- 82 -

ЭТАП

Получены постановления московского Особого совещания НКВД. Каждому заключенному — отдельное маленькое извещение, в котором давалась формулировка обвинения в виде аббревиатуры с расшифровкой соответствующей статьи уголовного кодекса. И каждый заключенный должен был точно знать эту формулировку и на вопрос начальника отвечать стандартными фразами. Так, на вопрос "Фамилия?" я отвечал: "Каминский Яков Иосифович. 1897 года рождения. Статья К.Р.Т.Д. 8 лет. Начало срока 1937 год". Мои четыре буквы означали: "Контрреволюционная Троцкистская Деятельность". Честно говоря, в чем заключалась эта моя деятельность — я не знал. Следователь мне этого не говорил, а я о троцкизме имел весьма смутное понятие...

В расшифровке Особое совещание приписало мне 1) участие в контрреволюционной организации, 2) вредительство, 3) террористическую деятельность — статья 58, часть 10, 7 и 8. Между тем Шабс обвинял меня во вредительстве, о терроре же вообще не говорил. "Завербовавший" меня Файн обвинялся в подготовке убийства секретаря Одесского обкома партии Вегера. Обвинение, как и мое, было совершенно абсурдным, поскольку Вегер был расстрелян в НКВД еще раньше. Впрочем, театр абсурда только начинался...

Было ясно, что решения ОСО безосновательны. Но Москва далеко. Особое совещание недосягаемо. Что ж, бороться невозможно? Нет, я все-таки буду бороться!

А пока мне предстоял этап. Администрация тюрьмы разрешила сообщить родственникам, чтобы доставили теплые вещи. Значит, будут отправлять на Север. Но куда?

Перед этапом обычно разрешали свидание с женой. У меня их было два. Одно — в начале следствия, для того чтобы я скорее "сознался". Бог знает, каких душевных сил стоило это Вере Григорьевне, однако она ни о чем меня не спросила и ничего не

 

- 83 -

рассказала о том, как ее в 72 часа выселили из квартиры. О шестнадцатиметровой комнатенке на четвертом этаже, в другом конце города, в которую она переехала. О мебели и вещах, которые она частью оставила у знакомых, частью раздала, об испытанных при этом унижениях. Шабс запретил ей задавать вопросы и рассказывать.

Я наивно твердил, что надеюсь скоро доказать свою невиновность и вернуться домой. Просил сберечь диссертацию и начатую работу. Просил прощения за невольно причиненные страдания. А она, с разрешения сидящего рядом Шабса, дала мне принесенную шоколадку...

Как я узнал позже, Шабс развеял все ее иллюзии, объяснив, что меня ждет, однако моя дорогая жена сумела не выдать своих чувств, чтобы я не догадался о трагичности положения...

Что касается второго свидания, оно было общим для пятнадцати заключенных и происходило в тюремной комнате, отведенной специально для этих целей. В помещении, разгороженном на три части, через одну дверь впускались заключенные, через другую — родственники, а посредине, между разделяющими барьерами, находился тюремщик, следивший, чтобы эти две группы не соприкасались. Все говорили одновременно, как можно громче и разборчивей.

Я к этому свиданию приготовил пачку папиросных листков с жалобой на имя Верховного прокурора Вышинского. Писал я способом, который сам изобрел — обугленной спичкой, обмокнутой во влажный пепел махорки. Мне удалось незаметно для тюремщика бросить пакетик к ногам Веры Григорьевны. Жалобу перепечатали. Вера Григорьевна поехала в Москву и подала ее Вышинскому. Результата, естественно, никакого, как и у десяти последующих жалоб, которые я настойчиво подавал на имя военного прокурора, трибунала, одесского управления НКВД, Сталина... Получал стереотипные, напечатанные на открытках ответы: "Дело пересмотру не подлежит", "Осужден правильно" либо "Жалоба разбирается".

Вот лишь часть ответов на мои жалобы.

 

- 84 -

НКВД

Управление Ухто-Ижемского исправительно-трудового лагеря

2-й отдел

1/Х 1940 г.

