АРЕСТ

Шло лето 1937 года. Мы с женой планировали взять в июле отпуск и совершить на теплоходе круиз на Кавказ. Однако случилось непредвиденное. В начале года вышло постановление правительства о психотехнике. Она была объявлена лженаукой. Между тем один из моих аспирантов — педагог Фрейман должен был защищать диссертацию по психотерапии. Нужно было отменить защиту или что-то придумать. Мне как директору института физкультуры пришлось перенести свой отпуск. Вера Григорьевна 15 июля уехала в двухнедельный круиз одна.

В городе было тревожно. По ночам разъезжал "черный во-

 

рон", а наутро жильцы собирались у ворот и узнавали у дворника: кого забрали? за что?

Вечерами я наезжал на дачу к сестре жены — Дине Григорьевне Румянцевой. Ее муж Георгий Матвеевич Румянцев был заместителем главного военного прокурора Одессы и вместе с прокурором жил на служебной даче на Французском бульваре. От Румянцева я знал, что ордера на арест по линии НКВД подписывает прокурор. Раньше подписывал и сам Румянцев, но после того, как он в нескольких случаях не дал санкции на арест, не находя достаточных оснований, этот вопрос решал прокурор.

В июне неожиданно был арестован секретарь парткома института физкультуры Наум Файн. Он был болен кавернозньм туберкулезом и получал лечение пневмотораксом даже в тюрьме. Прошло больше месяца после его ареста, а жене Файна ничего не объясняли. Она умоляла меня поговорить с прокурором.

Я поехал на прокурорскую дачу и, прогуливаясь с прокурором, спросил: почему следователь не сообщает жене Файна причину ареста? "Разбираются, — ответил прокурор. — Это к институту не имеет отношения, там партийные связи. Все не так просто. Разберутся, не беспокойтесь...". Румянцев был не в курсе дела. Я знал, что Файн дружил с Корытным — работником республиканского комитета комсомола, арестованным в Киеве, — и поверил прокурору.

Тридцатого июля я снова задержался на даче — хотел поговорить с прокурором. Утром я должен был встречать теплоход — приезжала моя Вера Григорьевна, а на следующий день у нас был праздник — ее день рождения...

Мы с Румянцевым спали на веранде, ночью там горел свет. Проснулся: вроде кто-то окликнул меня по фамилии. Открыл глаза — вижу, стоят два незнакомых человека в штатском. Спрашивают, кто Каминский. Тут и Румянцев проснулся: "В чем дело?". Один протянул бумажку: "Вот ордер". Румянцев посмотрел и дал мне. Ордер на обыск и арест. Похоже, для Румянцева это было такой же неожиданностью, как и для меня. Прокурор — товарищ как-никак! — ничего ему не сказал.

 

На основании ст. 126 УПК и руководствуясь ст. 127 УПК УССР постановил:

Привлечь гр. Каминского Якова Иосифовича 1897 г. рождения, ур. г. Кировограда, жит. г. Одессы, по нац. еврей, гражд. СССР, б/п в качестве обвиняемого, предъявив

 

 

ему обвинение по ст.ст. 17—54/8 и 54/11 УК УССР, о чем копией настоящего постановления сообщить военному прокурору.

Постановление мне объявлено: Я. Каминский

11 августа 1937 г.

 

Я оделся. У калитки стояла машина. Откуда же чекисты узнали, что сегодня я ночую не дома, а на прокурорской даче? Ясно, что им сообщил это сам прокурор.

И все-таки я нисколько не волновался — был уверен, что арестован по ошибке. "Ерунда какая-то. Ошибка!" — повторял я. А Румянцев молчал...

Правда, я вспомнил один неосторожный поступок. Пару недель тому назад в институт приехали трое партработников и созвали общее собрание всех сотрудников. Оказывается, в Киеве арестовали за вредительство директора Всеукраинского института физкультуры профессора Бляха. Я выступил и сказал, что это, наверно, ошибка. Блях руководит институтом полтора десятка лет и очень предан своему делу, он не может быть вредителем. Партийцы возразили: он, мол, просто обманывал всех, а на самом деле занимался вредительством. У меня остался нехороший осадок после этого собрания. Но ведь за это не могут арестовать!..

Я с сопровождающими поехал к себе домой для обыска. Было уже семь часов утра. Я решил задержать обыск до приезда Веры Григорьевны, чтобы объяснить ей, что случилось, и успокоить: я скоро вернусь, это ошибка. Ну а чекисты хотели поскорее освободиться от меня. Они уговаривали меня пойти в НКВД пешком, благо погода хорошая. А я говорил, что они обязаны просмотреть мою библиотеку, и заявлял, что пешком не пойду — пусть вызывают машину.

И все-таки мне не удалось дождаться прихода жены и попрощаться с ней. Пришла машина.

Мы сразу заехали во двор на Маразлиевской. Вошли в комнату, огороженную с двух сторон высокой стенкой, в которой была дверь с глазком. Находившийся в комнате стрелок прохаживался вдоль стенки и заглядывал в глазок. Мне открыли одну дверцу и велели войти.

 

Там было что-то вроде небольшого пустого ящика, в котором можно только стоять. Сесть, если устал, можно было только на пол, поджав ноги. Позже я узнал, что заключенные называют эти сооружения "собачьими ящиками". В них нужно ждать, пока за тобой придет надзиратель и отведет в камеру. Приходилось к тому же поддерживать брюки — ремень ведь отобрали, а пуговицы отрезали... Забрали и часы, так что время определялось приблизительно.

НКВД УССР

Управление мест заключения

Тюрьма г. Одессы

 

ФОНДОВЫЙ ОРДЕР № 346

на оприходование ценностей,

полученных от лишенного свободы

Приняты от Каминского Якова Иосифовича на хранение следующие ценности: часы ручные фирмы "Жако" с ремнями.

Я простоял часа три-четыре. Затем меня отвели в камеру-одиночку. Около кровати, застеленной одной простыней, стояли тумбочка, умывальник и ведро-параша. Я почувствовал голод, постучал в дверь. Подошел надзиратель. Я спросил, можно ли чего-нибудь купить, и дал ему денег. Довольно быстро он принес мне сухой колбасы и булку-франзольку.

Время тянулось медленно. Никогда еще у меня не было столько свободного времени...

Я задумался, нет ли в моей работе чего-нибудь непозволительного. Нет, мне не в чем себя упрекнуть. Конечно, были недоработки с аспирантами, но за это в тюрьму не сажают. А мы работаем много. Уже готов третий сборник научных трудов. На этот раз есть экспериментальная работа и от Филатова. Что же все-таки мне могут предъявить? Может, психотехника? Кто мог ожидать такого решения правительства... Что думает обо всем этом Румянцев? Почему прокурор с ним не поговорил? Надо вызвать следователя, пусть объяснит, в чем дело.

Я стал стучать в дверь. Надзиратель заглянул в глазок: "Чего надо?". Объяснил. "Имей терпение. Он тебя вызовет. И не шуми, если в кондей не хочешь!". Ну что ж, понятно...