ПРАВОСЛАВНАЯ ЦЕРКОВЬ

То, что произошло с бывшей государственной Церковью в целой России, то в малом масштабе случилось и в тюрьме. И здесь была при старом режиме маленькая правительственная церковь. Но теперь ее превратили в театр. Не потому ли, что мы раньше церковь превращали в зрелище, на котором присутствовали не как молельщики и усердные прихожане, а лишь как зрители?

Бывшие православные люди теперь закрашивали лики святых на стенах тюремного храма и писали с неменьшим усердием и, может быть, вдохновением картины из народной поэзии.

Те, кто исповедовал веру в Бога только по приказу, теперь исповедовал по приказу неверие. Из моей камеры виднелась крыша бывшей церкви, и на ней красовался большой железный крест. Долго и старательно трудились на крыше усердные русские люди, усиливаясь снять этот крест. Дни проходили, но крест стоял

 

нерушимо — и некоторые в тюрьме даже высказывали веру, что таинственная высшая сила этому препятствует. Но нет, никакие высшие силы не препятствуют полному выявлению свободы человека, пока еще длится «день человека», и крест был снят. Вспоминается из поэмы «Двенадцать» А. Блока, как в опьянении буйством свободы революционеры свергают с себя иго всякого священного авторитета, иго креста. Слышится во мгле петербургских улиц жуткий треск пулемета —

Тра-та-та...

Эх, без креста!..

Но как там, в большой России, так и здесь, в России маленькой, огражденной железной решеткой, — часть православных остается верной своей религии и после падения государственного величия Церкви; и, чем больше отвержения и поругания переживает Церковь со стороны мира, тем больше русская душа прилепляется к ней.

И уже в том состоит очищение церковной общины, что отходят от нее лицемерные элементы, раньше примыкавшие к ней только из корысти и мирских выгод, которые давала принадлежность к официальной церкви.

Согласно желанию заключенных, богослужения были разрешены, и для них было отведено в тюрьме школьное помещение. Это небольшой светлый зал, со школьными скамьями. На боковых выступах стен нарисованы портреты: слева — Карла Маркса, справа — Троцкого.

Обычно, при входе в церковь рисуют херувимов или апостолов.

Во время богослужения пение «Херувимской» уносило мысль в мистические, нездешние миры — «всякое ныне житейское отложим попечение»...

В эти минуты странно было видеть перед собой эти два слишком земные напоминания — но верю, что и это было не случайно. Нужно Церкви помнить о земле, о правде труда, о лжи и неистовствах эксплуатации, и вот волна революции прибила к берегам храма эти символы земного, слишком земного.

Верю, будет некогда день великого синтеза, слияния и сочетания земного и небесного, и тогда мы поймем, что рука Божия была и в этом загадочном процессе революции — ибо «Бог заставляет прославлять Его и тех, кто не хочет Его прославлять».

В этом импровизированном храме не было иконостаса —

 

средостения, разделяющего мир от клира, прихожан от духовенства.

И это в свою очередь служило сближению религии с жизнью — небесного с земным. Много церковных споров и горячих протестов было направлено на эту реформу. Уже Патриарх Тихон разрешил некоторым московским священникам служить при открытых царских вратах — но это вызвало споры, и позднее было отдано распоряжение об отмене этой маленькой реформы.

Но здесь в тюрьме жизнь безболезненно произвела реформацию (можно бы сказать — операцию) в Церкви и не только открыла царские врата, ведущие в алтарь, но устранила и самый иконостас. И все молящиеся оказались в алтаре, в Святом-Святых православного храма. Вот стол, покрытый белой скатертью, и на нем чаша для совершения Тайной Вечери, крест и Евангелие... Все просто, как, может быть, было в первохристианских катакомбах. Семисвечник сделан арестантами из дерева.

Служит обычно митрополит Кирилл, обладающий величественной фигурой, высокий, с правильным лицом и широкой седой бородой. Сослужат ему епископы Феодор и Гурий. Тут же стоят — игумен Иона, с сосредоточенным, несколько суровым лицом, и о. Георгий, простой и серьезный. Хором управляет бывший обер-прокурор Святейшего Синода А. Д. Самарин. А как поют! Только страдание может так одухотворить песнопение... Поют многие из предстоящих.

Как много души и глубокого переживания вкладывается поющими в слова Евангелия:

Блаженны плачущие, ибо они утешатся,

Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть

Царство Небесное.

