ИНСТИТУТ

Закончив гимназию с серебряной медалью, я думал, что свободно могу выбрать институт для дальнейшей учебы. Однако я не учел существовавшей в России процентной нормы...

Я хотел поступить в горный институт в Екатеринославе, подал туда документы, но получил их обратно с извещением, что принят быть не могу, так как процентная норма для евреев уже выполнена. К сложнейшему вступительному экзамену в харьковский политехнический институт я не чувствовал себя готовым. Да и отец уговаривал меня стать врачом, а не инженером. Я колебался.

Тогда отец поступил решительно: надел на парадный сюртук три своих ордена, и мы с ним поехали в Петербург на при-

 

ем к его пациенту — товарищу председателя Государственной Думы господину Варуну Секрету. Отец обратился с просьбой, чтобы, учитывая его заслуги, меня приняли на медицинский факультет Одесского университета сверх нормы. Просьбу удовлетворили. Мы с сияющим отцом поехали в Одессу.

Так в 1915 году я поступил на медицинский факультет Одесского университета.

Особенный интерес у меня вызывали анатомия, физиология и биомеханика (последняя была в то время малоизвестной дисциплиной, и я еще студентом делал доклад по проблемам биомеханики на врачебной секции). Интерес не случайный: ведь я систематически, с девяти лет, занимался гимнастикой, и физическая культура стала для меня насущной необходимостью. В Одессе я вступил в спортклуб Общества оздоровления евреев "Маккаби". где кроме гимнастики занялся фехтованием. Фехтование преподавал темпераментный итальянец; он учил нас сражаться на шпагах. эспадронах, кинжалах.

Забегая вперед, скажу, что всю жизнь, в любых обстоятельствах, я неукоснительно занимался физкультурой в широком понимании этого слова, отличался хорошим физическим развитием 9 крепким здоровьем. Думаю, это позволило мне перенести многие жизненные трудности и обеспечило долголетие.

Я стремился овладевать всеми науками и предметами, которые входили в программу учебы в мединституте. Надо сказать, это было нелегко — ведь я уже работал в институте имени Главче и два вечера в неделю по два часа отдавал гимнастическому клубу.

В стране происходила революция, и волнующие события выбивали всех из обыденной колеи. Так, я очень переживал начавшуюся в марте девятнадцатого австро-немецкую оккупацию Одессы. Просто не мог спокойно видеть расхаживавших по городу самоуверенных чужеземцев, которые беспрепятственно грабили наш богатый край. Было известно, что в первую неделю своего владычества немцы вывезли в Германию 600 вагонов хлеба (которого у нас и так не хватало), сахар, ценное оборудование для заводов и многое другое.

Вооруженные немецкие солдаты ходили парами из дома в дом и искали оружие. В моей комнате на стене висели блестящие никелированные эспадроны и шпаги для фехтования. Немцы посчитали их оружием и захотели забрать. Я с трудом дока-

 

 

зал им, что это оружие не боевое, надел маску и показал приемы фехтования.                                   

Немцы ушли только в ноябре, когда в Германии начались волнения. Я не удержался — пошел посмотреть, как они грузились в вагоны. Оккупанты явно боялись: вокруг были выставлены пулеметы, которые они забрали в последнюю очередь. Я позлорадствовал...

А в Одессе уже не хватало топлива, не ходил трамвай; было отключено электричество (освещением служила обычная лампадка, при свете которой я готовился к экзаменам): плохо было с водой — мы ходили за ней с ведрами в низменные районы города. Сказывались последствия оккупации и продолжавшейся  гражданской войны.

Напрасно мы радовались уходу немцев. Им на смену явилась англо-французская интервенция.

С чердака четырехэтажного дома на углу Пастера и Петра Великого были видны стоявшие на рейде корабли Антанты. В порту высадились англо-французские войска. В город они не вошли, а заняли лишь его приморскую часть.

Граница между оккупационной и советской властью проходила по левой стороне Преображенской улицы до Дерибасовской и далее по ней до Екатерининской. Здесь был поворот налево, к Приморскому бульвару, занятому оккупантами. На перекрестках стояли военные посты. Улицы были тихи и пусты. Бои между наступавшей Красной Армией и интервентами проходили под Одессой.

Как ни странно, железнодорожное сообщение между Одессой и свободной Россией сохранилось. Студенты имели возможность заказать для всего елисаветградского землячества отдельный вагон третьего класса и уехать на каникулы домой.

...Февральскую революцию я встретил радостно, с готовностью принимал участие в сходках революционно настроенной молодежи.

Хорошо помню одну такую сходку в большой медицинской аудитории — на ней присутствовали вооруженные матросы и солдаты. Это было еще до Октябрьского переворота. Выступавшие требовали, чтобы мы вместе с матросами немедленно пошли разоружать полицию. Мы устремились к выходу, но кто-то охладил наш пыл, объяснив, что это уже делается с участием войсковой части...       

 

 

У полицейских отобрали револьверы, они вышли на ночное дежурство с пустыми кобурами. Мы, студенты, тоже вышли на дежурство, получив пистолеты, и успокоили полицейских, боявшихся нападения уголовников (мелкие воришки, содержавшиеся в тюремных камерах при полицейских участках, были выпущены на свободу).

Вместо полиции была организована милиция. Меня назначили старшим помощником комиссара Дальницкого участка города Одессы. Как-то нам сообщили из соседнего села, что там обнаружили неизвестного, похоже, шпиона. Я выехал туда: это оказался цыган, отставший от своего табора...

Интересно, что и без полиции особых нарушений порядка не происходило. Я вернулся к занятиям в мединституте.

Собственно, занятия срывались из-за борьбы двух групп студентов. "Красные", отказываясь посещать лекции, требовали, чтобы из института убрали профессора кафедры гистологии Маньковского — неприкрытого черносотенца. "Белоподкладочники" пытались пробиться в аудитории. В институтских корпусах происходили жаркие потасовки.

Администрация университета вызвала войска для наведения порядка. Однако войска по положению не могли входить на территорию учебных заведений и оставались на улице...

Профессора Маньковского перевели в другой город — из Одессы он исчез. Мы победили.

...Меня нередко спрашивали о моем отношении к партии и о том, почему я не был членом партии.

Партийно-политические разногласия меня никогда не интересовали. И уж тем более у меня не было желания вступить в господствующую партию коммунистов. В принципе я разделял идеи социализма.

Лозунги свободы вероисповедания, равенства национальностей для меня, испытавшего на себе бесправие евреев, были особо притягательными. Но я видел, как коммунисты борются с православием, и не мог не сочувствовать безвинно страдающим христианам. Уничтожались священнослужители: студент Дашкеев, сын священника, был арестован.

Чем дальше, тем больше выявлялась жестокость новой власти. Непрекращающаяся борьба в самой партии, инсценированные судебные процессы, массовые расстрелы... В 1920—1921 годах вывешивались списки расстрелянных лавочников.

 

Главным в моей жизни и работе было завещанное отцом чувство врачебного долга. Помогать больному независимо от его сословной и национальной принадлежности, от его человеческих качеств - этому принципу я следовал всю жизнь, в любых обстоятельствах.

 

СПРАВКА

 

 

Мы, нижеподписавшиеся, профессор Перкель Иосиф Давидович и профессор Фельдман Аким Абрамович, удостоверям, что врач Каминский Яков Иосифович работал в Одесской поликлинике по кожным и венерическим болезням им. Главче с 1917 года по ноябрь 1919 года в качестве пом.врача (фельдшера), а с сентября 1920 года по сентябрь 1921 года – в качестве врача-интерна. Мы в то время также работали в означенной клинике.