9. «КАДРОВКА» И МОРАЛЬ
Дальше воспоминания Солдатова побежали по запретным темам и, естественно, стали отрывочными: появились пробелы, возникли лица-анонимы, туманные сюжеты. Я беседовал с человеком, ведшим восемь лет подпольную работу, он наработал за этот срок кучу явок, связей, приемов конспирации. КГБ само не сомневалось в том, что пять человек, которых Комитету удалось посадить на скамью подсудимых, только малая шишка на айсберге, который назывался «Демократическое Движение Эстонии» — региональной организацией Демократического Движения Советского Союза. Ясно, что Сергей не мог подробно говорить про тот период его жизни, который интересовал ГБ. Я и сам стремился обойти эти вопросы (может, больше, чем было необходимо?)
С начала шестидесятых годов в жизни Сергея наступил период напряженных занятий историей и философией, религией и социологией. «Я могу по восемнадцать часов в сутки работать, не отрываясь от книг, причем, годами. В тот раз я просидел над книгами больше четырех лет». И постепенно выявились центральные направления в изучении общественной мысли.
В философии учителями жизни стали - из русских философов Владимир Соловьев, особо чтимый Сергеем, и Николай Бердяев; из европейских мыслителей — Альберт Швейцер и Тейяр де Шарден, из восточных — Махатма Ганди и совершенно незнакомый мне Ауробиндо Ганди.
В религии, как я понял, Сергея долгое время интересовали мистические учения. У него возникли связи с самыми разньми религиозными кругами и общинами...
— Когда потом я занялся политикой, друзья из религиозников довольно сурово отнеслись ко мне. Большой круг людей. Жил, мол, человек духом, Высоким, Настоящим, и вот снова уходит в Мир, к Дьяволу.
Что касается истории, то ее он не только изучал, но и делал попытку «математизировать» ритмы исторических событий (видимо, нечто в духе Н. Морозова, В. Хлебникова и других историков-поэтов?). Солдатов составил какую-то диаграмму хода всемирной истории — по его словам, она интересовала московских специалистов. Однажды в карцере Сергей признался мне, что высшим эстетическим наслаждением в его жизни было решение какого-нибудь изящного интеграла (мы договаривались, что когда нам дадут в дни Битвы за Статус по шесть месяцев ПКТ — лагерной тюрьмы — то он начнет обучать меня интегрированию. Но нас катали только по карцерам. Начальство решило — и, в общем, довольно справедливо, — что «они изнурительнее ПКТ», по выражению лагерного врача Сексясева).
Человек с математическим складом души не мог не попытаться «упорядочить» историю. Я же, как лицо в исторической методике сугубо консервативное и скептическое по отношению к модной «математизированной истории», не стал даже расспрашивать Сергея, в чем заключалась суть «диаграммы», и потому не могу здесь сказать ничего вразумительного об этих научных попытках... Наконец, основы его мировоззрения определились, и в середине шестидесятых годов Сергей перешел к организационным делам — к «кадровке».
...На воле я встречал более радикальных, более умных и тем паче более одаренных людей, чем в среде политзаключенных. Людей политзоны отличает не их мировоззрение, ум, талант, а только характер. Ведь в наших условиях переход к антисоветизму в мыслях легок для советского человека (инакомыслящими, с тем или иным заворотом идей, были и почти все встреченные мной кагебисты). Но зато переход к делу в условиях заведомой безнадежности борьбы и космического неравенства сил — это в России принадлежность исключительного характера. Например — для меня, человека, живущего исключительно в сфере собственного духа, такой переход на воле остался непреодоленным.
Иное дело — Сергей, принадлежавший к лучшим экземплярам людей дела. Он начал сколачивать организацию. Помню, как рас-
сказывал Сергей про «кадровку»... Мы сидели в большой отрядной «комнате отдыха» возле окна, вокруг дулись в домино (и лишь отдельные «мыслители» в шахматы). Сергей на листочке бумаги чертил кружки, в которых стояли обозначения: «Врач», «Поэт», «Директор», «Журналист», «Поляк», «Иисус», «Юрист», «Педагоге, «Холостяк». Кружки соединялись стрелками, от каждой из них от-_ водили ответвления к новым кружкам, кое-где группы кружков соединились в большие круги, кое-где стрелки уходили за пределы цепи, заполнившей, казалось, весь лист, и тогда на концах стрелок , возникали названия: Москва, Ленинград, Киев, Рига, Вильнюс и других мест Союза... Мы увлеклись, — только в последний момент услышали звяканье подков солдатских сапог: за нашими спинами приближались помощник начальника лагеря капитан Чекмарев с двумя надзирателями (возможно, их вызвал мой или Сергея опекун-стукач). Не отрывая стержня от листка, Сергей сразу набросал несколько формул: Х + У = 3 2, Ух = Log У и т. д. В момент, когда Чекмарев заглянул из-за наших спин в бумагу, я уже оспаривал, что X = 3 Y... По-моему, математика подействовала на персонал устрашающе: все так же клацая, они удалились...