А те, кто страдает не за идею, а лишь за свои преступления, свое сокрушение выливает в молитве:

Господи помилуй...

или в великопостном покаянном вздохе:

Помилуй мя, Боже, помилуй мя...

Сзади, у маленького столика, профессор Кузнецов продает свечи. Арестанты любят зажигать их. При тихом их мерцании ощущается теплая, молитвенная атмосфера — что-то напоминающее скит древлего благочестия, иноческого жития.

Приближается Пасха...

 

Первый год, что я не говею в православной Церкви. Между тем является мысль о том, чтобы принять участие в причащении. Догматически я в этом не совсем уверен, но уж очень располагает привычная да еще так углубленная литургическая атмосфера. Помню, что известный московский священник К. не только не порицал моего «второго» крещения, но даже высказался в пользу крещения взрослых и сказал мне: «Надеюсь, что вы теперь не откажетесь от православного Причастия».

Итак я обращаюсь, как бы в виде пробного вопроса, к митрополиту Кириллу, встретив его на пути в храм. «Владыка... Могу ли я причащаться?.. Но только я должен предупредить, что я крещен по вере, вторично, хоть я православный» — «Да я знаю о вас... Это вас Патриарх Тихон в стихарь посвятил?.. несмотря на эту вашу ересь»...

«Нет, это не совсем так, владыка; он хотел это сделать, но когда я пришел к убеждению относительно необходимости крещения — я предупредил его». — «А это вы хорошо сделали, это честно... Но все же теперь причащаться вы не можете в Православной Церкви... Впрочем, зайдите к нам в камеру, мы побеседуем... Теперь я спешу к вечерне»...

Прежде чем пойти к епископам для беседы, я предложил их вниманию мою докладную записку о крещении, которую я год тому назад представлял Патриарху Тихону. Затем в назначенное время я пришел.

Архиереи помещались в обыкновенной одиночной камере, но в лучшем коридоре второго этажа — где обыкновенно устраивались старожилы тюрьмы «за выслугой лет».

Камера выглядела приветливо и чисто: в окне на солнце красовались букеты цветов — приношение почитателей. От них же поступали хорошие передачи, и, конечно, многие узники пользовались от этого стола.

Митрополит Кирилл сидел на своей койке, в глубине камеры, под окном. Слева помещался епископ Феодор, справа — Гурий. Первый говорил со мной добрым отеческим тоном, два другие, помоложе, — оценивали мои взгляды более богословски: «Все это сектантская гордость», — сухо и строго сказал мне епископ Феодор. Епископ Гурий обнаруживал склонность к полемике, но говорил более мягко: «Это большой грех, что вы пренебрегли таинством крещения, совершенным над вами в детстве. Вы должны покаяться — и лишь после этого мы можем допустить вас до причащения». — «Но не можете ли вы мне, Ваши Преосвященства, привести в

 

защиту крещения младенцев и вообще против моего убеждения основания из слова Божия? Только оно убедило меня, и только оно могло бы меня разубедить». — «Мы привели вам предание Церкви». — «Да, но ведь наряду с истинными преданиями могут быть и ложные предания, тем более, что по данному вопросу было в Церкви два противоположных предания. И ведь говорит же один из Отцов Церкви, Кирилл Иерусалимский: „И мне, епископу Церкви, ты не должен верить, если я не приведу тебе основания для своего учения из Слова Божия"... Были ли вы добры просмотреть те ссылки из Св. Писания, которые я привожу в своей записке?»

— Нет, пока еще не было времени, — ответил епископ Гурий.

— Во всяком случае, — сказал я затем, — я передумаю еще раз ваши основания и завтрашний день посвящу этому всецело.

Я простился с ними и ушел. Следующий день я посвятил посту и молитве. В результате я изложил письменно то, что было для меня ясно, адресовав свою записку на имя трех преосвященных. Вот ее основные мысли:

Писание убеждает меня, что крещение есть воля Божия. Оно должно быть следствием ранее пережитого решения принадлежать Богу, ибо выражает «обещание Богу доброй совести»^*. Возвращение к чистому Слову Божию есть путь к возрождению Православной Церкви. Я не могу так покаяться, чтобы признать исполнение воли Божией грехом — ибо это было бы с моей стороны грехом лицемерия. А с таким сознанием подходить к Св. Чаше это значит для меня давать ей лобзание Иуды.

