ГЛАВА ВТОРАЯ

В которой рассказывается о первом знакомстве с Сонечкой, о ее жизни в Минске, наших встречах и других событиях, связанных с ней

В конце 1934 года я возвратился в Минск после пятилетней ссылки. Я был арестован в 1929 г. за участие в юношеской сионистской организации «Гашомер Гацаир». Отбывал я ссылку в Узбекистане и Ульяновске.

В Минске оставались мои родители с сестрой Соней. Мой брат Ерухим отбывал "минус" в Смоленске после трехлетней ссылки в Казахстане. Две сестры — Лея и Рахель — еще в 1925 году уехали в Палестину.

В Минске мне не разрешалось жить. Пришлось на первых порах быть на нелегальном положении. Тем не менее, скрыв свое прошлое, я устроился на работу по своей специальности — бухгалтером. Через некоторое время с помощью организации, где я работал, удалось прописаться в Минске. Узнав о моем приезде, начали навещать меня друзья юности. Среди них одним из ближайших товарищей был Рува Гельфанд. Его сослали раньше меня, а после ссылки он порвал с сионистским движением. К этому времени оно было разгромлено и прекратило свое существование как организация.

Рува пришел ко мне одним из первых. С ним пришла молодая девушка. Она выглядела не старше двадцати лет. Среднего роста, стройная, хорошо сложена, с огромными темно-карими глазами, брюнетка с прекрасной шапкой вьющихся волос. Она держалась скромно и очень тактично. Это жена Рувы — Сонечка, по девичьей фамилии Кантарович.

Понравилась она мне с первого взгляда. Грешным делом, я подумал: мне бы такую девушку.

Только недавно они с Рувой поженились. Я наблюдал, какими влюбленными глазами она все время смотрела на Руву. А Рува в ней души не чаял. Действительно, нельзя не полюбить такую девушку. Глядя на них, я вспомнил и свою первую любовь, которая рухнула перед моим приездом в Минск.

Это было в Ульяновске в 1932 г. во время моей второй ссылки. Я приехал из Ташкента и явился по данному мне адресу к ссыльной эсерке Головиной. Она мне дала рекомендации насчет устройства с квартирой и посоветовала обратиться к своим товарищам т.е. сионистам. Она мне дала адрес Айзика Замчуга. На первых порах я устроился с квартирой. Это была очень маленькая полутемная комнатка. Но ведь жить где-то надо. Затем я устроился на работу и вскоре поменял комнату на более приличную. После этого решил связаться со своими. Пошел по данному мне Головиной адресу.

Войдя в квартиру, я обратил  внимание на сидевшую за столом молодую девушку, которая буквально ошеломила меня

 

своим видом настоящая библейская Суламифь. смуглая черно окая, со взглядом, излучающим блеск Когда она встала чтобы поздороваться со мной. я обратил внимание на рост - выше среднего. Мне было тогда 20 лет Не познакомившись даже с адресатом, я решил это мой идеал. Я полюбил ее с первого взгляда.

Она только что приехала в ссылку из Усть-Сысольска (Коми АССР). Одесситка, тоже отбывает срок за сионистскую деятельность. Ищет место жительства. Я ей предложил комнату в доме где я жил. Была свободная комната, и хозяин ее сдавал. Она сразу согласилась. Таким образом она стала моей соседкой. Наши комнаты были рядом. Звали эту девушку Нюсей Ляшевской. Как принято в ссылках, мы решили жить коммуной. Деньги шли в общую кассу. Нюся готовила на двоих. Мы вместе завтракали обедали, ужинали. И я, и она работали бухгалтерами. Мы вместе ходили в гости, в кино, театр. Делились книгами. Я ее очень полюбил. Мне казалось, что и Нюся меня любит. Во всяком случае, наши отношения были более чем дружественные.

В то время я не знал, что у Нюси есть в Одессе товарищ. который ее безумно любит и любил еще до ссылки. Нюся мне о нем рассказала только тогда, когда он собрался к ней приехать. Он занимался в это время в каком-то техническом вузе в Одессе и никакого отношения к сионизму не имел и был далек от него. Я, конечно, очень переживал этот приезд, а Нюся раздваивалась. Она жалела и меня, и своего старого друга. Я понял, что ситуация складывается не в мою пользу, и решил после окончания ссылки разъехаться с ней. Мы расстались добрыми друзьями и переписывались до самого моего ареста в 1938 г. и после освобождения из лагеря до ее смерти. У нее осталась дочь, с которой мы по сей день поддерживаем связь (она в Израиле).

Я уделил так много внимания рассказу о моей первой любви, потому что встреча с Сонечкой ассоциировалась с моей прошлой жизнью и я хорошо понимал их взаимные чувства и глубоко уважал их.

Но вернемся к Сонечке,  героине моей повести.

После женитьбы Сонечка перешла жить в семью Гельфандов, где, кроме Рувы, самого старшего брата, было еще четверо сыновей, а младшему едва исполнилось двенадцать лет.