Начальнику ОЛП-7

Объявите з/к Каминскому Якову Иосифовичу под расписку, что жалоба рассматривалась УНКВД г. Одессы и оставлена без удовлетворения.

По объявлении вернуть во 2-й отдел для приобщения к его личному делу.

Начальник 4-го отделения 2-го отдела (подпись).

 

——————————————

Прокуратура Союза ССР

копия: з/к Каминскому Якову Иосифовичу

Ухтижемлаг НКВД. л/п Ветлосян

врачу рентгеновского кабинета

При этом препровождаю жалобу з/к Каминского Якова Иосифовича для разрешения затронутых вопросов в его жалобе.

Одновременно прокуратура Севжелдорлага просит сообщить, в каком положении находится жалоба, направленная вам в октябре 1939 года, так как жалобщик никаких ответов не получил до настоящего времени.

Приложение: по тексту.

Прокурор Севжелдорлага НКВД (подпись).

- 85 -

 

Прокуратура СССР

15/1 1955 г.

Кому: Каминскому Якову Иосифовичу

Адрес: г. Ухта Коми АССР, пос. Ветлосян

Сообщаю, что Ваша жалоба находится в стадии проверки, которая пока еще не закончена. Результат проверки Вам будет сообщен дополнительно.

Прокурор отдела по спецделам (подпись).

 

Огромный тюремный двор был заполнен заключенными, уходящими на этап в этот день. Люди это были совершенно разношерстные по возрасту, социальному и имущественному положению. Все стояли с вещами, упакованными, как правило, в заплечные мешки. Для переклички нас выстроили в большую колонну по четыре человека в ряду.

По команде все стали на колени. Я пытался протестовать против этого дополнительного унижения. Какой-то начальник конвоя объяснил, что это делается для того, чтобы легче было считать людей, и только. Я все равно не стал на колени, а лишь пригнулся пониже. Сошло...

Среди заключенных оказались знакомые — врач института Главче Девоянц и мой старший ассистент по спортивно-массовой работе на кафедре физической культуры мединститута Георгий Иосифиди. Они были арестованы как греки и подлежали переселению в Казахстан, в Караганду. Иосифиди всячески старался мне помочь, таскал мои вещи и даже занял для меня место на нарах при посадке в товарные вагоны.

Готовый к отправке поезд ждал нас не на вокзале, а в поле на каком-то разъезде. Нас подвозили туда на грузовых машинах, по 50—60 на один вагон. Конвой наблюдал за посадкой и запирал вагон на наружный засов. После этого выгружалась следующая машина.

 

- 86 -

В вагоне имелись железная печурка, ведро с водой и параша. Вдоль стен в три этажа шли сплошные нары. Освещения не было.

Наступила ночь. Поезд тронулся в путь.

Когда рассвело, люди сгрудились у форточки, чтобы определить, куда нас везут. На вокзалах поезд не останавливался. Остановки делались на маленьких безлюдных станциях, чтобы сделать уборку и получить пищу на день. Кормили нас хлебом и селедкой, выдавали сахар. Кое-где была горячая вода. Всех мучила жажда.

Около Харькова забрали Иосифиди и еще двух человек, направляемых в Казахстан.

На седьмой день нас высадили в Котласе и препроводили в пересыльный лагерь. Все облегченно вздохнули, попав в большую палатку с трехъярусными голыми нарами вдоль стен, без отопления. Спали здесь не раздеваясь, в теплой одежде и шапках. Но зато пили горячий чай и в обед выдавали обычную баланду и кашу. И можно было ходить по большому лагерю. А главное — нас водили в баню!

В Котласе все новоприбывшие проходили медицинскую комиссию. Я получил первую категорию, что означало: вполне здоров и могу выполнять любые работы.

Здесь составлялся новый этап — дальше на Север. На этот раз водным путем: из Котласа по реке Выпь до впадения в нее притока, а затем по нему до Княж-погоста, где находился лагерь-распределитель.

В трюме огромной сухогрузной баржи размещалось более тысячи человек, безо всяких удобств; на палубе были помещения для конвоя и маленький кубрик, который заняли под импровизированный медпункт двенадцать врачей, следующих этим этапом.