Все это я изложил на другой день епископам — они пожали плечами, но не изменили своего требования.

— Насколько я знаю каноны, меня можно было бы допустить до причастия. Есть правило, разрешающее причащать иноверцев, если они просят причастия в крайней нужде, в опасности смерти и т. п. А мы здесь все в таком положении.

— Ну, нет, этого правила нельзя отнести к данному положению, — сказал митрополит Кирилл.

— Бог вас наказал тюрьмой за вашу ересь, — проговорил вдруг сгоряча один из епископов: — и помяните мое слово; вы не выйдете из тюрьмы, пока не покаетесь...

Я удивленными глазами смотрел на него.

В следующие дни на прогулках этот же епископ часто заговаривал со мной.

— А вы, владыка, уже просмотрели места из Св. Писания, указанные в моей докладной записке? — спросил я однажды.

— Да, просмотрел... Если хотите, мы сейчас обсудим каждый из них. — И он стал говорить по порядку.

«Марк 16 гл. 16 ст.: „Кто будет веровать и креститься, спасен будет". Ну, да. Раньше вера, а потом крещение. И у Матфея раньше вера, и в Деяниях Апостолов.

Да, да, вы правы... Но вот в чем ваша ошибка. Вы упустили из виду, что Церковь имеет полноту благодати, и она впоследствии «переставила» порядок сообразно потребностям времени — и стала требовать раньше крещение, а потом веру»...

«Но, владыка, „Церковь повинуется Христу^*.”.. Разве может она в таком случае что-либо переставлять... в заветах Христа?»

— Подумайте сами, — сказал он мне в другой раз: — ведь если бы мы отменили крещение детей, народ ушел бы от нас.

— А что вернее? — спрашиваю я: — епископам ли следовать за народом, или народу за епископами?

«Кончать прогулку!» — раздается зычный голос Михеича.

Проходя в толпе в дверь тюрьмы, епископ прошептал мне с едким укором: «Это сатана попутал вас пойти наперекор церковному преданию».

На другой день он опять встретил меня на лестнице и подарил мне большой букет сирени. Очевидно, он хотел загладить боль, которую он причинил мне последними словами накануне.

Да не удивляется читатель, что я достаточно подробно пишу о моих церковных взглядах: это необходимо для понимания излагаемой мною личной истории, но еще больше для ознакомления с большим религиозным движением, которое практически проводит основную реформу Церкви в следующем: в то время, как православная историческая Церковь ставит раньше крещение, а потом возрождение (проповедуя крещение, как источник возрождения) — свободная Церковь ставит раньше возрождение, а потом крещение, видя, что этого требует Слово Божие и что это оправдывается реальной жизнью.

И баптисты и евангельские христиане одинаково исповедуют

несостоятельность детокрещения и необходимость для каждого вступающего в Церковь обращения и затем крещения. Эти два течения уже несколько лет тому назад насчитывали свыше 8000 общин.

Уже по одной этой причине каждый, интересующийся Россией, должен сознательно оценивать основы этого движения.

— А я бы допустил вас до причастия, — говорил мне со своей неизменной улыбкой на лице о. Георгий. — Вы бы на исповеди сказали перед Богом, что в этом крещении вы видели волю Божию, и Бог вам Судья.

Итак, я не участвовал в причащении.

Характерно, что в нем не участвовал и игумен Иона. Оказывается, потому, что при совершении таинства вместо вина (с разрешения Патриарха Тихона) употреблялся клюквенный сок.

«Посудите сами», сказал он мне однажды, угощая меня чаем. (Было очень уютно в его чистенькой камере-келье с мерцающей лампадой.)

«Вот богослужебная книга... Прочитайте статью «о веществе таинства»... Видите, должно быть обязательно вино. И, может быть, по грехам нашим Бог отнял его у нас. Разрешение Патриарха Тихона для меня как православного священника недостаточное основание... Это соборное постановление Церкви, и только она в целом может его изменить»...

И он неизменно лишь стоял в эпитрахили у престола и прислуживал во время литургии, но не участвовал в причащении.

Верность преданию — это типичная черта русского православного человека, которая создала огромное движение ревнителей древлего благочестия, а именно старообрядческое православие, свободное от государства и гораздо более высокое по нравственным качествам своих исповедников, чем официальное православие.