Квартира находилась в старом неблагоустроенном доме, без воды, без канализации и центрального отопления, на одной из старейших улиц города — Немиге со множеством всевозможных торговых точек. Как и сама улица, был грязным и двор. Во дворе был отвратительный туалет, мусорная свалка. На второй этаж, где находилась квартира, вела деревянная лестница со входом прямо в кухню. Кухня была закопченной от керосинок и примусов. Воду выносили и приносили. Печи отапливались дровами. Их надо было наколоть и принести в дом. Несмотря на неприглядный вид снаружи, в самой квартире были порядок и чистота, а в комнате Рувы и Сонечки все сверкало белизной.

В доме где гак много взрослых мужчин, нелегко соблюдать

 

абсолютный порядок. Для матери это было просто непосильно. Приход в дом молодой невестки изменил образ жизни семьи. Сонечка взвалила на свои плечи все домашние дела, оставив матери только приготовление пищи. Уборка, мытье некрашеных полов, стирка белья, топка печей стали ее обязанностью. У нее уже был опыт домработницы у тети Любы-2, но там была семья из двух человек, а здесь целых восемь. Хотя мальчики и помогали, но Сонечке было невыносимо трудно, учитывая ее работу и учебу в институте. По своему характеру и навыкам она не могла сидеть сложа руки и активно включилась в домашнюю работу. Не потому ли она выглядела такой уставшей?

Родители Рувы полюбили свою невестку за ее добродушие, искренность и необыкновенное трудолюбие. Да и она очень хорошо к ним относилась, называя их мамой и папой.

Наша первая встреча с Сонечкой была началом нашей большой и продолжительной дружбы.

Сонечка и раньше была вхожа в наш дом, как и Рува. По существу, их знакомство и сближение начались в нашем доме.

Когда я был в ссылке, Рува часто навещал мою мать, сперва один, а потом и с Сонечкой. Ведь моя сестра Соня и Сонечка — закадычные подруги. Рува любил поговорить с моей мамой, делиться с нею своими радостями и печалями.

Мама была интересным человеком и любила общество молодых. Она много читала, выписывала интересующие ее книги. Толстой, Достоевский, Лесков, Чехов — ее любимые писатели.

Сонечка и без Рувы часто навещала наш дом. Мама читала ей мои письма из ссылки, рассказывала обо мне как о самом младшем и любимом сыночке. Ведь когда меня отправили в ссылку, мне еще не исполнилось семнадцати лет. Я Сонечку раньше не знал, а она обо мне знала все.

С моим приездом в Минск в 1934 г. возобновилась дружба старых друзей по бывшей организации "Гашомер Гацаир". Это была чистая, бескорыстная дружба без всякой политической окраски. Нравственные и моральные нормы поведения были в нас заложены еще в детские и юношеские годы.

Сонечка примкнула к нашему кругу и, несмотря на свою чрезвычайную занятость (дом, работа, институт), находила время и Для встреч с нами вместе с Рувой.

Мы гуляли вместе, устраивали вечеринки по разным случаям 70 у одного, то у другого товарища. Среди наших друзей были еврейский писатель Эля Каган, Мелик Сосенский и др. Рува в компании был всегда весел. Он хорошо пел, играл на мандолине и плясал. Эля читал на идиш свои шуточные стихи. Всегда было весело и интересно. Я часто бывал в доме Гельфандов. Они жили недалеко от нас.

 

Комната Сонечки и Рувы была у самого входа, и всегда гам было чисто и уютно Я удивлялся, как это можно в большой квартире одному человеку навести такой порядок Чистоплотность Сонечки не имела пределов

Я жалел ее и, когда бывал у них, старался ей помочь, чем только мог: приносил воду из колонки, вносил в дом дрова или выполнял какое-нибудь поручение.

Каждый раз она мне рассказывала о своих родителях, брате, сестре, судьба которых не давала ей покоя. По мере возможностей она старалась оказывать им материальную помощь.

Изредка приезжала из Бобруйска ее мать. Сонечка с Рувой навещали родителей в Бобруйске. Она была преданной дочерью и хорошей сестрой.

Рува, еще будучи на военной службе, готовился к поступлению в институт. Его мечтой был юридический факультет. Он был очень способным человеком, склонным к гуманитарным наукам. Обладал он музыкальным слухом и умением быть затейником в любых культурных мероприятиях. По окончании военной службы Рува поступил на юридический факультет Минского университета и успешно занимался в нем.

Жизнь начала налаживаться.

Однако новая беда стояла у ворот.

В университете каким-то образом узнали (и в университетах есть особые отделы — агентура НКВД), что Рува в прошлом был репрессирован и отбывал ссылку в Казахстане. При поступлении в университет он эти факты скрыл. А на юридический факультет принимались студенты только с «чистой репутацией». За такие действия он подлежал исключению из университета и, одновременно, лишался гражданских прав, в том числе права проживания в столице Белоруссии.

