР 1947 года «Об отмене смертной казни» — к 25 годам заключения в концлагерь. (Кстати, «паровозу» Ершову, к тому времени сидевшему с 1944 года в лагере свои первые 25 лет изоляции за ту же деятельность, великодушно объявили, что настоящий приговор «поглощает» — именно такое слово употребили — неотбытую часть его первого наказания и очередные 25 лет ему будут отсчитывать с момента второго суда. Он умер в лагере в 1974 году на тридцатом году заключения.)

Меня заранее предупредили, что Калинин зоологический антисемит. Каково же было общее изумление, когда его увидели прогуливающимся рядом со мной.

Он подошел сам. Может быть, услышав, что я писатель, этот малограмотный мужик надеялся, что я помогу ему написать надзорную жалобу или заявление — кто знает, так мне, во всяком случае, показалось. Подошел и прочитал стихи — Ершова и еще одной своей подельницы, осужденной всего лишь на 10 лет. Стихи плохие — такие писали в XVIII веке, прославляют Ершова как мессию. Разговорились — кое-что из его рассказов я запомнил:

 

- ...При Берии меня в «ласточку» одели. Ты не знаешь про «ласточку»? Это балахон такой, одевался на все тело с руками и ногами, и рукава, и эти, как их... на ногах рукава... они были длинные _ метра на полтора длиннее рук и ног. Их перехватывали менты (так в лагере зовут надзирателей — М.Х.) и тянули к себе крест-накрест...

В общем, я понял, что с помощью комбинезона-«ласточки» человека стягивали пополам так, чтобы его пятки касались затылка.

— ...Хорошо, у меня глаза на лоб выскочили, они меня раза три стянули и отпустили. А то бы насмерть затянули! Бывало... А потом спрашивают: «Ну, пойдешь на работу?». Это я в церковные праздники на работу отказался выходить. Я говорю: «Нет, беси». Ну, они меня в БУР. Совсем бы заморили, да скоро Сталина, пса, отравили. Меня какой-то кагебист приезжий, стал допрашивать: за что в БУРе сидишь, — я сказал: за то, что в праздники не работаю, он приказал отпустить...

Еще один рассказ:

— Уже в этот срок вышел приказ бороды стричь. Я на спецу^* сидел. Начал прятаться от дьяволов: как все на работу выйдут, я под нары забьюсь, вцеплюсь в стойки, они меня за ноги подергают, а не достать! Наконец, подстерегли, шестеро навалились, один на руки, голову задрали так, что дыхнуть не могу, и кромсают ножницами аж по коже. Я только кричу: «Будьте прокляты, жидовские морды!»

Через день он спросил меня, кто я по национальности. Я ответил. «Непохож, — сказал он потрясение, — простой больно».

Еще через день подошел и сказал:

— Вы меня простите... Я к вам как к человеку хорошо отношусь и знаю, что даже в самой дурной семье родятся хорошие дети... Но вашего народа я простить не могу... Вы мой приговор читали, знаете, что с нами, с верой нашей сделали. И сами знаете — делали это евреи. Так что лучше нам с вами больше не говорить.

Что я мог ему сказать? Много, конечно, но доводами разума, логики, истории не сломаешь закаменевшую в обидах и предрассудках душу старика, отсидевшего в общей сложности (за два срока) уже тридцать лет, пожертвовавшего своей вере жизнью, домом, семьей (его детей начали преследовать, едва они приехали к нему на свидание). «Ты прав, — однажды заметил мне мой друг Дмитро Квецко, националист из Украинского Национального фронта, — но ты прав от ума, а у нас душа окровавлена...»

Я ведь помнил, как мои дяди и старшие братья распевали: «Там, где сидели цари и генералы, теперь сидим там мы...»

А Калинин сидел под ними.