... Невозможно преувеличить никаким сочинением организационные трудности создания подпольной организации в Союзе. С одной стороны, как будто бы существует массовое недовольство буквально всех окружающих, даже коммунистов.*
Но с другой, на этих же самых людей неотразимо действует и парализует их волю массовый миф о всесилии КГБ, которое — «все знает». Сергей как-то сказал: «В Советском Союзе не уничтожили церковь, просто заменили предмет культа. Здесь существует церковь Сатаны. Ты послушай, как вроде бы интеллигентные люди говорят о КГБ, о его всесилии, всезнании и прочих атрибутах божества! И погляди, как приходят в кабинет следователя, как едва не кланяются его столу, будто — алтарю»...**
* Один из руководителей Демократического Движения Эстонии Артем Юскевич был раньше членом КПСС. Артем по характеру напорист и забиячдив, непрерывно атакует собеседников в спорах аргументами личного характера, вроде: «Вы, господа либеральчики из салонов» или «Вы — болтуны-гуманитарии» и т. д. и т. п. Полушутя, в общем, во в споре-то аргументы ad hominen действуют. И я обезвреживал кавалерийские наскоки Артема одним и тем же, но безотказным приемом: «А ты зато в партии был...». У раскалившегося Артема немедленно отвисала челюсть, он замолкал, почти икая, и лишь Через некоторое время возобновлял постоянную легенду, якобы в КПСС вступал «по заданию». Увы, не говоря о том, что таких заданий никто не дает, легенда грешила в Плане дат: членство в КПСС возникло в жизни Артема задолго до создания ДДЭ...
** На самом же деле, КГБ (как я убедился на собственном опыте) — организация, работающая довольно бледно и примитивно. Куда ушла ее былая, поистине сатанинская сила? Сила ГБ времен Дзержинского, Ягоды, Ежова и Берии держалась на двух китах — на информационном могуществе и на безбрежном терроре... Теперь нет ни того, ни другого. Информационное могущество ГБ основывалось не на его собственных заслугах, а на факторах политических. В период романтического коммунизма «Бури и натиска» (когда коммунистами могли становиться Мальро и Джипас, Эйзенштейн и Лукач) в СССР существовала романтика доноса в качестве священной обязанности человека. Пионерам проповедовали сочиненное житие святого мальчика Павлика Морозова, который кончил тем, что посадил в ГПУ родного отца, сказав: «Раз он помогает кулакам, он мне не отец!» В тот период эти бредни действовали эффективно — не следует заблуждаться! Обывателя же, в принципе равнодушного к «Павлику», вовлекали в доносительство системой коммунальных квартир, где частная жизнь любого человека проходила на глазах соседей по коридору. Люди жили в тесноте и вечных сварах на общей кухне, зато — по рассказам наших отцов — когда органы хого-то «изымали», то комната его доставалась в виде приза доносчику. Понятно, что поток частной информации от идейных людей и от обывателей изливался на ГБ водопадом и делал его информационно весьма насыщенной организацией... Но с «разоблачением Павлика Морозова» летом 53-го и осенью 56-го годов, с одной стороны, с переездом многих жителей в отдельные квартиры — с другой, информационное изобилие ГБ иссякло. Второй источник былой силы ГБ — неограниченный террор. В случае возникновения любого очага опасности тайная полиция большевиков не утруждала себя поисками виновных: из общества просто изымались все лица, которые в силу анкетных данных казались подозрительными. Часто в этот бредень попадались и подлинные виновники того или иного дела, что укрепляло миф о всесилии и всезнании ГБ. Но и этот источник силы ГБ сейчас значительно подорван бдительным партийным контролем. Конечно, у ГБ имеются большие возможности: массовость сил, профессиональное упрямство, наличие тайного законодательства, специально для ГБ разработанного Президиумом Верховного Совета. Частые обвинения органов в «нарушении законов» неверны: сам законодатель и отменил в отношении них обычные ограничения и предписал им действовать по особым законам — по тайным предписаниям (это рассказывал мне гебист, и я верю ему). Но зато деятельность ГБ лишена, по моим наблюдениям, главного: понимания идейного смысла борьбы, которую оно ведет, понимания психологии идейного, а не шкурного (этих-то они отлично знают) человека. Нет у органов даже серьезной информации. Не раз я видел, как проваливались сексоты потому, что информация так скудна, а желание блеснуть осведомленностью так велико, что следователь практически не в состоянии был уберечь агентов от разоблачения.
