- 90 -

4. свидание

В Рижской централке опыта общения с политическими надзиратели явно не имели: столько мата сразу я еще не слыхивал. Принимали меня три здоровых бугая во главе с дежурным офицером.

Когда я сообщил, что прибыл для свидания с матерью, это вызвало не только новый приступ брани, но и смех. Я заметил лейтенанту, что так обращаться со мной «неправомерно», да кстати, по уставу Внутренней службы им полагается говорить мне вы, а не тыкать.

— Сейчас выебем в рот, оденем тебе, бандит, рубашку, — ответил контролер,—запомнишь свидание с нами!

Между тем лейтенант сорвал печати с моего «дела», переданного конвоем, и пробежав глазами верхнюю бумажку, злорадно заулыбался. То было постановление прокурора республики об этапировании меня в Ригу в связи с «привлечением по уголовному делу».

И мой статус определила эта бумажка. А статус был таков: в камеру с собой никаких вещей, кроме пары белья, носков, зубного порошка, мыла. Ни карандаша, ни клочка бумаги, ни единой книж-

 

- 91 -

ки. Камера в следственном корпусе особого режима совершенно холодная и темная: густые металлические жалюзи с обеих сторон стекла. Динамика нет, газет нет — полная изоляция.

Так и прошло три дня, а движения со свиданием нет. Настроение понятное: мерзну, голодно*, читать нечего. Уже стал подумывать: может, и в самом деле совершить какое-нибудь преступление? Постоянно одет в бушлат и ушанку, постоянно греюсь возле труб водяного отопления — чуть теплых. Открывается дверь — входит врач с еженедельным обходом. Солидный мужчина, очки, белый халат: все как надо. Заглянул в унитаз, прошелся опытным глазом по темным обшарпанным углам, по голым доскам стола, по заиндевелому оконному переплету.

— Вон, видишь? Во-он, — радостно пропел, ткнув пальцем в угол потолка.

— Что там?

— Паутинка. Ее надо снять. Чистота — залог здоровья.

Довольный собой, кивнул и вышел.

Дни шли, а свидания нет и нет.

Сижу на «торчке». Удовольствие от этого облегчительного акта на столь комфортабельном приспособлении омрачает одна прозаическая деталь — за мной наблюдает надзиратель, точнее, молодая надзирательница. Она прилипла к глазку своими фиолетовыми ресницами («торчок» несколько в стороне, сбоку от дверей, а шорох формы и царапание пуговиц о железо выдают ее усилия видеть лучше). Не знаю, как у этой комсомолки на посту, но у меня такая ситуация вызывает некоторое смущение, и поэтому я сижу уже минут 15. Она же, заинтересованная, почему я так долго занят, не отходит. Круг замкнулся. В такие минуты надо быть философом или, по крайней мере, Мишей Хейфецем!

— Почему, Борис? Потому что я — не требователен к быту?

— Нет, просто ты, как всегда, задумался бы на «торчке» и ничего не заметил.

Эти молодые тюремщики пришли, в значительной степени, из села. Много среди них женщин — нынче равноправие. Девки бежали из колхоза, и работа в тюрьме дает возможность беспрепятственно получить прописку и койку в городском общежитии. Служба не пыльная, дармовые мундиры с блестящими пуговицами — намажет глаза, натянет на свои крепкие ляжки черные колготки и, полная восторга от достигнутого успеха, стоит на воняющем хлоркой и нечистотами тюремном этаже...

Два раза в сутки делается проверка камер корпусными — это поколение старших. Разжиревшие от безделья, начищенные и надушенные, они совершают обход, демонстрируя свое величие и власть, оставляя за собой шлейф отборной ругани и тяжелых дамских духов.

 

 


* Все продукты, захваченные с собой из лагеря, Боря по доброте отдал в воронке возвращавшемуся на 17-ю зону из ПКТ 19-й Паруйру Айрикяну. секретарю НОПА: это мне рассказал не он, а Айрикян.

- 92 -

Хам — он всегда хам, даже если выбился в господа. Я не уверен, что под блестящим мундиром этих господ свежее белье и что они имеют представление о туалетной бумаге (ни в тюрьмах, ни в лагерях она, кстати, не предусмотрена). Да и баней здесь, в централке, не балуют: водят раз в 10 дней.

Здание бани — целый комплекс помещений, «боксов». Для каждого свое назначение: стрижка волос, прожарка одежды, стирка белья и, наконец, «мыльные» — со скамьями, тазиками, бочкой мочалок в хлорированной воде и т. д. Все помещения имеют по несколько дверей, и процесс «помывки» организован так, чтобы движение камер шло без остановки. Основная задача надзирателей — обеспечить изоляцию арестантов одной камеры от другой; но случаются, в спешке, и не предусмотренные никем встречи.

Я помылся и, одетый, уже готов был идти, но надзиратель почему-то передумал и решил сначала отвести из бани заключенных другой камеры.

— Жди здесь! — Он открыл дверь в соседний пустой бокс. В ту минуту, когда дверь за мной захлопнулась, на противоположной стене дверь отворилась и помещение вдруг заполнилось толпой голых женщин. Я оказался среди примерно 20 молодых уголовниц, направлявшихся мыться, пахнувших потом, камерой и еще чем-то, специфически женским. От неожиданности все мы несколько опешили — они образовали полукольцо и молча смотрели на меня, я же, ничего не соображая, поглощал их глазами.