Сонечка и родители Рувы в отчаянии. Только недавно она пережила трагедию с высылкой родителей, как снова на ее голову свалилась беда. Не было уверенности, что это событие не затронет и ее.

Она обивала пороги всех инстанций, доказывая неправомерность таких действий, и просила разрешения оставить его в Минске.

Но увы! Кругом непробиваемая стена бюрократизма и равнодушия к судьбе молодого человека — а ведь шли тридцатые годы с лозунгом: "Человек — это звучит гордо"

Видимо, судьба предначертала Сонечке такую участь с раннего детства.

Пока продолжались хлопоты, Рува подрабатывал на всяких черных работах. Приходил домой усталый и грязный с головы до ног. В условиях, когда нет ни ванны, ни горячей воды, Сонечке приходилось приводить его в порядок Она безумно жалела его и сопереживала

 

В это время Рува чаще заходил к нам, когда Сонечка уходила на вечерние занятия в институт. Он находил у нас отдушину, беседуя со мной и с моей мамой. Мама могла добрым словом ободрить и утешить человека.

Когда все хлопоты закончились безрезультатно, Руве пришлось оставить Минск и уехать в Слуцк, в 90 км от Минска. Он снял комнату и устроился культработником какого-то клуба.

По делам службы мне часто приходилось бывать в Слуцке, и я, конечно, каждый раз навещал Руву.

Сонечка могла к нему ехать только в выходные дни. Несколько раз я ее сопровождал в этих поездках. Она ездила не только повидаться, а и навести порядок в его комнате, постирать белье, приготовить что-нибудь вкусное.

Рува не падал духом. По своей натуре он был веселым человеком, а не нытиком. Он верил, что и эта "ссылка" будет недолгой.

Не помню, сколько времени он там прожил. После долгих проволочек, ему разрешили прописаться в Минске.

С большим трудом он устроился на обувную фабрику им. Кагановича в качестве лаборанта.

Сонечка была счастлива. Жизнь снова начала налаживаться. Радовали и сообщения из Бобруйска. Лева был с родителями, вернулась туда и Златочка, которая должна была закончить там среднюю школу. И Сонечка получила возможность помогать им.

В семье Гельфандов тоже были радостные перемены. Второй сын Лева закончил лесохимический техникум и начал работать на химическом заводе, сначала рядовым инженером, а затем главным инженером завода. Вскоре он женился на подруге Сонечки и моей соученице Соне Басихес. Третий сын Боря закончил текстильный институт в Москве и женился на студентке этого же института, замечательной девушке. Младший, Иосифка, блестяще учится и имеет незаурядные математические способности. Только средний сын Соля пошел по рабочей линии и работал с отцом на химическом производстве.

В 1936 году Сонечка перешла на дневное отделение педагогического института. Это был последний год учебы. В конце года она блестяще защитила диплом и получила звание преподавателя русского языка и литературы. В ее дипломе шесть отметок "отлично" и пять "хорошо". Она начинает работать в школе. Оставляет работу в НКРКИ и переходит на работу в коммунистический институт журналистики в качестве преподавателя и переводчицы с белорусского языка.

"Жить стало лучше, жить стало веселее".

Страна готовится к принятию "сталинской конституции" и к первым в истории "Государства российского" "свободным" выборам по самой "демократической" конституции.

 

В этой "самой демократической" стране покончено с "кулачеством как классом". Миллионы крестьян высланы в северные края, где гибли, словно мухи. Непрерывным потоком идут процессы "контрреволюционных центров". Во всех 90 районах Белоруссии арестованы все секретари райкомов и председатели райисполкомов. В белорусском военном округе упрятан за решетку весь командный состав, включая командующего округом маршала Уборевича. И, наконец, полетела вся верхушка власти и центрального комитета ВКПБ.

Газеты бичуют презренных «шпионов», "диверсантов" и "террористов", требуя смертной казни. Но головы летят и без "требования". В организациях проводятся митинги с такими же требованиями. Народ восхваляет своего "любимого" и "мудрого" вождя, учителя, отца и даже "корифея науки". Его "гениальный" труд "Марксизм и языкознание" изучается во всех школах и институтах.

Конституция принята. Установлен даже праздник: "День Конституции". Прошли "свободные выборы", и мы вступаем в новый, 1937 год.

Но волна арестов, процессов не прекращается, а наоборот, усиливается. Что ни день, убывает кто-то из руководящих и рядовых работников организаций.

Из института забирают лучших профессоров, преподавателей. И все они "шпионы" и "диверсанты".

Боже ты мой! И откуда столько шпионов? Даже Горький бросает клич: "Если враг не сдается, его уничтожают". Прекрасно помню его статью в "Известиях" под таким заголовком.

Мы думали и не могли понять, что совершается. Но ведь и думать было опасно, не то что говорить.

Мы, вся наша компания, даже между собой на эту тему не разговаривали. Мы и не думали, что эта вакханалия может затронуть кого-нибудь из нас. Многие верили пропаганде газет и митингов и говорили: "Зря не берут".