Медики в лагерях оказывались в особом положении. На них возлагалась забота о здоровье заключенных, вся санитарно-эпидемиологическая работа. С одной стороны, человеческая жизнь ничего не значила для энкаведешников, и расстрелять заключенного могли по ничтожному поводу или безо всякого повода; с другой стороны, проявлялась некоторая забота о здоровье заключенных, то есть о сохранении рабочей силы. Вольнонаемные врачи в санитарных отделах НКВД составляли только верхушку. Основную роль играли медики из числа заключенных.

 

- 87 -

На барже не было никаких медицинских инструментов и лекарств, за исключением одной санитарной сумки, но медпункт формально существовал, и я, как и другие врачи, носил на рукаве повязку с красным крестом и спускался в трюм к заболевшим.

Помню, довелось поволноваться, когда у одного молодого человека оказался острый аппендицит. Оперировать на барже не было возможности. Хоть среди нас и был хирург, но ни инструментов, ни стерильных материалов не имелось. К счастью, приступ произошел недалеко от Княж-погоста, и заболевшего доставили в местную больницу.

Лагерь был расположен на болоте, ходить можно было только по мосткам. В холодной палатке со сплошными нарами без матрацев и подушек уже жили двадцать четыре врача разных специальностей. Я разместился на верхних нарах. Под голову положил мешок с вещами. Ни днем ни ночью не снимал теплого пальто и шапки. Утром нары покрывались льдом. Но спал я крепко. Вот что значат здоровье и молодость...

Мы ждали приезда начальника санотдела Ухтижемлага, который должен был отобрать для своих лагерей нужных ему специалистов. Я думал, что вряд ли в Коми АССР понадобятся рентгенологи, а тем более научные работники в области физкультуры...

Начальник санотдела Викторов оказался врачом лет сорока. Его с группой специалистов перевели в 1922 году с Соловков, где он отбывал срок, и теперь он был уже вольнонаемным сотрудником НКВД. Он прекрасно понимал состояние лагерников-новичков, был любезен и вообще произвел на нас хорошее впечатление.

От него я узнал, что в Чибью есть рентгенкабинет, что рентгенолог скоро освободится, а замены нет, что выписан еще один рентгенаппарат для строящейся больницы. Я понадоблюсь там и как рентгенолог, и как врач общего профиля. Но нужно меня избавить от дальнейшего этапирования в Воркуту — на тысячу километров севернее.

Через три дня мне объявили, что меня оставляют в Ухтижемлаге и направляют на лагпункт номер семь, где возводятся корпуса будущей больницы для заключенных и содержатся инвалиды и ослабленные. А пока что я назначен сопровождать нескольких инвалидов, которые должны отбывать срок на ОЛП №7.

В то время Северная железная дорога только строилась си-

 

- 88 -

лами заключенных, которые попадали в особый лагерь — Севжелдорлаг. Весь рабочий день зэки бегали с тачкой, подвозя землю для насыпи, или рыли тоннели. Труд был каторжный. Мало кто мог выработать норму. Не выполнившему снижали норму хлеба. Он еще больше слабел, превращался в никому не нужного доходягу. Медицина здесь была бессильна — требовалось полноценное питание, много белков... В общем, не зря утверждали знающие люди, что каждый метр железнодорожной колеи — это человеческая жизнь.

Местность была болотистая, поэтому все дороги и просеки в тайге покрывали настилом из бревен, не скрепленных между собой и прогибающихся под тяжестью людей и особенно автомашин. Идти по такой дороге-"лежневке" нужно было в высоких непромокаемых сапогах, которые имелись, разумеется, только у конвоя. Заключенные ходили с мокрыми ногами и по ночам сушили обувь.

От Княж-погоста до отдельного лагпункта номер семь, находящегося при поселке Ветлосян в четырех километрах от большого селения Чибью, было всего двадцать с небольшим километров. К счастью, я проделал этот путь на машине, в которой ехали сопровождаемые мной инвалиды.

Хорошей приметой я счел то, что на этом маленьком этапе обошлось без обязательного обыска — унизительной процедуры, при которой конвоир мог выкинуть любую вашу вещь.