Ее я узнал не сразу, и только меня осенило, как вскочил надзиратель и, ругнувшись, быстро вывел меня. Трудно поверить, что несколько лет могут так изменить человека. Некогда чудные, упругие груди обвисли, соски на них сморщились и потемнели. Белый мраморный живот, узкие бедра, крепкие спортивные ноги — вся ее легкая фигура обесформилась, разрыхлилась, стала какой-то мятой. Она стояла жалкая и одинокая среди своих товарок — так же, как они, с босыми ногами в расшнурованных тяжелых арестантских ботинках, с бледным и чужим лицом, смотрела на меня невидящими глазами.

Почему она в тюрьме, первая после того срока, моя красноголовая дивная подружка? Корысть, отчаяние, любовь? Этого я, наверно, уже никогда не узнаю. Что бы ни было — все естественно, по-другому бывает, кажется, реже. Время от времени тюрьма — удел многих миллионов в этой стране.

Утром явился в камеру лейтенант, что принимал меня в ночь приезда.

— Как живы-здоровы? Все нормально? Вопросы, жалобы есть?

Старого знакомого нельзя было узнать. Тон — подчеркнуто, официально вежлив, даже с доброжелательным оттенком. Я понял, что дело сдвинулось!

— Вы знаете, что сегодня у вас свидание? Часам к десяти за вами придут.

 

- 93 -

Действительно, вскоре пришел надзиратель. Пройдясь по моей ^одежде, похлопав по карманам, скомандовал: «Руки за спину, по ау сторонам не смотреть» — и повел меня впереди себя, указывая командами направление. Мы спустились по лестнице, обтянутой, как в ' зверинце, железной сеткой, прошли сквозь многочисленные двери-решетки на тюремный двор и, минуя ворота в стене, разделявшей двор пополам, вошли в громоздкие двери административного корпуса. Нас встретил дежурный корпусной, который отпустил надзирателей и повел меня по коридору полуподвального помещения, вдоль деревянных, покрашенных белой краской дверей. Одну из них он открыл (на ней висело объявление о комсомольском собрании, из чего я сделал вывод, что здесь помещение комитета комсомольцев-надзирателей). Мы вошли в комнату, где за столом сидела мама и немолодой майор, один из замначальников тюрьмы. Я обнял маму. Майор сообщил: «Свидание — на трое суток».

— Извините, дверь мы закроем. Если что потребуется, нажмете на эту кнопку. — Он показал на сигнализацию в стене и, пожелав всего хорошего, удалился.

Кроме стола и трех стульев, в комнате красовались две новые, только что установленные железные койки (местами еще оставалось плохо вытертое машинное масло). Они были застланы новыми простынями, новыми байковыми одеялами и пуховыми подушками в новых наволочках (все только-только с тюремного склада). Вешалка для одежды, табурет с электроплиткой, умывальник, унитаз в отдельном боксике за дверью — все это обеспечивало уже порядком забытую комфортабельность гостиницы средней руки.

Мне не терпелось узнать, что стряслось. Почему это неурочное, внелимитное свидание в Риге?

Мама сказала, что власти вынуждают ее уехать из Союза сейчас, не дожидаясь моего освобождения. А все потому, что получив из инстанций очередной, 27-й по счету отказ пересмотреть сроки по нашему делу, она, отчаявшись, решилась на крайний в условиях Союза шаг: три раза подряд приезжала в Москву и становилась в разных общественных местах с плакатом: «Освободите сына, пустите нас в Израиль!» Каждый раз ее через несколько минут арестовывали и через несколько часов отправляли в Ригу. На третий раз терпение властей лопнуло, и они отправили больную шестидесятилетнюю женщину на 10 суток в уголовный ад изолятора управления милиции за «мелкое хулиганство» (мне нетрудно представить, что она там пережила, моя старушка, среди уголовниц, пьяниц и проституток).

Расчет КГБ был прост: показать наглядно, что ее ждет, если она не уедет. И чем раньше, тем лучше: приближался съезд партии. Все было решительно и категорично, и единственное, чего удалось добиться — разрешения на прощальное свидание. Но так как проезд через Москву маме не разрешили, я оказался в Риге.

Тюрьма работает без выходных. Все 3 дня, пока проходило наше свидание, я наблюдал в окно, как тяжелые тюремные машины без

 

- 94 -

конца везли и везли за стальные ворота все новые партии арестантского мяса. Движение машин напоминало производственный ритм — неотвратимость, с какой они поступали, оставляла зловещее впечатление. Гигантская страна — большие стройки, дешевые, целенаправленно поступающие рабочие руки.

«Срок свидания кончился, прошу собираться», — постучал «мой» лейтенант.

Я обнял мать. Теперь Бог знает когда увидимся, ведь свидания больше не дадут. И все же я был рад, что она без меня уезжает в Израиль. Будет дома; плохо ли, хорошо ли, но среди своих, где ничто ей больше не угрожает. И еще хотелось чисто психологически порвать с той ниточкой, которая связывала меня с тем углом и крышей, где я жил когда-то. Все самое дорогое для меня — в Израиле. Только вот могила отца, не дожившего до счастливого дня, останется на еврейском кладбище в Риге.

«Свидание кончилось, прошу следовать за мной», — повторил лейтенант.

— Начальник, тут остались продукты, могу я взять их с собой в камеру?

— Какой разговор! Это все ваше, поступайте, как желаете.

Лейтенант излучал любезность. Я видел, какое впечатление произвели на него продукты и вещи, которые мама принесла из сертификатного магазина с собой.

— Хочу на память сделать вам подарок. — Я протянул ему газовую зажигалку и две пачки американских сигарет.

Жадно смотрел он на эти вещи, ему трудно было отказаться, и он взял бы... но понял: это моя маленькая месть за первую нашу встречу.

— Спасибо, я на службе, — сказал он и покраснел. По годам он был моим ровесником.