Поэтому всякий взявшийся за создание организации постоянно сталкивается с совершенно откровенной или прикрытой трусостью, причем, именно в том слое людей, на который социально вроде можно рассчитывать. Сергей живописал это следующим образом:
«Беседую с интеллигентным, умным, талантливым, тонким... Вздыхает: «Эх, что можно сделать!» Даю ему для пробы почитать «Гулаг». Возвращает совершенно раздавленный: «Вы же видите, Сергей Иванович, какие ужасы! Нет, нет, я ни за какие дела не могу браться. Ах, как это страшно, что делали с людьми, негодяи, палачи!..» Вдобавок к психологическим трудностям присоединяются, по словам Сергея, чисто технические: раз организация создается в глубокой тайне, она может «кадроваться» только из людей, лично известных основателям, а в такой ситуации множество ценнейших и подходящих людей иногда остаются вне или на периферии органи-
зации, в центр же проникают лица, завербованные от нужды, от безвыходности. Часто приходится брать в штат не того, кто более подходит, а того, кто, хотя и не шибко подходит, но согласен взяться за опасное дело и подставить голову под секиру ГБ. «Мы много говорили об этом с Володей Осиповым, — рассказывал Сергей, — мало того, что сами основатели организаций — люди с недостатками и их личные минусы неизбежно отпечатываются на организациях. Но они-то, в свою очередь, вынуждены привлекать в дело людей, ясно видя не только недостатки, но иногда пороки вербуемых, и крупные пороки! Выбор-то у нас невелик. А эти люди, попав в функционеры организации, в свою очередь, начинают существовать своей жизнью, приобретать за счет Дела свой, порою немалый авторитет и — пачкают Дело пороками, а иногда губят его...». Вдобавок, руководители организации практически лишены естественного человеческого права на ошибку и ее исправление при вербовке прозелитов: ведь каждый новообращенный проникает в «Тайну», откуда выход если и возможен, то крайне опасен для всех остающихся. Насколько я понял, Демократическое Движение Эстонии (вернее, фракция, возглавляемая Соддатовым) в организационных делах предпочитало проводить гибкую линию: от членов организации требовалось не беспрекословное повиновение вышестоящему руководителю (как, например, делалось в Национальной Объединенной партии, руководимой П. Айрикяном), а лишь посильное содействие общественному делу. Единственный принцип, проводившийся, как я понял, неукоснительно — моральная чистота в среде организации. Вот эпизод из рассказов Сергея: «Один человек, назовем его, скажем, «Поэтом», получил задание встретиться с молодым членом организации на явке. Случайно молодой человек не сумел придти вовремя, «Поэта» приняла его невеста». По словам Сергея, женщина была постарше юного идеалиста-движенца и куда опытнее его: под пару гостю! И вот в течение двух часов (на которые опоздал хозяин) «Поэт» успел увести его невесту к себе домой и вернул жениху по принадлежности только под утро.
— Сергей, «Поэта» я понимаю: что ему терять, кроме своих цепей. А баба — зачем ей-то понадобилось делать все это так нагло и так открыто?
— По-моему, она просто хотела порвать с женихом. Он был честный мальчик, тяготил ее своей чистотой, она искала предлога... Я потребовал и добился изгнания «Поэта» из Движения. Ты не представляешь, сколько нареканий, сплетен во всех кружках и компаниях моя позиция вызвала. «Поэт» — человек с большими заслугами, один из первых членов организации — и вдруг «из-за какой-то твари» — это он так кричал на всех перекрестках — все забыто и всем пренебрегли. Да таких, как она, кричал, на каждом углу десяток сторговать можно'. Я отвечал: на этой квартире она была под защи-
той организации, на этой квартире она не тварь, а невеста товарища. Если ты можешь наплевать на товарища, ты можешь наплевать на всех. И на дело тоже. Богемная натура! — Сергей произнес это с видом снисходительного, понимающего, но все же пастора из хорошей общины. Кстати, к числу его недостатков принадлежит то, что он ждет от людей, страдающих моральными недочетами, уж самых тяжких прегрешений — далеко не всегда, кстати, справедлив к несомненным же достоинствам этих людей. Так и было в этот раз:
— Знаешь, — удивлялся он, — когда во время следствия «Поэта» вызвали на допрос, я не очень надеялся на него. Но он дал принципиальные показания. Сказал, что знает Солдатова, как честного, высокоморального человека, а что касается политических убеждений, то он считает взгляды Солдатова абсолютно правильными и полностью их разделяет... Сказал это в КГБ, на следствии, когда статья 70-я уже перерастала в 64-ю.