2. СМЕРТЬ И ШКОЛА

Кусок воспоминаний Сергея о жизни Эстонии после прихода советских войск и начала войны я использовал в первой части «Места и времени». Тогда он впервые столкнулся с убийством знакомого человека... Это был лесник, помогавший, видимо, «лесным братьям» продуктами, которого поймали советские солдаты и изрезали штыками. Потом труп преступника для устрашения провезли через весь город... Сергей трупа не видел, взрослые не пустили его на улицу. Со смертью близко он столкнулся только года через три.

— ... Фронт подошел к Нарве, и позиции заняли эсэсовские части, — рассказывал он. — Наши пацаны воровали у немцев оружие: Менялись, играли. Для интереса... Выследили как-то эсэсовский бро-

нетранспортер, оставил я товарища «на стреме», а сам полез внутрь, пока немцы обедали. Нашел шикарные пулеметные трассирующие ленты — у патронов такие красивые медные головки! Сунул одну ленту в карман, хватаю вторую — чувствую, кто-то сдавил мне плечо. Оглядываюсь — за спиной эсэсман, черный верзила.. Товарищ испугался, удрал без звука. Я попался. Повел он меня к солдатам. Чувствую — нет, знаю! — сейчас расстреляет. Преступление-то военного времени: кража оружия вражеским мальчишкой, да еще во время отступления, когда настроение вообще не располагает к милосердию. Знаю, ведет меня на расстрел — я уже мысленно покойник. Он поставил меня перед солдатами и ударил. Я — с катушек. Он делает знак — встать. Встаю. Бьет. Опять падаю. Снова бьет. Снова — «Встать!»... Сил нет и смысла нет — все равно расстреляет, ну так пусть стреляет в лежачего. Какое-то мальчишеское упрямство заговорило: не буду я лежать перед ним. Встал. Он сделал знак рукой:

«Вон» и сказал «Ал». Помчал я домой — о, как я бежал!! Уже в городе, на улице, заплакал, все лицо в крови, мороз страшный, слезы и кровь коркой на щеках заледенели — и вдруг я осознал, что жив! Захохотал. Соседи долго судачили, что сын Солдатова сошел с ума, весь в крови, а смеется...

Потом на позиции немцы привезли штрафников, эсэсман бил палкой тех, кто плохо работал. Я следил за ним, и детским умишком видел, что бил он их жестоко, зверски, но все же по справедливости: кто хуже работал, тех сильнее, кто хорошо работал, тех не трогал. С тех пор у меня осталось вот такое ощущение немецкой натуры: жестокая, страшная, но в своих рамках — справедливая.

— Не понял, Сережа...

— Я здесь, в зоне, со стариками беседовал, спрашивал: в чем разница между гестапо и ГБ? Они ведь прошли все. Говорят, жестокость и там, и тут — и там, пожалуй, пострашнее! Но зато в гестапо на самом деле выясняли — враг ты фюреру, его идеям или нет. Если враг, они безжалостны; если нет — ты их не интересовал, тебя выпускали. Конечно, Гитлер все искажал — были и расстрелы заложников, и убийство толпами, но, кажется, национальную, исконную немецкую черточку нащупать можно. «А в ГБ, говорили, следователь лишь оформлял тебя в зону, и что было на самом деле — его не интересовало. Тоже национальная черточка...»

Сергей рассказывал, как в конце войны он все же вернулся в семью к матери, как умер дед, как он стал учиться в школе...

— После войны мы, пацаны, увлекались оружием. Я считался в первых собирателях — у меня была тогда редкая специальность. В неразорвавшихся зенитных снарядах есть часовой механизм — когда его вывинчиваешь, то если чуть-чуть сдвинешь лишку, игла ударит по взрывателю — и конец тебе на месте. Но зато, если сделаешь точно, добудешь удивительно красивые часы с металлическими цифрами. Эсты — люди благоразумные, они сами за рисковое дело

не брались, но мне платили хорошо. Помню, за часы дали вот такой — показал руками — кинжал!

(Я привык представлять эстов по «Одному дню Ивана Денисовича» — народом без недостатков, забывая, что так о них думал не автор, а Иван Денисович, покорный, тягловый мужик. В лагере же заметил, что некоторые из них, при всей внешней честности, бывают излишне ловкими в отношениях с начальством. Не подлыми, а именно податливыми и оттого скользкими. Спросил об этом Сергея, благо к слову пришлось).

— Нет, они не трусы, — не очень охотно пояснил он, — они благоразумны, оппортунистичны. Например, арестовали у эста друга, соседа, конфисковали дом, имущество. Эст не пойдет дом грабить — упаси Бог! Но если представится случай, он купит конфискат оттуда за бесценок. Мол, если против силы ничего не сделаешь, почему ж не устроиться поумнее...

— Понял, — отвечаю, — они из благоразумия и свою независимость профукали?

Сергей молчит. Я цитирую ему слова французского мыслителя Шамфора: «Вильгельм Оранский сказал: «Голландцы никогда не будут рабами. Если их победят, они сядут на свои корабли, уплывут и создадут новую Голландию — где-нибудь в Африке». Только такие народы бывают свободными», — заключил Шамфор. Сергей Солдатов по натуре из такого голландского племени... А как эсты?

Рассказывал он мне, как в момент юношеского созревания переломился его характер: из вожака отчаянной уличной компании вдруг вылупился мизантроп, «лесной человек». Мир показался скопищем пошлости и подлости, он начал жить книгами, доходил до галлюцинаций, бросил школу, убежал в лес. Мать не выдержала «закидонов» сына, помирилась с отцом: они вместе решали, что с ним делать. Но тут период ломки закончился, Сергей вернулся в класс и финишировал в десятилетке первым. Только стал язвительным, ехидой — грозой учителей.

Поступать решил в авиаторы.